И случилось именно так. Но люди не поняли и до сего дня не понимают, что спасение идет не только от Господа, но и от них самих. Чем скорее начнет человек внимать слову Божьему - тем скорее ощутит Бога внутри себя. И тогда придет спасение.
- А при чем здесь диалектика?
Она улыбается:
- Ни при чем. Диалектики материализма просто-напросто не существует. И никогда не было. Истинная диалектика предполагает Дух, Слово, которое есть Бог, она предполагает мысль и смысл. Понимаешь, что я имею в виду?
Я не понимаю. Ровным счетом ничего. Только что казалось... И - на тебе!
- Материя умирает, - улыбается она. - Нет смысла познавать мертвое. Только Слово - и от него мысль и Смысл - живы предвечно. Их и надобно понять. Чтобы знать, как жить. А потом родиться в жизнь вечную.
Садится рядом.
- Знаешь, в чем ошибка марксистов? В том, что они полагают свой пролетариат Новым Израилем, приписывают ему мессианские свойства. Он-де освободит человечество от всех бед. Помнишь фильмы о Максиме? Заурядный, обыкновеннейший рабочий парень. Это он спаситель? Ты разве не видишь, что делается вокруг? Как, например, милиция подбирает этих спасителей в подворотнях? Не фабрика создаст нового человека...
Я ухожу с предчувствием: вот-вот найду решение. Пойму. Спасение человечества есть совместное творчество Бога и человеков. Ничего другого не может быть. Никогда. И я понимаю: я все ближе и ближе к тем, кто хочет прикоснуться к прошлому во имя справедливости. А мои давние мысли о мессианской роли ВЧК-НКВД кажутся мне сейчас нелепыми и смешными...
Читаю Званцева.
"- Теперь - неприятная процедура, вы уж извините... - Яков Петрович шутовски поклонился, изобразив на лице сочувствие. Ловко, профессионально обыскал, со стуком раскатились по полированной поверхности бриллианты.
- О-о... - подошел к столу узколицый. - Кровь рабочих и крестьян, как я понимаю. Где натырили, ваше благородие?
Промолчал. Что им, убогим, можно объяснить? Что камни эти вывезли из России лучшие люди и отдали на борьбу? Они все равно не поймут. Но не выдержал:
- Мы не воры. Но когда такие же камни отбирали у ваших агентов - они сознавались: конфискат. Царские, дворянские, купеческие... Грабители, товарищи, вы, и только вы. Впрочем... А пошли вы все...
Посадили в закрытую машину: ни окон, ни даже щелочки. Только бесконечные повороты отмечают скорбный путь. Первый, второй, третий... Кажется, выехали на Ярославское, авто мчит в сторону Москвы. Прямо, все прямо, никуда не сворачивая. И это значит, что на Лубянку, куда же еще...
Заверещал двигатель, автомобиль замедлил ход; негромкий лязг чего-то плавно движущегося, вероятно - ворота. Так... Приехали, стоп. И жесткий командный голос: "Выходи, руки назад!" Ишь ты... И зад для чего-то пригодился. Выбрался, вокруг замкнутый двор, поблескивают стекла в многоэтажном здании, три конвоира, на ремнях револьверы в желтых кобурах. "Пошел..." Передний указывает дорогу. Стена, кнопка электрического звонка. Железная дверь бесшумно ползет, под потолком - лампа в плафоне и... лестница вниз, вниз...
Марш, второй, третий. "Направо!" Коридор, небольшой холл, за столиком дежурный, лица не рассмотреть: полумрак, только яркий круг от настольной лампы. "В одиночку. Вот сопроводиловка". Лязг ключа, два шага вперед, лязг за спиной. Сумрачно. Окна нет, решеток тоже. Разве что скудная лампочка под потолком забрана сеткой. Койка железная поднята к стене. Железный стол, такой же стул, кружка, ложка, все...
Сел, голова опустилась на сомкнутые ладони. Несколько минут пытался думать, анализировать, но сон сморил. Проснулся, как показалось, через час, может быть - полтора. Открылось окошечко в дверях, надзиратель просунул миску и кусок хлеба. "Кружку давай!" Плеснул темной жидкости - не то кофе, не то чай. На вкус - ни то, ни другое. Помои. В миске нечто вроде щей. Есть не стал, вылил в унитаз, спустил воду. Отметил: преимущество. В большинстве тюрем (приходилось сидеть и в Турции, и в Париже) параша выносная. Во всяком случае, для бывших русских. А здесь даже и ничего. Жить можно.
Дни считал не по мискам и кружкам, а безошибочно, по отросшей бороде. Каждый следующий день обозначался строго определенным ощущением ладони. Когда насчитал пять дней, зашел выводной, скомандовал "руки назад" и повел наверх. Во двор не выходили. Из вестибюля без окон и без дверей лифт поднял на шестой этаж. Вышли в самый обыкновенный, длинный коридор с ковровой дорожкой и множеством одинаковых дверей справа и слева. Никаких табличек, только номера. У номера "613" поставил лицом к стене и постучал. Высокий, почти детский голос пригласил войти, и Званцев оказался в большом кабинете с двумя окнами, они выходили на противоположную от площади сторону, это понял. Тяжелые портьеры нависали над подоконниками, стол зеленого сукна большой, уставленный всякой обиходной мелочью. Здесь возвышался и письменный прибор из орлеца с бронзой, и настольная лампа под зеленым шелковым абажуром дореволюционной работы, часы потертой позолоты, несколько фотографий в старинных рамочках. На стене висел портрет Сталина в скромной деревянной раме. У Званцева сложилось впечатление, что владелец кабинета не чужд буржуазности с некоторой примесью дворянского понимания и, скорее всего, вышел не из недр советвласти.
Был он лет сорока на вид, с вытянутым некрасивым лицом (все портил огромный нос), реденькими волосами, зачесанными на пробор слева, темными глазами и двумя золотыми зубами впереди, что мгновенно сосредоточило все внимание Званцева - глаз отвести не мог, да и не старался, зачем? Развлечение все же...
Чекист (костюм цивильный, дорогой, явно заграничный, придавал его облику несколько фатоватый вид) перехватил взгляд Званцева, улыбнулся:
- Многих смущает, не вы первый. Можно бы и заменить, теперь, говорят, так делают - не отличишь, да мне, поверьте, эти коронки дороги как память. Желаете знать историю? - И, не дождавшись ответа, продолжал: - В конце двадцать девятого был я на раскулачивании. Как сейчас помню: окружили мы деревню, приказали всем выйти из домов, построиться и - в чистое поле. Ну один нервный мне в зубы и въехал... А мы их - из двух "максимов", с флангов, наискосок - и оревуар. Специальная команда закопала, деревеньку сожгли. Теперь ее ни на какой карте не сыщешь. Спросите, для чего рассказываю? Ну, во-первых, чтобы золотые зубы не удивляли, тогда по-другому не делали. Второе... - Взглянул остро, и, хотя мигал непрерывно, как игрушечный китаец, вышло страшновато. Если что - этот не пощадит... Ладно. Вы и так все поняли. Каково решение?
Званцев поджал губы, дернул подбородком. Выродок... Чертов.
- У меня нет выхода.
- Меня зовут Иваном Мафусаиловичем, - поклонился хозяин. - Странно немного, зато легко запоминается. Значит так, Владимир Николаевич: если у вас и впрямь нет выхода - мы вас расстреляем незамедлительно. Но я все же надеюсь, что вы употребили обыкновенный идиом, фразеологизм. Если так давайте обсудим детали.
Учитель, что ли? Русского языка? А чего... У них всякой твари по паре.
- Да. Я принял решение. Я в вашем распоряжении. В Париж не отправите? - пошутил, но он, судя по всему, шуток не понимал.
- Незачем. РОВС разгромлен. Но местные ваши умники об этом еще не знают. И наша с вами задача этих умников повывести...
- Я... не знаю. О том, что РОВсоюз "разгромлен". Это пропаганда. Смачно сплюнул в пепельницу. - Извините...
- РОВС. Пожалуйста, произносите так, как принято у нас. Что ж... Я предвидел, и руководство предвидело вашу склочную белогвардейскую подозрительность. Вот доказательства... - Иван Мафусаилович с холодно-усмешливой искоркой в глазу протянул несколько мятых листков.
У Званцева затряслись руки. Он принял листки, даже не пытаясь подавить дрожь, и начал читать, с первых букв, с первого слова поняв, что на этот раз - правда. Кровавая, тягостная, необратимая...
"Дорогая Тата, крепко тебя целую, не могу тебе написать, где я..." торопливые строки карандашом. Почерк генерала Миллера.
Званцев поднял глаза. Чекист почти сочувственно покачал головой:
- Эк вас... Держите себя в руках, драгоценный вы мой. Наша с вами работа не знает сострадания... Вы читайте, читайте...
"Будущее в руке Божьей. Может быть, когда-нибудь и увидимся еще. Искренне ваш ген. Миллер", - теперь и вправду заволокло сознание. Бедный старик...
С трудом приходя в себя, спросил:
- Это, конечно, сука Скоблин. И его блядь, певичка эта... А еще пела: "Замело тебя снегом, Россия..." Поздравляю. Ваш Маяковский здорово написал: "Бери врага, секретчики, и крой КРО!" Когда убили?
Иван Мафусаилович сочувственно развел руками.
- Конец Миллера предрешен. Но он пока жив. Возможно, еще будет нужен. Ладно. Вы оценили мою откровенность? Степень доверия?
- Что я должен делать?
- О, только не надо брать быка за рога. Я - во-первых, вы - во-вторых. Иерархия и дисциплина. Уважение. Доверие. Мы с вами добьемся многого. Это выгодно мне. Моей службе. Моей стране, народу. Но это отныне выгодно и вам. Вы, белогвардейцы, - вы чистой воды прагматики. Нет, я не отрицаю и убеждений, отнюдь, но деньги, сумма прописью, так сказать... Итак: если вы станете строго выполнять все наши просьбы, если мы уверимся "от" и "до" в вашей лояльности - тогда, в итоге, оная сумма в любой валюте и отъезд в любую страну с подлинным паспортом - по вашему выбору. Ну как?
- Все равно расстреляете к чертовой матери... - сказал хмуро. - Когда все сделаю - зачем вам отработанный пар? Из благодарности? Вы не альтруисты. Ладно... Сколько проживу - за то и спасибо. Это все?
- Нет. Странно, что вы не поняли... Разве можем мы отпустить вас на волю, ввести в дело, не будучи уверенными в вашей абсолютной покорности? Вот и славно...
Иван Мафусаилович подробно и откровенно рассказал, что предстояло сделать, чтобы "покорность" не подвергалась сомнениям. Во Внутренней тюрьме ожидало "исполнения" около десятка офицеров "с той стороны" - сколько их было на самом деле чекист не помнил. Званцеву следовало отправиться в узилище в сопровождении коменданта, там оный - выполняя свои привычные обязанности - построит осужденных у специальной стены и...
- Он им все о вас расскажет. А вы - каждому в отдельности - выстрелите в лицо. И тогда - вы мой, а я ваш навеки... - Чекист пропел эти слова.
Мрак... Этого нельзя исполнить. Неужели они настолько захлебнулись в своей и чужой крови, что не понимают: с таким грузом никто - не то чтобы охотно - вообще не сможет "работать". Это мгновенное и мертвое сумасшествие...
Попытался объяснить: да, раньше жандармов учили, что настроение агента - ключ к успеху. Зачем такой принципиальный садизм? Ведь можно найти иной способ, иной, безотказный метод...
- Какой? - оживился Иван Муфасаилович. - Я заинтригован!
Рассмеялся:
- Откуда мне знать? Я не чекист.
"Способ" нашли. На следующий день Званцева взяли из камеры на исходе ночи, часа в четыре. Вели долгими переходами, наконец втолкнули в довольно большой и хорошо освещенный подвал. "Тут наверьху - суд... - сказал Иван Мафусаилович, налегая на мягкий знак. - Хорошо придумано: осудили - и к стенке. Конвейер".
Офицеры уже стояли лицом к стене, но странно: на расстоянии от нее метра в два. Не знай Званцев их прошлого - со слов чекиста, конечно, никогда бы не поверил, что эти согбенные, скрюченные люди, больше похожие на глубоких старцев, когда-то носили на плечах погоны императорской армии. Подлая штука жизнь.
Иван Мафусаилович заметил недоумение, но объяснять ничего не стал.
- Пройдитесь за их спинами, - приказал, - всмотритесь в их затылки. Они сейчас умрут, а вам - полезно. Эта экскурсия отучит вас от ненависти к нам навсегда!
Захотелось расхохотаться ему в лицо. Неизбывная, гнусная гордыня. Они все одинаковы и другими не станут никогда. Но - прошелся, всмотрелся. Черт с ними. Их наивный реализм - детский лепет. Ненависть многократно усилится и уже усилилась. Психологи...
Иван Мафусаилович не стал дожидаться окончания действа, вывел Званцева в коридор и сразу же донеслись приглушенные хлопки выстрелов, крики и стоны, стала понятна чекистская милость: воображение всегда страшнее реалий. Иван Мафусаилович все рассчитал...
Загадочные фразы объяснились на следующий день. Снова привели в кабинет, некто в форме задернул шторы и включил примитивный проектор. И Званцев увидел... себя. С каменно-сосредоточенным лицом медленно двигался он за спинами обреченных и вглядывался - на самом деле вглядывался - в их затылки. А лица были... Словно древние монеты. Вроде бы и угадывается что-то, а на самом деле пустота. Странно как... С кем-то из них защищал Крым - а почему нет? И вот - не узнать ничего...
Иван Мафусаилович включил свет, упер правую руку в бок, качнул головой:
- Ну? Как я вас? Учитесь, коллега. Этот ролик и есть ваш смертный приговор. Даже если бы Кутепов или Миллер встали из гробов - ничего бы вы не объяснили, не доказали. Как у вас там наказывают за предательство?
Захотелось схватить письменный прибор со стола, убить, а потом - вниз головой, сквозь два стекла. Но ведь это не выход. Ролик все равно останется.
- Ловко... - произнес задушенным голосом. - И как это только у вас получается? Не перестаю удивляться.
- И напрасно, батенька, совершенно напрасно! - В голосе владельца кабинета послышались совершенно ленинские интонации. Званцев Ленина никогда не видел и не слышал, но догадался самым непостижимым образом.
- От вашего Ленина научились, - сказал убито. - Что ж... Поздравляю.
- А вот теперь мы отпускаем вас на волю-вольную. - Иван Мафусаилович потер ладони, словно игрок за зеленым столом. - Задание - завтра. Идите, выспитесь, вам понадобятся отдохнувшие мозги. Да, я приказал, чтобы вам дали постельное белье и накормили вкусным ужином. Что вы любите больше всего?
- Бифштекс с кровью и кружку хорошего пива.
- Исполним. Я сейчас же пошлю в "Метрополь". Вы ведь там бывали? - И засмеялся однозвучно".
Чем я отличался от Званцева? Теперь уже ничем. Петлею сдавлено его горло, и точно такой же - мое. Если Серафима на самом деле убила бывших однокашников - работать с ними я не стану. Если это сделал товарищ Дунин не смогу помогать и ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74