- Я... Понимаете... Привык... Как бы... Бывало - возьмешь газету, и к собеседнику. Знакомство, значит...
Званцев не слушал. В памяти всплывали недавно услышанные слова Гитлера: "Отдав Россию в руки большевиков, судьба лишила ее той интеллигенции, на которой держалось ее государственное существование..." Правда, фюрер был убежден, что "та интеллигенция" была исключительно "германской по крови", ну да - неважно. Суть понятна. Она сидит сейчас напротив с вытаращенными глазами и канючит так жалобно, что хочется убить...
Когда поезд замедлял ход, Званцев просыпался и с раздражением наблюдал, как вертится и вскакивает незадачливый газетный чтец. Видимо, он все время ждал...
В Москве, прямо с вокзала, направился в Мосторг с неоновым профилем. Когда выходил на площади Свердлова - показалось, что пасут. Подобными пусть даже и видениями - никогда не пренебрегал. Мгновенно нырнул в толпу на эскалаторе, прошелся по перрону. Вроде бы никого. Но давно знал: то, что кажется, в таких случаях не есть истина. Дождавшись, когда к противоположной платформе подойдет поезд, приготовился, напрягся, мысль возникла усмешливая: "Сейчас я вас надену, товарищи..." И в самом деле: как только исчезли выходившие, а входящие сильно поредели - рванул, как на дистанции, и в тот момент, когда створки дверей резко двинулись навстречу друг другу - проскользнул между ними, с удовольствием заметив, как заметались трое, размахивая руками, выкрикивая что-то, им, наверное, было очень обидно... Улыбнулся: "Знай наших, товарищи чекисты". И сразу о другом: а каким же образом, когда и где сумели они пристроиться и взять в оборот? Занятно. И требует немедленного ответа. От этого ответа зависит дальнейшее...
Оторвавшись от "хвоста", уже совершенно безбоязненно вышел на станции "Охотный ряд" и, подивившись попутно бессмысленности названия (где вы, ларьки-ларечки, ряды-товары), вошел в телефонную будку около кинотеатра "Востокино". Номер, некогда условленный с Миллером, набрал без ошибок и колебаний: "Б-Ч-71-19". Трубку сняли сразу, голос донельзя знакомый (даже пот прошиб - память на голоса была исключительная) спросил: "Да?" - "Будьте добры Федора Алексеевича", - произнес условную фразу. "Набирайте правильно!" - зло отозвалась трубка, и загудели короткие гудки. Вроде бы все получилось по инструкции, но почему-то кошки скребли...
Неторопливо направился в магазин. В чем дело? Откуда эти назойливые сигналы опасности... Вот и магазин, второй этаж, отдел граммпластинок. "Дайте что-нибудь от Шульженко..." - "Все продано". - "Тогда - Морфесси". "Сама бы послушала... Вы с меня смеетесь, гражданин!" И на этих словах кто-то сзади взял под локоть: "Владимир Николаевич, какими судьбами, давно ли в Москве?" Оглянулся, язык - к небу, глаза из орбит. Узколицый, он тогда арестовал - в Останкино. Как его? "Мы кажется встречались в Останкинском музее? Федор Алексеевич? О, я так рад, так рад! - и шепотом: - Руки назад, на затылок, по швам?" Узколицый с улыбчивым лицом больно сжал локоть: "У меня внизу машина, идемте..." Званцев незаметно бросил взгляд вправо, влево - никого... Ну, за ними не заваляется, опыт есть... "А меня ваши еще в метро пасли... - сообщил угрюмо. - Я проверился раз, два и оторвался. Выходит - нет. Что ж, ваша взяла во второй раз..." Уже подходили к машине, узколицый или "Федор Алексеевич" за руль сел сам, автомобиль резво взял с места и сразу повернул к Охотному. "Он один... - лениво ползло, - значит еще и поборемся..."
- Не надо пороть, - вдруг сказал майор госбезопасности. - Я и раньше заметил за вами суетность и мельтешение.
- Побывали бы в моей шкуре... - отозвался мрачно. - Тоже мне...
- Я двадцать лет в вашей шкуре. - Майор вывернул на мост. - Вам Евгений Карлович, царствие ему небесное, поди наплел, что я его унтер-офицер, внедрен и так далее? Напрасно поверили... Не дергайтесь. Рундальцев третьего дня свалился на станции Мытищи на рельсы, под электричку. Похоронили, был оркестр и много народу...
Званцеву показалось, что впал в летаргию. Язык не поворачивался, поверить было невозможно.
- Не верите? - догадался узколицый. - Меня зовут... Ладно. Федор Алексеевич. С вас хватит. Вас "вели"? Не чудо... В Ленинградской группе есть их... Не мой, верьте на слово! Их человек. Посоветуйте им проявлять осторожность.
- Кто?
- Проснулись? Браво. Не знаю. Не имею возможности подобраться. Оставим это... Скажу - на всякий случай - что человек этот обладает... Ну, как бы женским складом ума, что ли... Я читал записанное опером агентурное донесение. Псевдоним "Третий". Вам что-нибудь говорит?
- Ничего. Мне нужны документы и деньги. Только...
- Не новая ли это игра? Такие мысли?
- Такие.
- Придется поверить на слово. Я постараюсь раскрыть "Третьего". Пока он-она работает - ваши, в Ленинграде, под угрозой.
Сморщился:
- Зачем вы все время употребляете это имя? Петербург... Куда как лучше.
- Лучше. Но боюсь проговориться. И вообще. Мы не в тайном клубе, а в деле. Все должно быть реально. Зачем идеология... Вот, возьмите...
Паспорт на имя "Жукова Алексея Владиславовича". Служебное удостоверение начальника отделения на то же имя. Рабоче-крестьянская милиция, Главное управление НКВД. Хорошие документы. Если, впрочем, не такие же, как некогда вручил Рундальцев. Как проверить... И вдруг мелькнула совершенно невероятная мысль: если он и в самом деле от Кутепова-Миллера должен знать одну совершенно простую дату...
- В каком году и в какой чин произвел государь Евгения Карловича за заслуги во время войны?1
- Не знаю... - рассмеялся. - Откуда? Я же вам сказал: я не служил у Кутепова, у Миллера. Я в ВЧК с 20 декабря 1917 года, ясно? Но я... Хорошо. Я скажу. Хотя и понимаю, что Миллер вам доверял не совсем до конца. Я внедрен в ближайшее окружение Дзержинского незадолго до большевистского переворота.
- Прекрасно! Миллер мне сказал не то, вы говорите то самое, но проверить нельзя.
Хмыкнул:
- А какой у вас выход, Владимир Николаевич? Поезжайте... Вы ведь в Екатеринбург, не правда ли? Ну, вот видите...
- В Свердловске (на, ешь, все должно быть "реально") я могу к кому-нибудь обратиться?
- К сожалению, ничем не смогу помочь. Вот деньги... - протянул тугую пачку. - И... - Заметно было, что Федор Алексеевич колеблется. - Вот ваши бриллианты. Не все - я смог заменить только десять штук. - И, заметив, как улыбнулся Званцев, обидчиво пожал плечами. - У нас говорят, что именно бытие определяет сознание. Шучу. По другому делу прошло десять стразов. Это не ценность. У нас и вообще многое построено на доверии. Помните? "Курлякин-Курякин"? Это, представьте себе, я. Н-да... Доверие. А вот Ленин утверждал, что только учет и контроль создадут социализм...
Званцев высыпал бриллианты в карман, как сдачу мелочью. Забавный человек... Дай ему, как говорится, бог.
... Поезд замедлил ход и остановился. Равнодушно одернул занавеску и посмотрел сквозь грязное стекло. Вокзал. Вокзалишка - таких в России тысячи. Скучные люди с тарелками и мисками в руках с надеждой заглядывают в равнодушные окна: авось кто-нибудь выйдет и купит нехитрую снедь: вареную в мундире картошку, кое-как поджаренную курицу - у них, бедных, всегда один бок поджаристый, другой светлый. Не переворачивают, что ли... У женщин блудливо заискивающие глаза, мужики курят в сторонке в ожидании денежки на пол-литра. Печальная станция, печальный путь в никуда. Безумная идея покойных генералов, поиск вчерашнего дня.
- Однако - Пермь... - раздумчиво произнес сосед, типичный совкомандированный или командировочный - черт их разберет: пиджак мешком, грязная белая рубашка с галстуком-червем, галифе офицерского образца в сапоги. Последние, впрочем, припахивали знакомством в сферах - тщательно стачал мастер. Как бывший военный, Званцев мог оценить.
- Как вы сказали? - Только теперь, когда прозвенел второй удар станционного колокола, дошло: да ведь здесь погиб (или тоже миф?) Михаил Александрович, здесь гикнулись Шнейдер и Гендрикова и чудом спасся Волков1. Здесь видели императрицу и Анастасию Николаевну...
Торопливо собрал немногочисленный скарб, рванул двери купе, в спину испуганно крикнул попутчик: "Да ведь уже тронулся, куда вы..." Не ответил, бежал по узкому коридору, вот и тамбур, в глазах проводника недоумение и даже ужас - "Куда вы, нельзя!" - но уже прыгнул на серую полосу несущегося навстречу перрона...
Ленивый милиционер развел руками: "Так и голову сломаете, а нам отвечать". Улыбнулся в ответ - не улыбка, оскал, недоумевающий представитель власти пожал плечами и покрутил пальцем у виска. Званцев между тем уже выбрался на привокзальную площадь и уселся в ободранную коляску, на облучке которой скучал стертый малый лет тридцати. "Куда изволите?" - "А вот была гостиница купца Королева? Цела еще?" - "А че ей... Нынче того Королева, сами понимаете, а она - коммунхозовская, как везде, да вы че, из Китая?" - "Почему из Китая?" - "Ну, из какого другого, нам все едино. В нумерах как бы клопы и тараканы, не обеспокоит?" Эта парикмахерская сентенция привела даже в некоторое умиление: ишь, "не обеспокоит"... Отсвечивают еще прежние времена. "Ладно, вези, не сомневайся. Я из Москвы, если тебе интересно". - "А чего не интересно, у нас тут самое интересное, если кто неловкость на людях учинит или еще что... А так - родился, помер - все одно, даже некоторые и не замечают..."
За разговором въехали в низкорослый плоский город, из которого то тут, то там невесть каким образом выскакивали высокие трубы. Воздух был неподвижным, спертым, как в предбаннике, Званцев вдруг ощутил, как трудно стало дышать. "А вот и королёвские номера! - весело провозгласил возница, одергивая лошадь. - Не извольте беспокоиться!" Вручил торжественно рубль, малый сдернул шапчонку и поклонился в пояс: "Наше вам. Уважительный клюент. Таковых только покойный отец помнил". И, весело взмахнув кнутом, уехал.
Дом был ничего, по сравнению с мелкостью городской застройки даже возвышался, - как-никак, три этажа, это и для столицы не так уж и плохо. Вошел, от стойки, залитой какой-то жирной жидкостью (запах шел умопомрачительный), не то тухлыми яйцами шибало, не то супом, в котором варилось невесть что. Дежурная - толстая, сонная, с заплывшими глазками и обвислыми щеками, бросила раздраженно: "Ну? Чего вам?" - "Нумер, пожалуйте..." - протянул паспорт, она отшвырнула щелчком: "Нету". - "Я из Москвы". - "А хоть из Глянцырпуцка! Нету, и все! Весь сказ". Молча положил на стойку раскрытое удостоверение, она повела глазом и вдруг начала икать. "То... То... Вы... То... сразу... Мы вам... Люкс. В лучшем виде!" Приходила в себя, словно просыпалась, на лице растекался праздник.
"Рабье отродье..." - подумал равнодушно. Заполнил листок, расписался небрежно, взял ключи. "А чемоданчик? Пров сей же час..." - "Нету чемоданчика..." Однако Пров... Сохранились же имена.
Люкс в три комнаты располагался на втором этаже ("бельэтаж" - вспомнил давно забытое), мебель стояла стильная, начала века, почти не испорченная. Только на зеркальной поверхности обеденного стола заметил тщательно затертое: "Коля и Клава имели на этим столе..." Дальше было неразборчиво. Посмотрел в окно: удручающий пейзаж провинциального города, в котором, наверное, есть и театр и даже опера, а он все равно убогий.
Осторожный стук в дверь отвлек от грустных размышлений - стучали согнутым пальцем, такая манера узнавалась легко. Крикнул: "Войдите!", и сразу же появился человек лет пятидесяти, в усах а-ля Станиславский, поставил на стол поднос с пыхающим самоваром и чайник с заваркой. В вазочке "под хрусталь" поджаристо выгибались баранки.
- С нашим удовольствием, товарищ начальник. Не угодно ли?
Странная мысль мелькнула: а что, если расспросить? Просто так, наобум?
- Послушай...
- Никодим Никодимович, - поспешно отозвался служащий, наклоняя голову, пробор на которой вполне очевидно превратился в разлитую лысину. - Мы завсегда. С нашим удовольствием. Желание гостя - закон для служащих данного пристанища.
Из его с достоинством произнесенного рассказа следовало, что причислял он себя к "сотоварищам товарища начальника", так как в недавнем еще прошлом "руководил местной тюрьмой и был человеком "родного НКВД". Правда, совершился побег по вине начкара, за что и был уволен без выплаты содержания. Но - не виноват, разве что косвенно...
- Интересно... - сказал Званцев, уже предчувствуя удачу. - Вы служили с...
- Именно, именно! - подхватил Никодим Никодимович. - Я догадываюсь, о чем вы поинтересовались, товарищ начальник! Да! Я служил при Сибирском правительстве, при Колчаке и снова при красных! Меня знал сам товарищ Берзин! Я всегда оказывал услуги, помогал! А вы знаете, в каком номере находитесь? Даже мёбл (произнес вдруг с немецким отзвуком) та же! На ней... То есть - ей... Как бы пользовался однодневный император!
- Это... - протянул Званцев, давая возможность собеседнику опередить обрадованно и высказаться подробно.
- Михаил Александрович, младший брат Николая II, Николашки, то есть. Он жил здесь, в гостинице, втроем: он, шофер, слуга. Еще говорили, что это как бы секретарь. Ну, неважно. Я как раз был при должности.
Он рассказывал все более и более нервно, сбивчиво, однако главное Званцев понял хорошо. Арестовали прямо в номере, всех троих усадили в автомобиль, отвезли на Мотовилихинский литейный и там, около действующей плавильной печи, застрелили. Трупы бросили в печь. "Один комиссар даже сказал: вот, мол, плавку испортили! А второй ответил: ничего, сойдет и такая. Даже, мол, лучше: с такими лицами внутри..."
- Вы присутствовали? У меня такое впечатление, что вы все видели своими глазами. Может быть, захотите поделиться своими воспоминаниями в нашем журнале?
- Что вы... - скромно потупился. - Незачем. Вам - рассказал. А чтобы делиться с общественностью... Нет.
Рассказ впечатлял. Но в Париже, лет пятнадцать назад, причастные к расследованию офицеры рассказывали иначе. Чтобы проверить, изложил Никодиму Никодимовичу свою версию: в Перми был в те времена умственно отсталый Ганька Мясников, бандит, причастный большевикам (естественно, выражения смягчил). Когда "настоящие коммунисты" арестовали Михаила и его людей - их усадили в закрытый автомобиль и увезли по Торговой улице, к вокзалу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74