..1
Шли знакомыми комнатами, Ильюхин перестал прислушиваться к перепалке Кирсты и Гайды. Словно из тумана появились "латыши" и заговорили на своем непонятном наречии горячо и нервно, столь же нервно собирая свои револьверы, детали которых были разложены на столе. Оружие готовили к бою. Или к убийству. Но ведь это - всего лишь мираж? Но захотелось спросить: "А что, ребята, расстреляли вы семью?"
- Что вы там бормочете... - раздраженно заметил Кирста. Сосредоточьтесь. Это - здесь?
И, выплывая из сна, увидел Ильюхин стену в полосатых обоях, дырки от пуль - тут невозможно было ошибиться - именно от пуль - на разном расстоянии и от пола и от боковых стен, и тщательно замытые расплывы бурого цвета на дощатом полу.
Кровь...
Гайда стоял с открытым ртом и медленно поворачивал голову то вправо, то влево.
- Н-да... - только и произнес. - Однако...
- Значит ли все это, - сказал Кирста, - что семью убили? Причем именно здесь?
- Я тоже задаю себе этот вопрос... - ответил Ильюхин.
Гайда читал на стене какую-то надпись.
- Допустим, следы крови мы исследуем. И допустим, эта кровь принадлежит человеку. И что? А если кого-то где-то убили и его кровью измазали пол и стены? Большевики мастера на такие штучки. Они - партия провокаторов и изуверов. А? - Кирста словно лекцию читал.
- И я того же мнения, - согласился Ильюхин. - Дырки от пуль ничего не доказывают...
- А надпись? - вступил Гайда. Похоже было, что антураж этой странной комнаты его беспокоил и задел. - Вот: "в эту самую ночь рабы убили царя". Это по-немецки и, кажется, это из Гейне, я не люблю этого слюнтяя. И что же?
- Надпись можно было сделать в обеспечение вранья, - сказал Ильюхин.
- И тогда, - подхватил Гайда, - те, в мешках, кого выводили отсюда в ночь на 17 июля, вполне могли быть членами царской семьи!
- Или еще одним маневром для запудривания мозгов... - убито произнес Ильюхин. - Задача наша: либо трупы найти и подтвердить, что это - они. Либо... Найти живых....
- Ну-у... - протянул Гайда. - А что эти трупы докажут? Ну одиннадцать человек. Необходимое число мужчин и женщин. И возраст, предположим, сойдется. Но ведь лиц - нет, сгнили. А одежду любую, даже подлинную, можно надеть на кого угодно! - Гайда был явно горд своими аналитическими способностями.
- Это верно... - вздохнул Кирста. - Мы еще долго не научимся определять по костям принадлежность оных конкретным лицам.
- А когда научимся - найдутся иные доводы... - кивнул Гайда. - Если общество не желает верить - оно и не поверит. Хоть вы ему фильму покажите...
Что он имел в виду под "фильмой" - Ильюхин не понял, но догадался: доказать ничего нельзя. Пустое дело. И правы были организаторы этого убийства: после них - хоть что, хоть кто. У пролетариата мозги выворотные. А у его партии - и вдвое. Так что потомкам как бы и не светит...
- Завтра поедем в урочище... - сказал Гайда. - Вы, Ильюхин, можете отдохнуть...
Поселился в старой своей квартире - Татьяниной. Нахлынули воспоминания, о знойной любви - в том числе, но сразу же поймал себя на мысли, что ныне - ну, ничегошеньки не надобно. Хоть кто, хоть откуда. О Марии даже и мыслей подобных не было, а все остальные...
Э-э, плевать.
Ночью разбудил стук в окно. Подошел, отодвинул грязную занавесочку, в нечистом сумраке расплывалась бесформенная фигура. Не задумываясь, открыл, ввалилось нечто непонятное, в рваном пальто в пол и такой же шляпе со страусиным пером.
- Чего надо? - рявкнул. - Ты - кто?
Сняла шляпу, подняла лицо. Зоя-Зоя-Зоя... Она.
Номер. Цирковой. А ведь серьезно работают, не откажешь.
- Ну? - спросила весело. - Один? Вижу, что один. Дай поесть, умыться сообрази, а потом мы с тобой залезем у койку и совершим нечто не поддающееся человеческому опыту. А? - И заметив его злобно-ошалелый глаз, добавила: - Шучу.
Умыться "сообразил" - нагрел на плите таз воды, еда тоже была; когда довольная Зоя вытерла губы чистым платком, спросил, не скрывая раздражения:
- С чем пожаловала?
- Доложи - что и как. Кирста, член суда Сергеев, прочие истцы по делу. Важна любая мелочь, любая деталь.
Долго пересказывал, и в общем, и в деталях, наконец подытожил:
- Они склоняются к тому, что вы все сделали мастерски и сути дела теперь не обнаружить.
- В урочище, у шахты были?
- Завтра.
- Тогда я - спать. Если нагрянут - скажешь: "Снял оную на вокзале, потому - взыграла плоть". Документы у меня в порядке. После поездки расскажешь...
Через пять минут она уже вовсю похрапывала, сладко раскинув руки и ноги по единственной ильюхинской простыне.
Была она, конечно, весьма и весьма соблазнительна, но Ильюхин утешил себя философским построением: в голом виде они все зовут и манят, а настоящая красота - она являет себя по-другому. Как - неизвестно, но по-другому. С тем и заснул, подумав, впрочем, что если ей прямо сейчас оторвать голову - одной проблемой станет меньше.
Но рука не поднялась - голая все же, да и странно как-то убивать женщину, которая так упорно тебя домогается. Неловко как-то...
Когда проснулся в восьмом часу - ее уже не было.
К Открытой шахте ехали знакомой дорогой - полем, лесом, потом - к переезду № 184. Неожиданно легковушка запрыгала по шпалам или бревнам, попросил остановиться, удивленному Кирсте объяснил:
- В прошлые разы этой гати не было.
- Ну и что? - лениво отозвался надворный советник, - впереди еще одна, и что?
- А то, что все, к чему прикоснулись их руки, надобно бы проверить.
- Эдак мы употеем без толку... - еще ленивее произнес Кирста. - В розыске открытия совершаются не озарениями, Ильюхин, а тяжкой работой...
И действительно, в ста саженях лежала еще одна гать. Кирста только глянул усмешливо, но более вбивать гвозди в бедного своего попутчика не стал.
К шахте приехали быстро, здесь уже вовсю копали и складывали находки на белый холст. Было множество пуговиц, пряжек, кнопок, разбитых и простреленных иконок, лежал офицерский ремень с пряжкой, попорченные драгоценные камни и кости - обгорелые, разрубленные и разбитые.
Кирста вгляделся, хмыкнул.
- Это нам подсовывают - мол, разрубили, бедных, на куски и сожгли. А они все до одного - живы! Вы можете поверить, что Ленин их всех убил, а не обменял немцам на продовольствие и прочее?
- Я уверен в этом, - твердо сказал Ильюхин. - Ленин - он на все способен, вам не понять...
- Прекрасно! - обрадовался Кирста. - Вот мы и проверим. То, что их не успели вывезти в совроссию, - это факт. Это - мое убеждение. Вот, агентура доносит, что царицу и девиц видели в Перми. Поедем и разберемся.
Подбежал рабочий, протянул на ладони отрубленный "большой" палец. Кирста в руки не взял, но наклонился, начал разглядывать. Поднял глаза на Ильюхина:
- Вы их видели, всех. Может быть - обратили внимание на их руки? Кому мог принадлежать этот палец?
- Руки видел, ничего не запомнил, - угрюмо сообщил Ильюхин. - Я пойду, пройдусь...
Хрустел под ногами папоротник, ломко трескались сухие сучья. Чего там... Мертвые все. И она. Она тоже. Солнце Завета. И нет боле ее очей. Нет.
И еще подумал: Зоя. Зачем она здесь? Женщина длинная, мозги мужские, и кто она на самом деле - бог весть. Вон, Кудляков открылся. А эта - ни-ни...
- Это оттого, - прошелестело за спиной, - что ты с ней не переспал...
Оглянулся: он. Собственной персоной. И не призрак вовсе - призраки те просвечивают, а этот плотный, весомый...
- Ты только не подходи...
Те же слова...
- А я хочу знать: ты кажешься или ты - есть?
И шагнул навстречу - резко и твердо.
Никого...
"Я точно спятил... - подумал тревожно, но откуда-то из-за деревьев всё тот же шелест: "О человеке, которого увидел в театре как бы живым, - молчи. Его тебе показали специально. Но это не тот. Не купец..."
Бросился на голос со всех ног - только низовой ветерок по папоротникам прошелестел едва слышно...
- Кости эти мы проверим, - подошел Кирста. - Если человеческие - это уже кое-что.
- Говно это, вот что... - ответил непочтительно. - А то вы не понимаете: они хоть кого убили и разделали, а кости - принесли. И как вы докажете, что кости эти - ихние?
Кирста молчал, и тогда торжествующе закончил:
- Вот поэтому никто и никогда не узнает, что с ними сделали. Примиритесь...
Кирста отрицательно покачал головой:
- Завтра же мы едем в Пермь. А пока - к преосвященному. Пусть благословит. А то тревожно мне что-то...
Епархиальный архиерей, епископ Григорий не принял. К гостям вышел благочинный - юркий, маленький, с рябым безволосым лицом и глубоко посаженными глазками, они словно прятались в глубинах черепа. Благословив Кирсту и Ильюхина мелким крестом, сел за стол и предложил садиться. Сбивчивую речь надворного советника слушал внимательно, с интересом, но ни единым словом или жестом своего отношения не выразил.
- У вас всё, уважаемые?
- Кажется... - пожал Кирста плечами. - Да. Всё.
- Тогда позвольте мне... - Поправив полы рясы и утвердив "кабинетский" наградной наперсный крест в центре груди, начал вдумчиво, неторопливо словно рассуждал сам с собой: - Вы предлагаете благословить розыск останков бывшей царской семьи... Что ж... - Пожевал губами. - С одной стороны - дело богоугодное. Но с другой, другой... - Встал, подошел к Кирсте, остановился и заглянул тому в глаза, склонившись, долгим проникновенным взором. Николай Второй сам, сам довел себя и подданных своих до крушения и гибели. Так чего же теперь стенать? Но дело даже и не в этом... - Вернулся к столу, сел, закинул ногу на ногу, отчего стал виден модный ботинок со шнурками. Дело в том, что надолго ли вы, господа? То-то и оно... А церкви жить и сострадать и дальше, при смене власти, понимаете? Вот вернется товарищ Белобородов, а то и сам Троцкий пожалует, и что? Расстрелы, расстрелы... Нет. Церковь не может ввязываться в сомнительное предприятие. Не может.
- Но обретение тел страдальцев сих, - Кирста вдруг заговорил, будто с амвона, - поможет и победу - кто знает - обрести?
- Никто не знает... - грустно возразил благочинный. - И оттого зачем? Да и сможете ли вы доказать принадлежность этих тел? Это я выражаю мнение преосвященного. Только смуту в умы внесете и всё. Наука еще не имеет, так сказать, много гитик, понимаете? И оттого вся ваша затея бесполезна и даже вредна.
- Что... Что же делать? - растерянно спросил Кирста.
- Ждать, ждать, ждать... Вот установится когда-нибудь в России твердая и благая власть. Наука получит множество гитик. И тогда тела словно бы и сами, сами придут к своему народу и скажут: вот мы. Во благо.
- А... что такое... "гитик"? - осторожно спросил Ильюхин.
- Гитик? Вы думаете - я знаю? Нет! Это словечко такое. Обозначает научный прогресс. До свидания, нет - прощайте, господа...
Кирста вложил ладонь в ладонь и подошел под благословение.
Благочинный перекрестил, но свою руку в ладони Кирсты не вложил, словно символизируя некий мистический разрыв.
Ильюхин не подошел. Подумал: "Большевики страстно и убежденно паяют мозги миллионам. А этим и такой пустяк - лень. Или страшно".
- Отче... - сказал равнодушно, - мне мой священник в церковной, а также и приходской школе дал как-то из-под полы стишок прочитать. Я не все запомнил, но вот что: есть, есть Божий суд, наперсники разврата. И мысли и дела он знает наперед! Он ждет! Он недоступен звону злата!
- Браво, - захлопал в ладоши благочинный. - Это срамник Лермонтов написал. По поводу другого срамника - Пушкина. Обоих на стенах церквей изображают среди чертей, в геенне огненной. Но если потомок сатаны обращается к Богу - якобы, конечно, - то к кому он обращается на самом деле? То-то и оно...
Вышли из резиденции раздавленными и уставшими. Кирста развел руками, вздохнул.
- Н-да-с, Ильюхин... Н-да-с. Но наше дело - делать свое дело, не так ли? Вперед! Поезд через полчаса.
И вот - плоский город Пермь. Поезд катил по высокой насыпи, и хорошо было видно сквозь вымытое дождем окно, как врос этот город в землю. Только трубы вознеслись высоко-высоко...
Кирста сверился со своими записями и приказал извозчику ехать к Мотовилихинскому заводу:
- Там, на спуске, справа, домишко деревянный, стоит одиноко, не ошибешься...
Минут через двадцать добрались. Кирста велел извозчику обождать и вприпрыжку поднялся по разбитой и полусгнившей деревянной лестнице, Ильюхин с трудом за ним поспевал. Крыльцо было аккуратное, но старое, почерневшее, очевидно стало, что мужской руки в этом доме нет. Постучали, открыла бойкая женщина лет тридцати на вид - черноглазая, темноволосая, вгляделась.
- Вы к кому?
- Вы сестра предчека Федора Лукоянова?
- Я... - Смутилась, растерялась. - Арестовать... хотите?
- Нет. Поговорить.
Вошли в комнату - небольшую, чистую, обставленную кое-как: стол, три колченогих "венских" стула, лампа с керосином под потолком. Кирста огляделся.
- А ваш братец награбленным, выходит, не баловался?
Обиделась.
- Брат хотя и большевик, но человек убеждений. Честный!
- Ладно. Что он вам говорил об убийстве царской семьи?
Помолчала сосредоточенно и начала рассказывать. Голос ее звучал негромко, спокойно, и Ильюхин догадался: говорит правду и даже заждалась того светлого мгновения, когда ее можно будет рассказать.
Выходило так, что брат вернулся в Пермь сразу же после 17 июля и сам рассказал о том, что бывший царь убит, а вся его семья и люди вывезены сюда, в Пермь. По рассказу и голосу брата поняла, что тому тяжело рассказывать о случившемся.
- Может быть, - спросил Кирста равнодушно, - брат вам сообщил о том, где именно содержались Романовы? Естественно - кроме государя?
И на этот вопрос ответила без колебаний:
- На станции Пермь-2 стоит поезд. В нем и содержали всех.
И предваряя вопрос, готовый сорваться с уст взволнованного Кирсты, сказала:
- Я туда хотела пойти, но - побоялась. Уж не знаю и почему.
- А... куда дели узников, когда в город вошли наши части?
- Не знаю.
С лестницы скатились бегом, рискуя сломать шеи. Извозчик, словно заразившись волнением пассажиров, погонял лошадь беспощадно. Когда вышли на запасные пути - увидели безмолвный и мрачный пассажирский состав без паровоза. У запасливого Кирсты оказался в кармане и вагонный ключ, поход начали с последнего вагона. Он был совершенно пуст, как и большинство последующих, но все же в третьем (если считать от несуществующего паровоза) Ильюхин заметил под полкой мятый белый листок, вытащил его и развернул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74