- Спеть можете?
- Но... но зачем? - Батюшке стало дурно, он схватился за сердце и готов был упасть в обморок.
- Это я знаю, - твердо сказал Юровский. - Ваше дело - исполнить беспрекословно. Вы понимаете: время военное, революционное, неповиновение реввласти карается смертью. Итак?
Дьякон перекрестился.
- Если вам так надобно - я это... пропою. А вы... отпустите нас?
Юровский помрачнел.
- При условии: всё, что здесь увидите, - государственная тайна. И ваша служба, и вообще... Всё. Ну?
- Мы согласны, - с трудом произнес священник.
Прошли в гостиную. На письменном столе, справа от которого обыкновенно спал Боткин (сейчас его койки в комнате не было), стояло множество икон, перед ними горели свечи. Все это успел рассмотреть, и даже внимательно, но потом увидел... ее. Она была бледна, вокруг глаз чернели круги, она часто и мелко крестилась и, заметив Ильюхина, вымученно улыбнулась. Больше ничего и никого не увидел, в уши ворвался "читок" - священник произносил положенные слова, кланялся, махал кадилом, дьякон возглашал - только вот что?.. Поймал себя как бы "боковой" мыслью (боковой, именно боковой, и при этом даже не успел подумать, что если есть "боковое зрение", то почему бы не быть и боковой мысли?), что не слышит, не понимает, да и не хочется, признаться, понимать...
А ее лицо изменилось. Нет креста мелкого, нет обыкновенного. Она стоит, как истукан, в полнейшем забытьи и словно ждет, ждет чего-то, ждет такого, о чем он, Ильюхин, даже и догадаться не может...
Вот оно: после каких-то очередных слов батюшки дьякон начинает приятным баритоном...
То самое и начинает, мог бы догадаться...
И понял бы тогда - чего она, несчастная, ждет... Они все, медленно-медленно, словно во сне, опускаются на колени.
- Со святыми упоко-ой, Христе, души ра-аб Твоих, и-де-е-же несть болезнь, ни печаль, ни-и воздыхани-е-е-е, но жизнь беско-неч-на-я... Сам Един еси безсмер-ртный, сотворивый и создавый челове-е-ека...
Она плакала. Тихо. Незаметно. И слезы оставляли две блестящих полоски на ее бледных щеках. Попятился к дверям и очутился у комендантской комнаты. Там, у окна, стояли Зоя и Кудляков.
- Зайди... - тихо сказала Зоя. - Их там отпевают?
- Да.
Кудляков потер виски, сказал безразличным голосом:
- А хорошо придумано, согласись, Сергей? У новых людей - несомненно, образовалось совершенно новое мышление, а?
Зоя приложила палец к губам.
- Послезавтра, ровно в полночь заводим "Романовых" в кладовку Ипатьева. Вещи оттуда уже вынесены, я позаботилась... Чтобы всё прошло без сучка - я их напою... чаем. Они будут сонные и заторможенные. А знаете - я убедила отца семейства отрастить точно такую же бороду и усы, как у... Понятно: привести в соответствие. Прически у женщин сделаны один к одному. Одежда - тоже.
- Одежда? - удивился Ильюхин. - А кто... тебе подсказал? Ты ведь сюда вроде бы и не ходила?
- Вроде бы... - усмехнулась. - Твоя, Ильюхин, задача: ровно без пятнадцати двенадцать всех угостить тем же чаем. Всех.
- Но они не станут пить! - возмутился. - Как я их заставлю?
- Не считай меня дурой, импотент несчастный!
Кудляков отвернулся, чтобы Ильюхин не заметил скабрезной усмешки.
- Ты придешь точно вовремя, с доктором в белом халате. По приказу Военного комиссара Урала товарища Шаи Голощекина доктор напоит охрану специальным лекарством от нервенности. Он объяснит: предстоит акция и чтобы нервы не сдали - ну, и так далее...
- Смелая ты... - удивился. - А если...
- Не будет "если". Всё предусмотрено. До встречи, импотент...
На улице Ильюхин спросил:
- Слышь, Кудляков, а что это за словцо мудреное? В ее голосе не было ни похвалы, ни уважения.
Кудляков рассмеялся.
- Эх, Ильюхин... Отношения с дамами-с - это тебе не бом-брам-стеньга. Это очень сложно. Она обвинила тебя в том, что ты... отказался, понял?
- Ну... дура... - Сплюнул. - Сказала бы по-русски...
Следующий день, пятнадцатое июля 1918 года, пролетел незаметно. Отправляли жен и родственников - многие торопились это сделать, понимая, что когда армия "розовых" встанет у ворот города - поздно будет, да и транспорт наверняка не найти.
- А ты своих отправляешь? - спросил Юровского.
- Дочь взрослая, сама решает... Она у меня молодая большевичка! произнес с гордостью. - Пацана... Конечно. И жену. А мама не поедет. Старая, предрассудки, опять же... Да я думаю - эти сволочи ее и не тронут? Что им в старухе?
- Но ведь эта старуха - мать цареубийцы? С их, конечно, точки зрения...
Вгляделся в лицо Ильюхина - подозрительно, остро, но тот смотрел так искренне и открыто, что яриться вроде бы было и ни к чему. Сказал раздумчиво-печально:
- Ведь надеесся на лучшее. Не все же у них потеряли человеческий облик...
Сразу же захотелось спросить: "А у нас?" Но понял, что это будет явно лишним.
- Какие указания, Яков Михайлович?
- От тебя ждем... - сказал серьезно. - К тебе ведь принесут шифровку или код от Свердлова. Так ведь договаривались? Какой там код?
Улыбнулся искренне.
- Вот получим - и узнаем. А допрежь времени... Не имею права!
- Вот и молодец. Правильно. Служим революции.
С утра шестнадцатого одолевала только одна мысль, одно желание поглощало все естество: пойти в ДОН и увидеть. Ее. Потому что - мало ли как сложится. Может - по плану спасения. А может - и совсем по другому плану.
В ДОН пошел, но сначала заглянул в Вознесенский собор. Шла обедня, народу было совсем немного - человек пять или шесть, одни женщины в черных платках; подумал с грустью: "Гибель вокруг и разрушение, а храм в час молитвы - пуст. Разуверился русский человек в Боге, сосредоточился только лишь на собственной персоне, а ведь без Бога - не до порога..."
Подошел ко кресту, священник вгляделся пристально:
- Ты исповедался, раб Божий? Чего-то я тебя раньше здесь и не видел?
- Не препятствуй, отче... - ответил тихо. - Ради умаления смертного греха или... Спасения - кто знает?
Удивленно покачал головой, но крест поцеловать дал.
- Благословите... - протянул руки - ладонь в ладонь - как когда-то научил батюшка в церковноприходской.
- Знаешь... - одобрил священник и, перекрестив, поцеловал в склоненную голову и положил руку в ладони Ильюхина.
Что ж... Облобызал руку священника. Может, в последний раз в жизни? Кто знает...
...В кабинет Юровского по одному заходили охранники смены - той самой, которой предстояло если не стрелять, то уж охранять страшное дело. Заходили и клали на стол револьверы. Пришли и нижние, "латыши", и тоже оружие сдали.
Заметив удивленный взгляд Ильюхина, Юровский объяснил:
- Допрежь времени нечего... А когда время придет - я им сам раздам...
- Мне сдать?
- Ты стрелять не будешь. У тебя другая задача... - И слабая, едва заметная улыбка, змеясь, поползла под усами. И стало холодно и сыро: знает. Всё знает, чертово отродье...
И тут же заколебался: от кого? От Войкова? Тот еще цацки своей не получил, это еще предстоит сделать, да и получится ли? Может, царица ее и не отдаст? Тогда от кого? Зоя и Кудляков - исключаются. Они ни при чем.
Медведев подслушал? Лукоянов продал?
Глупости...
Ладно. К делу, матрос.
Вызвать государя попросил Боткина. Тот сидел за столом и писал что-то - морщась, вздрагивая и поводя плечами. "Переживает..." - подумал и позвал:
- Евгений Сергеевич!
- Я пишу письмо своему другу в Санкт-Петербург... - как ни в чем не бывало произнес Боткин. - Грустное письмо... Я утверждаю, что мы все здесь давно мертвы и осталось только подтвердить нашу смерть... делом.
- Ка... ким делом? - Вот ведь... Ведь бывают же! Пророк, и всё! Провидец...
- Простым. Убить. - Встал. - Вам что-нибудь нужно?
- Пригласите государя. Я мог бы и сам, но стучаться к княжнам и идти... туда... Я не хочу. Пожалуйста.
- Да. - Боткин ушел, и сразу же появился император. Вгляделся.
- У вас... что-то важное?
- Да. Евгений Сергеевич, вас я прошу уйти. - Боткин молча удалился в столовую. - Государь... Войков выставил условием возможной... помощи вам и вашей семье... Кольцо с рубином. Оно на шее вашей супруги...
Лицо царя менялось на глазах. Только что внимательное и даже доброжелательное - оно мгновенно сделалось холодным и непроницаемым.
- Вы не отдаете себе отчета... Это кольцо - мой подарок. Давний...
- Да. В Германии. Вы были тогда женихом. Государь... Мне трудно и... незачем все это говорить. Я простой человек, не вор и не мздоимец. Но у вас есть два пути: все рассказать коменданту или Голощекину и тогда нас... И Войкова, пусть и заслуженно, - расстреляют или выгонят. И вы останетесь без одной единички из ста. Тогда - всё.
- А так... - усмехнулся грустно. - Единичка, как вы говорите, - есть?
- Все в руках Господних, вы это знаете. Итак?
Молча ушел и отсутствовал минут десять. Ильюхин молил Бога, чтобы не возник Юровский. Или даже Медведев. Но никто не появился, и вдруг подумал: Господь на нашей стороне...
Вышел царь, в руке он держал кольцо; рубин, почти черный, словно глаз бездны уставился на Ильюхина.
- Я надеюсь... - Протянул кольцо.
- Я - тоже. - Спрятал заветную "цацку" в карман. - Будем верить, что Войков не обманет...
Поклонился глубоко, как иконе в церкви.
- Храни вас Господь... - услышал в ответ.
Вынул часы: до полуночи оставалось девять часов.
...Войков держал кольцо цепко и жадно, даже дышать начал прерывисто. Заметил удивленный взгляд Ильюхина, объяснил:
- Это мистика, понимаешь? Я буду смотреть в это кольцо, и оно откроет будущее... - Мечтательно поднял глаза. - У меня будет великое будущее, Ильюхин... Я стану во главе большевистской дипломатии. Буду послом в Америке или народным комиссаром иностранных дел... Это моя еще детская мечта, понимаешь? А теперь она сбудется. Я сумею предвосхитить события, этот глаз Шивы мне поможет, и равных мне не будет, понимаешь?
Всё, что он произносил, напоминало бред больного человека.
Чтобы остановить - спросил:
- Что теперь?
- А что теперь? Ты - выполнил, и я тоже - исполню. План такой - его ты вчерне и знаешь, я только расскажу тебе последовательность. Итак... Ровно в одиннадцать семейство купца заводят в кладовку. Препятствий не будет: охрана не вмешается, потому что... - посмотрел победно, - потому что таков приказ Юровского. Удивлен?
- Да уж... - ошеломленно посмотрел, хрустнул пальцами. - А это... верно?
- Как то, что ты стоишь передо мной. Далее. В начале первого часа следующего дня, то есть после двенадцати ночи уже семнадцатого июля, Юровский прикажет Боткину разбудить семейство и велит сойти вниз: ждет авто, повезут в другое, более надежное место.
- И...
- Они пойдут вниз, потом - во двор, потом нижними комнатами. В это время - по часам, по часам - заметь! Секунда в секунду позвонит Лукоянов от имени Дзержинского, и Юровский пойдет к телефону. Пока он будет отсутствовать, замену-подмену выведут из кладовой и посадят - кого на стулья, кто и постоит...
- Но ведь ты... вы говорите, что Юровский - в курсе? Зачем же... звонить? От Феликса?
- Чудак... - закрутил головой от удовольствия. - Да ведь он, Юровский, ответственен за все. После того как ты передашь ему код - он должен действовать ать-два, понял? Это называется - а-ли-би, то есть если что он, Юровский, потом скажет: "Мне звонил Дзержинский, что там без меня сделали - знать не знаю!" Все понял?
Странно стало... Было такое ощущение, что - вот, всё и уладилось. И одновременно - нет. В рассказе Войкова - червоточина. Незримая, незаметная, неуловимая.
- Я поехал в ДОН.
Взгляд Войкова отяжелел, губы сжались, только ниточка осталась.
- Нет. Ты, товарищ Ильюхин, прямо сейчас, на моем авто отправляешься в Алапаевск. Найдешь товарища Старцева - очаровательный молодой человек, ну, очень милый... Он ждет приказа - ты и передашь.
- Что?
- Третья стража... - Войков протянул бланк телеграммы из Перми. Прямой связи с Москвой больше нет, такое дело...
Схватил, лихорадочно пробежал глазами. Да, это она: "Надлежит вам товарищ Ильюхин передать Белобородову Голощекину Юровскому что третья стража нашей революции наступила и в Екатеринбурге и в Алапаевске тчк Горбунов".
- Это секретарь товарища Ленина, - объяснил Войков. - А слова эти... Их передам руководству Уралсовета лично я. Не возражаешь?
И снова почудилось что-то недоговоренное, нарочито оборванное, спрятанное - в словах комиссара продовольствия. Но что толку спорить.
- Автомобиль у подъезда, шофер в твоем распоряжении...
Зуммер телефона прервал Войкова, он поднял трубку:
- Здесь Войков. Да. Да. Да. Я все понял... - Посмотрел на Ильюхина и положил трубку на рычаг. - Звонил Юровский. Он приказал тебя успокоить. Объяснить... - Посмотрел загадочно.
- Что?! - не выдержал Ильюхин. - Что, мать вашу...
- Ну-у... - улыбнулся Войков. - Значит, так: оружие, которое через три-четыре часа раздаст комендант, будет... Как бы это сказать? Безопасно, что ли?
- С холостыми... - произнес едва слышно.
- Вот! - обрадовался Войков. - Я человек сугубо цивильный, этих ваших терминов совсем не знаю. Именно так. Ты езжай спокойно. Романовых меняем, как и условились.
- Ладно... А когда... ненастоящие трупы будут обнаружены?
- Это не сразу, не сразу... Пришельцы помучаются, верь мне. Тут еще один сюрприз - это уже я дополняю, лично, для твоего спокойствия. Ты все же мне такую услугу оказал... Я тебе так обязан... Значит, так: там, где белые найдут трупы, белые, я не оговорился, потому что мы - красные, да? Так вот: царь уже согласился сменить одежду полностью. Они все согласились. А их одежду... Ее мы сожжем в кострах рядом с "захоронением", понял? Эти идиоты найдут иконки - а на них, представь себе - будут и дырки от пуль, и то и сё, драгоценности, ну, незначительные, ведь значительные должны будут послужить делу борьбы, да? И тогда они и ниточки не засомневаются в своей "страшной" находке! А? Каково? Это я, я придумал - от и до, мне Юровский и кулька не дал на помощь, об этом надутом Шае, об этой скорби еврейского народа я и не говорю!
- Поздравляю... - сказал сквозь зубы. - Я поехал. Тех убивать станут обыкновенно, без затей?
- Их менять не на кого и незачем... - помрачнел Войков. - Только помни, парень: в твоих руках тайна, которой и Цезарь Борджиа предвидеть не мог! Учти: пока язык на месте - все в порядке. Как только отпустил оный ты в земле. Иди.
Вышел, автомобиль дымил вовсю, шофер с усами вразлет молча наклонил голову - мол, готов, чего изволите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74