Такая ясноглазая появилась библиотекарша - лет двадцати, с огромной косой, провинциальная, конечно, но уж какая милая... Почти роман завязался: книги только пролистывал, не читал, - хотелось побыстрее ее увидеть. Но не сложилось. В очередной приезд увидел рядом с избранницей статного священника с золотым кабинетским крестом, тот свободно, как бы вне сана, шутил, смеялся, прикладывался к ручке, и понял Володя, что поезд ушел. Какой обрыв, страдание какое... Книгу не отдал, зажилил, страдал сугубо до самого отъезда в Петербург. Но молодость взяла свое...
...В Казани, на привокзальной площади, Званцев нашел черный автомобиль, нечто вроде "форда", только хамской отделки и с дребезжащим кузовом. Принадлежала машина какому-то местному начальничку, шофер выехал на заработки, обо всем этом Званцев уже был наслышан, а в Москве случалось и видеть. Власть не заботилась о своих служащих, поощряя их к противозаконным и даже опасным (естественно, для самой власти) действиям и поступкам. "Россия всегда жила, подворовывая, эти же возвели жульничество в ранг обыденности", - подумал грустно.
Разбитной шофер с раскосыми и оттого очень хитрыми глазами оглядел пассажира и назвал несусветную цену: сто рублей. Объяснил:
- Одно - дорога до места не просто скверная - страшная. Второе: назад поеду бесплатно, а бензин дают по талонам. Третье: машинка эта числится за ответработником исполкома, потому узнают - выгонят. Плата получается за жуткий страх!
Званцев сел на переднее сиденье. Черт их разберет, советских этих... Они усаживаются рядом со своими служащими, подражая вождям, кои демонстрируют равенство всех со всеми. Идиоты... Тронулись, вскоре город с башнями и рекой остался позади, "форд" весело мчал по мощеной дороге, шофер изредка поворачивал голову.
- Вы из Москвы? Ну - то-то! Таких дорог и в Москве нету! Она еще с Гражданской осталась! Царская еще, наверное...
- Чего же ты врал?
Хитрец только улыбнулся.
И вот - дорога вильнула, обозначился лесок сосновый на песчаном взгорке и старинный барский дом в милом стиле ампир: портик, колоннада, два флигеля. Усадьба дядюшки... Все детство - лет до семи - провел в этих благословенных местах... Только плакать нечего. Никто не виноват. Сами во всем повинны.
- А что теперь в этом доме? - спросил, давя волнение.
- В усадьбе-то? - улыбнулся шофер. - А ничего. Гниет...
"Так и должно быть... - подумал равнодушно. - Где моя юность, где моя свежесть? Одно дерьмо..."
Впереди показался холм, его огибала речка, довольно широкая.
- Это наша красавица! - провозгласил шофер. - Кабы дело весною было пришлось бы на лодке переправляться, в это время город как бы на острове получается. А сейчас проедем в лучшем виде! Вам куда?
- Монастырь видишь?
- Психовскую больницу, что ли? Вот вам повезло... В самое что ни на есть говно и угодите! На фиг вам?
- Я инспектор из Наркомата здравоохранения. Подвезешь прямо к проходной и жди. Порожняка у тебя не будет - еще двести рублей! Да... Если кто спросит - кого привез и откуда - отвечай, как я сказал.
За разговором подъехали к воротам, сбоку топорщилась проходная из грубо сколоченных досок. Поверху монастырской стены шла колючая проволока в два ряда.
Постучал, появилась заспанная физиономия в голубой фуражке, осведомилась грубо:
- Чего?
- Разговаривать как положено! - прикрикнул, показывая удостоверение.
Вахтер распахнул дверь с такой скоростью, словно встретил любимую или должника с деньгами. Званцев вошел, прищурившись, взглянул на портрет Сталина, приказал:
- Начкара - сюда!
Часовой схватил колокольчик - таким некогда вызванивали на уроках тут же появился заспанный мордатый начкар. Вглядевшись в лицо Званцева, взял под козырек и застыл.
- Я... - Званцев раскрыл удостоверение, сунул под нос. - Мою машину на территорию. Никого не пускать. Никаких вопросов! Где главврач? Советские сокращения усваивал при подготовке дольше всего. В голове не укладывалось: ну почему "гостранснаб"? Или: "Восценуппос". И если первое еще можно было как-то понять, то со вторым так и не разобрался. Позже инструктор объяснил: "Всесоюзный особый центр управления поставками". В утробе скорбных домов (на пороге одного из них теперь стоял) и возникают подобные названия...
- Так что... Имею... - Начкар вдруг натурально начал икать, от чрезмерного усердия, должно быть. - Как бы вы - за мною. Имею... показать.
Званцев догадался: начкару хотелось упомянуть "честь". Но - не решился. Мало ли что...
И вот табличка: "Главный врач". Фамилии нет, название опущено. Видимо, доктор тоже не желает, чтобы каждый день назойливо мозолило взгляд мутное слово: "Психиатрическая больница". Что ж, прав...
Вошел без стука, женщина лет сорока что-то записывала в тетрадь; подняла глаза, взгляд безразличный, видимо, к начальственным посетителям здесь привыкли давно.
- Я из Москвы. НКВД, Главное управление госбезопасности. - Раскрыл удостоверение, она даже не глянула.
- Что... вам угодно? - Дрогнули ресницы, застыло лицо, страшное название все же вывело из равновесия.
- Свободен, - бросил через дверь начкару. - Списки больных. Меня интересуют женщины девятисотого-девятьсот третьего года рождения. Только русские. Только с необычным психиатрическим анамнезом. Мании. Навязчивые идеи. Пограничные состояния.
Бросила удивленный взгляд:
- У вас... специальное образование?
- Минимум необходимых знаний. И поскорее, если вам не трудно. Я спешу...
Молча открыла сейф, вынула и положила на стол с десяток папок.
- Больные вашего... так сказать, интереса...
На стол легли еще три папки. Начал с них. Первая и вторая оказались малосодержательными: рабочая Воткинского завода, восстание против Советов, сумасшествие на этой почве навсегда. Пожилая дама из дворян, местная помещица, спалившая экспроприированную у нее усадьбу. Третья...
Это было то, что искал: "...все время возвращается к мысли о своем "царском" происхождении. Настаивает. Приводит доводы. Малоубедительные, типа: "У нас во дворце". Или: "Моя мать, Императрица..." Прописная буква в слове "императрица" была старательно зачеркнута, сверху стояла строчная. "Кто-то не сдержал верноподданнических чувств..." - подумал удивленно.
- У вас тут есть... монархисты? - спросил с усмешечкой.
Она изменилась в лице, мгновенно поблекла.
- Бог с вами... То есть - нет! Никогда!
- Опровергать серьезные обвинения следует без эмоций... - произнес равнодушно, этот безразличный голос испугал еще больше.
- Вы... Арестуете меня? Это я зачеркнула. Не знаю... Так вышло.
- Пусть приведут... - заглянул в папку, - Иванову. Ваше мнение?
- Шизофрения. Она не представляет опасности.
- Это решаем мы.
- Простите. Я сказала, не подумав.
Больную привели две санитарки, осторожно усадили на стул и удалились.
- Я из Москвы, - представился Званцев. - Из наркомата. Вы можете идти, - повернулся к главврачу, та наклонила голову почти по-военному и вышла, аккуратно притворив за собою дверь.
Больная выпрямилась, в глазах - светло-серых, острых, мелькнул гнев:
- Я не понимаю ваших глупых словечек. Извольте говорить внятно!
"Однако... - подумал Званцев, вглядываясь в ее худое, дергающееся лицо. Кожа у нее была серая, жеваная, обвисшая, хотя воображение подсказывало, что когда-то эта женщина была красива. - Рост высокий, вряд ли великая княжна. Кость узкая, комплекция субтильная. Анастасия Николаевна была скорее в деда, Александра III, нежели отца... Ну, да чем черт не шутит. В этом доме и меня в карлика превратят за раз-два..."
- Наркомат - это... Народный комиссариат. Я думаю, вам уже говорили об этом. Разъясняли. Не в ваших интересах обнаруживать столь непререкаемую враждебность... Н-да-с... Итак - здравоохранение. Я из отдела, который занимается психиатрическими учреждениями. Вы много писали.
- Много. Вы хотите сказать, что мои письма дошли до адресатов?
"Ошибка... - Званцев даже смешался немного. - Ну, конечно же! Письма этих несчастных, скорее всего, подшиваются в их историю болезни. Ладно".
- Я не это хотел сказать. Нас уведомили. О том, что вы много пишете и в разные инстанции, учреждения. Мне поручено разобраться по возможности. Итак, вы - Иванова, Надежда Владимировна, 1901 года рождения.
- Я - Романова! Анастасия Николаевна! - перебила яростно.
- Об этом - позже... - Званцев заглянул в "Дело". Какая женщина... Какой напор, как уверена в себе... - Меня интересует точная дата вашего рождения. Здесь ее нет.
Тень пробежала по ее лицу.
- Раз нет - незачем и спрашивать!
- Или... вы не знаете?
- Да что же вы мучаете меня?! И какое это имеет значение?!
- Имеет, представьте себе. Итак?
- Я... Я забыла!
"Лжет... Вполне очевидно лжет. Почувствовала подвох, ловушку. Если назовет чужую дату - попалась. Свою - попалась. Анастасии же Николаевны... Да. Не знает. Еще один вопрос..."
- 5 июня. Эта дата пробуждает в вас... хоть что-нибудь?
- Нет. Я не хочу разговаривать.
- Вам придется. А 22 декабря?
- Нет!
- Когда ваше тезоименитство?
Она не отвечала, смотрела в окно. Несчастная... Она всю жизнь видит стены и в гроб сойдет среди этих белых монастырских стен... 5 июня день рождения Анастасии Николаевны. 22 декабря - ее именины.
- Слова "швибз", "швыбз", "швыбздик" - говорят о чем-нибудь?
Поджала губы, процедила презрительно:
- Совдеп... Какие еще слова, кроме матерных, вы знаете...
И на этом - все. Она - если она Анастасия - не может не знать, как именно называли ее в семье. Милая кличка. Пограничная, правда, но все равно - милая. Сказать? Промолчать? Что ж... В конце концов у каждого есть долг.
- Мой долг сказать вам, сударыня... - Ее брови взлетели к потолку и даже выше. Такого обращения она не слыхала лет двадцать - по меньшей мере. - Вы - не Романова. И поверьте: в ваших интересах не настаивать на этом имени. Романовы отошли... в прошлое. Вам надобно забыть.
Она смотрела во все глаза.
- Кто... вы? Вы должны... Я настаиваю: кто вы? Я закричу!
- На вас наденут смирительную рубашку, посадят в карцер. Зачем? Мне очень жаль... - Позвонил в колокольчик, вошла главврач, взглянула вопросительно.
- Уведите, - распорядился сухо. Она не должна почувствовать интереса. Когда больную взяли под руки и вывели, спросил: - Ваше личное о ней впечатление?
- Я могу говорить все?
- Говорите.
Заведующая долго рассказывала о своих наблюдениях. Получалось так, что и она сама и все санитарки, общавшиеся с больной, были уверены: это Романова, Анастасия Николаевна, чудом спасшаяся из-под расстрела в июле 1917 года...
- 1918-го... - поправил. - А что вы знаете о Романовых? Их жизни, их обиходе, о том, как они умерли?
- Ничего... - пожала плечами. - Откуда?
Странно... Врач и доверяет бредовым озарениям больной женщины. И вдруг понял: все дело в том, что в серых буднях психиатрической больницы, в ее бессмысленности, унылом бытие на равных с теми, кого опекаешь, померещится и не такое...
И еще понял: гонится воистину за вчерашним днем. Россия - большая психиатрическая лечебница. Ее пациентов никогда боле не удастся убедить в том, что Романовы предпочтительнее наследников Ленина. Унылые люди не поймут разницы. Им все равно...
И посему - затея Миллера (наверное, уже покойного) пуста и бессодержательна. Если бы она возникла лет эдак через сто, когда все в России убедились бы, во что вляпались и что променяли на царство НКВД, вот тогда... Тогда, может быть, и пало бы семя на благодатную почву. Сейчас же им всем кажется, что их убогие магазины и плохая еда - вершина возможного счастья. Ну - и Бог с ними.
- На ее теле - следы ран. Может быть - пулевых. Это ведь что-то доказывает, не правда ли? - сказала главврач.
- Ничего. Ровным счетом ничего - применительно к Анастасии Романовой. В годы Гражданской сотни тысяч получили ранения. Это ни о чем не говорит. Живите спокойно. Эта женщина - не Романова.
Показалось, что после этих слов ее взгляд стал спокойнее, она даже улыбнулась и вдруг протянула руку:
- Благодарю. Вы мне помогли. Я желаю вам счастья...
Поплыло в глазах и оборвалось сердце. Только теперь, после этих слов, таких знакомых, вдруг всплывших из памяти, вгляделся - теперь уже другими, давними глазами и узнал... Ну, конечно же, это была она, библиотекарша с тугой старомодной косой. Что, не стала попадьей? Отправилась учиться? Странно все. Непонятно. Но это она, несомненно.
- Вы... какой институт заканчивали? - Язык едва ворочался. Почему? Столько лет прошло... Да ведь и он изменился неузнаваемо. Вот, она скользит равнодушным взглядом по его лицу и даже намека нет...
- Я? - Испуг, ошеломленность болезненная, даже не старается скрыть. Бедная, бедная, поломало вас тут... - Московский. Первый медицинский. Была в аспирантуре - по кафедре психологии. Но - вот, не сложилось...
- Что... не сложилось?
Взглянула странно:
- Вам, как политическому доктору, можно как на исповеди. Я скрыла, что из семьи священника... У меня отец и оба брата стали священниками.
"Вот, - думал, - а счастье было так близко, так возможно... Дурак я и себялюб - вот и вся причина..."
Весь обратный путь не мог избавиться от ее лица, глаз, голоса. "Я желаю вам счастья...". Ему, сотруднику НКВД, она должна была пожелать из песни: мгновенной смерти. Неужели поняла, что перед нею фантом, обманка, некий подпоручик Киже (этот рассказ Юрия Тынянова Званцев прочитал давно, еще в 1929 году, в Константинополе - истрепанный советский журнал каким-то непостижимым образом перебрался через море)? Но это означает только одно: с ролью не совладал, расслабился, не дай бог - мелькнуло во взгляде некое сочувствие, и она уловила... Так и до беды недалеко. А может быть... узнала?
Велел отвезти на вокзал, щедро расплатился - вместо обещанных двухсот отдал в два раза больше, ошалевший шофер (это была его месячная зарплата) расплылся в улыбке, отчего и без того узкие глаза исчезли совсем, и проговорил, словно курлычащий голубь:
- Всегда рады! Приезжайте каждый день!
Но на поезд билетов покупать не стал. В справочном узнал, что в Москву летают через день пассажирские "дугласы", всего один рейс, и, если поторопиться, - можно еще успеть в аэропорт. Теперь мчал его к цели раздрызганный грузовик, доехали вовремя и даже с билетом повезло:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74