Сделать «обратный
перевод» его из врагов, из мнимых врагов, назад Ц он не был в состоянии, и т
олько бесился от подобных попыток. Ни Реденс, ни дядя Павлуша, ни А. С. Свани
дзе не могли тут ничего поделать, и единственно, чего он и добились, это по
лной потери контакта с отцом, утраты его доверия. Он расставался с каждым
из них, повидав их в последний раз, как с потенциальными собственными нед
ругами, то есть как с «врагами»… А все они, каждый в отдельности, были чест
ны; все они говорили с отцом прямо и открыто; никто из них не умел играть на
его слабых струнах, Ц они слишком давно все его знали, они не лукавили с н
им, не считали это ни нужным, ни возможным, Ц и все они оказались в проигры
ше… После ареста Реденса Анна Сергеевна переехала с детьми в Москву. Ей б
ыла Ц в отличие от других Ц оставлена та же самая квартира; но она перест
ала допускаться в наш дом, в Зубалово, и я, тогда еще одиннадцатилетняя дев
чонка, никак не могла понять Ц куда все девались? Почему обезлюдел наш до
м? Смутные же рассказы о том, что дядя Стах оказался нехорошим человеком н
е доходили еще до моего сознания во всей полноте. Я только все больше и бол
ьше ощущала пустоту вокруг, безлюдие, и ничего мне не оставалось, кроме шк
олы и моей доброй няни… Анна Сергеевна ни на минуту не поверила, что ее муж
мог быть врагом, дурным, нечестным человеком. Не поверила она и в то, что он
расстрелян, хотя отец мой безжалостно сообщил ей это еще до войны. Он дума
л этим заставить ее поверить, что он был «враг», но она даже не представлял
а себе, что вообще такое могло произойти… Ей слишком нужно было верить в т
о, что он жив, что он честен, что он еще вернется, Ц и она в это верила. Бабушк
а и дедушка поддерживали ее, как могли. Она по-прежнему занималась делами
других, помогала, опекала. К чести ее друзей, Ц из старой партийной интел
лигенции, к которой принадлежал и ее муж, Ц все они остались с нею, никто н
е отвернулся. Ей была свойственна простота и наивность в высшей степени
честного человека, который не может и других заподозрить в дурном, поско
льку он сам-то не может быть дурным. Она часто говорила: «Пойду, навещу Кли
мента Ефремовича
Ворошилова.
(или Лазаря Моисеевича
Кагановича.
, или Вячеслава Михайловича с Полиной Семеновной
Молотова с женой.
), ведь он был так близок со Стахом еще на Украине». И она ш ла, хотя ник
то иной на ее месте, в ее прискорбном положении, не отважился бы даже подум
ать о таком шаге. Она шла, и оказывалась права: ее встречали, угощали, стара
лись утешить, говорили тепло и сердечно. Перед нею раскрывались двери, ка
к по волшебству, Ц перед маленькой, опустившейся, бессильной женщиной, ч
ья красота сохранилась только в теплых карих глазах. Она говорила мягко,
никакая сила не стояла за ее спиной, Ц наоборот, всем было известно, что о
тец мой отвернулся от нее и она не бывает больше у нас в доме. В последние г
оды войны она помогала дедушке записывать его воспоминания. Кто-то посо
ветовал ей написать свои мемуары о жизни семьи Аллилуевых, о революции
Ц впечатления юной гимназистки. Она не смогла бы написать это сама, ей не
хватило бы литературного умения. То, что она рассказала, обработала реда
ктор Нина Бам Ц и получилась книга. Мне она не казалась интересной. Воспо
минания дедушки, написанные им самим, имели индивидуальность, лицо. Книж
ка Нины Бам была слишком литературна, Ц она была как-то непохожа на авто
ра, на самое Анну Сергеевну, которая была достойна хорошей книги, хорошег
о писателя…. Тем не менее, книга вышла в 1947 году и вызвала страшный гнев отц
а. Должно быть, с его слов, Ц угадывались отдельные резкие формулировки,
Ц была написана в «Правде» разгромная рецензия Федосеева, недопустимо
грубая, потрясающе безапелляционная и несправедливая.
Все безумно испугались, кроме Анны Сергеевны. Она даже не обратила на рец
ензию внимания, поскольку восприняла ее как несправедливую и неправиль
ную. Она знала, что это неправда, чего же еще? А то, что отец гневается, ей был
о не страшно; она слишком близко его знала, он был для нее человек со слабо
стями и заблуждениями, почему же он не мог ошибиться? Она смеялась и говор
ила, что будет свои воспоминания продолжать. Ей не удалось этого сделать.
В 1948 году, когда началась новая волна арестов, когда возвращали назад в тюр
ьму, в ссылку тех, кто уже отбыл с 1937 года свои десять лет, Ц эта доля не мино
вала и ее. Вместе с вдовой дяди Павлуши, вместе с академиком Линой Штерн, с
С. Лозовским, вместе с женой В. М. Молотова, старой маминой подругой Полино
й Семеновной Жемчужиной, была арестована и Анна Сергеевна. Вернулась она
весной 1954 года, проведя несколько лет в одиночке, а большую часть времени п
робыв в тюремной больнице. Сказалась дурная наследственность со сторон
ы бабушкиных сестер: склонность к шизофрении. Анна Сергеевна не выдержал
а всех испытаний, посланных ей судьбой… Когда она возвратилась домой, со
стояние ее было ужасным. Я ее видела в первый же день Ц она сидела в комна
те, не узнавая своих уже взрослых сыновей, безразличная ко всему. Глаза ее
были затуманены, она смотрела в окно равнодушная ко всем новостям: что ум
ер мой отец, что скончалась бабушка, что больше не существует нашего закл
ятого врага Ц Берии. Она только безучастно качала головой… С тех пор про
шло девять лет. Анна Сергеевна немножко поправилась. У нее прекратился б
ред, она только иногда разговаривает сама с собою по ночам… Жизнь ее стал
а снова активной, как и раньше. Ее восстановили в Союзе писателей, она посе
щает все собрания, лекции, беседы в Доме литераторов. У нее масса знакомых
, старых друзей. Она опять помогает всем, кому может. В день, когда она получ
ает свою пенсию, к ней тянутся знакомые старушки, она всем дает деньги, зна
я, что они не смогут вернуть… К ней домой приходят совершенно незнакомые
ей люди с какими-нибудь просьбами: один хочет прописаться в Москве, у друг
ого нет работы, у старой учительницы семейные неурядицы и ей негде жить. А
нна Сергеевна всех слушает и старается что-нибудь сделать… Она ходит в М
оссовет, в приемную Президиума Верховного Совета, она пишет письма в ЦК
Ц не о себе, нет, о ком-то нуждающемся, о больной старухе без пенсии и без с
редств к существованию… Ее все и всюду знают; ее жалеют и уважают все Ц кр
оме ее двух невесток, молоденьких хорошеньких мещаночек… Дома у нее ужас
ная жизнь. Ее не слушают, ее не спрашивают. Иногда подкидывают ей внуков по
нянчить, если надо сходить в кино. На семейных молодежных вечерах она неж
еланный гость Ц неопрятно одетая в какие-то балахоны, седая растрепанн
ая старуха, любящая невпопад высказываться… Она берет старую муфту или к
акой-нибудь мешок, вместо сумки, и идет гулять. На улице она долго беседуе
т с милиционером, спрашивает мусорщика, как его здоровье, берет билет на р
ечной трамвайчик. Если бы это происходило до революции, ее, наверно, счита
ли бы Божьим человеком и ей бы кланялись на улице. Как странно: после гимна
зии она поступила в Петербурге в Психоневрологическое училище, она была
бы идеальным врачом психиатром Ц мягкая, гуманная, сердечная. Судьба ее
повернулась иначе, она сама оказалась, в конце концов, психически больно
й… Дай Бог здоровым, идеально здоровым людям научиться ее человечности и
ее мудрости… Сейчас она вот уж который год ведет кампанию у нас в доме
Речь идет о
так называемом «доме правительства» у Каменного моста.
за создание детского сада. В нашем доме 500 квартир, многие дети гуляю
т с домработницами, но такая возможность есть не у всех. Анна Сергеевна об
ходит все инстанции; у нее хватает сил и времени, несмотря на больное серд
це, на эмфизему, на неполноценное легкое после туберкулеза, перенесенног
о в молодости. Пока что результатов нет. Детский сад признан ненужным, дет
ской площадки в нашем мрачном дворе, напоминающем каменный мешок, тоже н
ет. Она Ц подвижник добра, она Ц святой человек, она истинная христианка
, но она и Ц новый человек, человек будущего… Она подлинная дочь России, я
вление чисто русс кое, классическое, типическое, «достоевское». Она нико
го не осуждает, не судит. Разговоры о «культе личности» выводят ее из себя
, она начинает волноваться и заговариваться. «Преувеличивают, у нас всег
да все преувеличивают!», говорит она возмущенно, «теперь все валят на Ста
лина. А Сталину тоже было сложно, мы-то знаем, что жизнь его была сложной, не
так-то все было просто… Сколько он сам по ссылкам сидел, нельзя ведь и это
го забывать! Нельзя забывать заслуг!» Ц говорит она. Она все еще уверена,
что Реденс жив, хотя ей прислали официальные бумаги о его посмертной реа
билитации. Она считает, что у него где-то там на севере, в Магадане или на Ко
лыме, есть другая семья («Это так естественно, столько лет прошло!» Ц гово
рит она), Ц и что он просто не хочет возвращаться домой. Иногда ей не то сня
тся сны, не то являются галлюцинации Ц она уверяет потом, что видела мужа
, что говорила с ним. Она живет в своем мире, где воспоминания прошлых, давн
их лет, видения, тени мешаются с сегодняшним днем. Только годы тюрьмы Ц ше
сть лет Ц она никогда не вспоминает. Память ее удерживает лишь доброе, ин
тересное, замечательных людей, которых она повидала немало.
Долго убеждала она меня написать все, что я могу знать и помнить. Я упрямо
отмахивалась, мне казалось, что это никому не нужно, что это неудобно дела
ть, бестактно, пошло… Ты переубедил меня, видишь, друг мой, ты сумел меня пе
реубедить и теперь я уже не могу оторваться от пера… И все, что я знаю, выра
стает для меня самой в значительное, нужное, важное…
Анна Сергеевна умерла в ав
густе 1964 года в загородной Кремлевской больнице. После тюрьмы она боялась
запертых дверей, но, несмотря на ее протесты, ее однажды заперли на ночь в
палате. На другое утро обнаружили ее мертвой…
Чтобы закончить портреты маминых братьев, надо сказать несколько
слов о Федоре. Он не избежал общей участи своей семьи, Ц судьба сломила е
го только немного раньше, чем других. Это был молодой человек с незаурядн
ыми способностями к математике, физике, химии. Перед самой революцией ег
о приняли в аристократическую касту гардемарин только благодаря его ис
ключительной одаренности. Потом последовала революция, гражданская во
йна. Конечно, он тоже воевал. На войне ему захотелось в разведку, Ц его реш
ил взять к себе Камо
Тер-Петросян, кавказский большевик.
, легендарный, бесстрашный Камо, хорошо знавший его родителей еще п
о Тифлису. Но Камо не рассчитал. То, что могли вынести, не моргнув глазом он
сам и его разведчики, обладатели стальных нервов, было не под силу другим
… Он любил делать «испытания верности» своим бойцам. Вдруг инсценировал
налет: все разгромлено, все захвачены, связаны, на полу Ц окровавленный т
руп командира… Вот лежит, тут же, его сердце Ц кровавый комок на полу… Что
будет делать теперь боец, захваченный в плен, как поведет себя? Федя не вы
держал «испытания». Он сошел с ума тут же, при виде этой сцены… И болел дол
го, всю жизнь. И навсегда остался полуинвалидом Ц добрый, умный человек, п
роглатывавший книги по всем наукам, писавший без конца какие-то статьи, т
руды, пьесы. Он получил пенсию, и умер в возрасте около 60 лет, ничего не сове
ршив в жизни; он отдал свою судьбу, свою молодость, свое здоровье, талант, г
орячее сердце Ц революции, отдал безраздельно, как мог. Откуда было ему з
нать, что очевидно его мозг был приспособлен для кабинетных занятий и, бы
ть может, тут и лежал путь его судьбы; быть может, здесь он был бы куда полез
нее революции, чем в отряде головорезов Камо …
Но человек не знает своего пути. Ему хочется туда, где машут саблями, где г
рохочут пушки и реют знамена… Я плохо знала дядю Федю, мало с ним встречал
ась. Он очень любил мою маму, любил нас, ее детей. Но из-за своей болезни он б
ыл очень застенчив, одинок, болезнь унесла у него все, даже возможность им
еть семью. Он был некрасив, в отличие от остальных братьев и сестер, только
глаза были чудесные Ц мягкие, карие, теплые. Неопрятный, неаккуратно евш
ий за столом, Ц типичное поведение душевнобольного Ц он не вызывал сим
патии чужих, но близкие и друзья знали цену его знаниям, его начитанности,
его доброму сердцу. Отец мой жалел его (хотя и подсмеивался над его чудаче
ствами), но избегал встреч с ним. Все дети дедушки и бабушки были слишком в
печатлительными, у них были слишком добрые, отзывчивые сердца, чтобы они
могли остаться неуязвимыми в этой чудовищной жизни… У всех были интерес
ные задатки, таланты, способности… Ни один не смог дожить свою жизнь до ко
нца, ни одному не было дано спокойного созидательного существования, ни
один из них не искал сытого мещанского счастья… Я еще не рассказала о мам
е. Я расскажу. Подожди, мне это очень трудно. Подожди немного, о ней потом. Я
и так все время говорю о ней, разве ты не видишь ее все время рядом с дедушк
ой, с бабушкой, с Анной, с Павлушей, с Федором? Разве ты не видишь, как близки
они все и как похожи друг на друга, какие это родственные души? Я все время
хочу воскресить старые годы, прежние солнечные годы детства, поэтому я г
оворю о всех тех, кто был участником нашей общей многолюдной жизни в те го
ды в Кремле и в Зубалове. Мне необходимо еще рассказать тебе о Сванидзе,
Ц о дяде моего брата Яши, Александре Семеновиче, и его жене Марии Анисимо
вне, которые были тогда очень близкими людьми для отца и для мамы.

6

Ты уже мог заметить, что во всей нашей семье, Грузия жила как родина. Для вс
ех, Ц для бабушки с дедушкой, для мамы, Грузия, с ее солнечным изобилием, с
ее горячими чувствами, с ее изяществом, врожденным у князей и крестьян, Ц
этот необыкновенный край, воспетый русскими поэтами, жил в нашем доме со
всем не потому, что это была родина отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27