Я должна была надевать пальто не в общей
раздевалке, а в специальном закутке, возле канцелярии, куда я отправляла
сь, краснея от стыда и злости. Завтрак на большой перемене в общей столово
й он тоже отменил и меня стали уводить куда-то в специально отгороженный
угол, куда он приносил из дома мой бутерброд. Я терпела это все некоторое в
ремя, но наконец взбунтовалась. Потом появился тихий, добрый человек, Мих
аил Никитич Климов, с которым мы даже как-то подружились, несмотря на всю
неприглядность его роли… Он «топал» за мной с 1940-го года по 1944, когда этот ин
ститут был упразднен. Я была уже на первом курсе университета, и умоляла о
тца «отменить» этот порядок, сказав, что мне стыдно ходить в университет
с этим «хвостом». Отец, очевидн о, понял абсурдность ситуации и сказал тол
ько: «Ну, черт с тобой, пускай тебя убьют, Ц я не отвечаю». (Он только что вер
нулся с тегеранской конференции в декабре 1943 года и был в очень хорошем ра
сположении духа). Так, лишь в семнадцать с половиной лет я получила право х
одить одна в университет, в театр, в кино, и просто по улицам… Но с Михаилом
Никитичем мы расстались не врагами. Ему нравилось то, что мы часто ходили
в театры. Драму он очень любил, оперу Ц меньше, а больше всего изнемогал о
т консерватории, к которой я тогда пристрастилась. «Куда идем сегодня, Св
еточка?» Ц спрашивал он. И, узнав, что на концерт, хватался за голову: «О-о, о
пять на пилку дров! Ой, ну что там интересного?» Однако ему приходилось идт
и по долгу службы и он мирно засыпал, если музыка была не слишком бурной ил
и не «пиликали скрипки». Он и сейчас звонит мне иногда, как и Сергей Алекса
ндрович Ефимов и Валечка, Ц и спрашивает, как я живу, как детки и «доклады
вает» о всех своих семейных новостях. Он был беззлобен, не вредничал и по-
своему жалел меня, так как видел всю эту мою несуразную жизнь. Он был мален
ький исполнитель своих функций, как и Александра Николаевна, и не делал л
юдям «от себя» сознательного вреда. Вредной была вся эта чудовищная сист
ема, весь этот страшный механизм. Еще, наверное, молодость спасала меня. Я
ведь только теперь осознаю, чт'о это было такое, а тогда это было ясно толь
ко для взрослых, умудренных, бывалых людей. Умные люди и тогда понимали в ч
ем дело, а не «прозрели» после XX Съезда, как это теперь некоторые утвержда
ют.
Вот в какой обстановке существовал наш дом Ц если его можно было теперь
так называть Ц вплоть до самой войны. Дедушка с бабушкой жили еще в Зубал
ове и все мы ездили туда летом. Еще собирались все вместе у отца на даче, ез
дили в Сочи, смотрели там новые, только что построенные, дачи. Для отца арх
итектор Мирон Иванович Мержанов построил чудесные три дома: один в Сочи,
недалеко от Мацесты на месте, выбранном отцом еще вместе с мамой; другой
Ц не доезжая Гагры, около Холодной Речки; третий за Адлером, возле речки М
юсс'eра. На квартиру к нам в Кремль еще заходили оба Сванидзе, дядя Павлуша,
и Реденсы. Но без мамы все это уже было не то. Все распалось Ц и дом, и отнош
ения взаимной заинтересованности и дружбы. Я помню очень хорошо, как пос
ледний раз приходил дядя Алеша Сванидзе Ц грустный, подавленный. Он дол
жно быть, уже чувствовал, что происходит; уже шли аресты в Грузии, откуда и
начал Берия…. Дядя Алеша долго сидел в моей комнате, ожидая отца Ц играл с
о мной, целовал, качал на коленях. Потом пришел отец. Он очень редко приход
ил один, Ц обычно с ним приходили все, кто был у него днем в его рабочем каб
инете, чтобы продолжить за столом деловые разговоры. Вряд ли дяде Алеше б
ыло удобно разговаривать с ним при всех. Отец как бы демонстративно отре
шился от всех семейных дел, от семьи, от родных и близких ему людей. Смерть
мамы страшно ударила его, опустошила, унесла у него веру в людей и в друзей
. Он всегда считал маму своим ближайшим и верным другом, Ц смерть ее он ра
сценил как предательство, как удар ему в спину. И он ожесточился. Должно бы
ть, общение с близкими было для него каждый раз тяжким напоминанием о ней.
И он стал избегать этого общения. Именно в эту полосу духовного опустоше
ния и ожесточения так ловко подъехал к нему Берия, до того лишь изредка по
являвшийся в Сочи, когда отец отдыхал там. Теперь он завладел доверием от
ца и очень скоро пролез, с его поддержкой, в первые секретари ЦК Грузии. Ст
арая закавказская большевичка О. Г. Шатуновская рассказывала мне, как по
трясены были все партийцы Грузии этим назначением, как упорно возражал п
ротив этого Орджоникидзе, Ц но отец настоял на своем. Из первых секретар
ей ЦК Грузии до Москвы путь уже был недолог. В 1938 году Берия воцарился в Мос
кве и стал ежедневно бывать у отца, и его влияние на отца не прекращалось д
о самой смерти. Я говорю не случайно о его влиянии на отца, а не наоборот. Я с
читаю, что Берия был хитрее, вероломнее, коварнее, наглее, целеустремленн
ее, тверже, Ц следовательно сильнее, чем отец. У отца были слабые струны,
Ц он мог сомневаться, он был доверчивее, грубее, резче; он был проще, его мо
жно было провести такому хитрецу, как Берия. Этот знал слабые струны отца
Ц уязвленное самолюбие, опустошенность, душевное одиночество, и он лил
масло в огонь, и раздувал его сколько мог, и тут же льстил с чисто восточны
м бесстыдством. Льстил, славословил так, что старые друзья морщились от с
тыда, Ц они привыкли видеть в отце равного товарища… Страшную роль сыгр
ал Берия в жизни всей нашей семьи. Как боялась его и как ненавидела его мам
а! Все друзья ее Ц оба Сванидзе, сестра Сванидзе Марико (работавшая секре
таршей у Авеля Енукидзе), сам Енукидзе пали первыми, как только Берия смог
убедить отца в том, что это его личные недруги и недоброжелатели… Я уже го
ворила, что во многом отец и Берия повинны вместе. Я не стану перекладыват
ь вину с одного на другого. Они стали, к сожалению, духовно неразрывны. Но в
лияние этого ужасающего, злобного демона на отца было слишком сильным и
неизменно эффективным… Шатуновская говорила мне, что роль Берия во врем
я гражданской войны на Кавказе была двусмысленной… Он был прирожденный
провокатор и, как разведчик, обслуживал то дашнаков, то красных, Ц по мер
е того как власть переходила то к одним, то к другим. Шатуновская утвержда
ет, что однажды нашими военными Берия был арестован, Ц он попался на пред
ательстве и сидел, ожидая кары, Ц и что была телеграмма от С. М. Кирова (ком
андовавшего тогда операциями в Закавказье) с требованием расстрелять п
редателя. Этого не успели сделать, так как последовали опять военные дей
ствия и всем было не до этого маленького человечка. Но об этой телеграмме,
о том, что она была, знали все закавказские старые большевики; знал о ней и
сам Берия… Не здесь ли источник злодейского убийства Кирова много лет сп
устя? Ведь сразу после убийства Кирова в 1934 году Берия выдвигается и начин
ает свое движение наверх… Как странно совпадают эти два события Ц гибел
ь одного и выдвижение другого. Наверное, Киров не допустил бы, чтобы этот ч
еловек стал членом ЦК… Сергей Миронович Киров был большим другом нашей с
емьи давно, наверное, еще с Кавказа. Знал он отлично и семью дедушки, а маму
мою очень любил. У меня одна фотография: Киров и Енукидзе у гроба мамы, Ц т
акая скорбь на суровых лицах этих двух сильных, не склонных к сентимента
льности, людей… После маминой смерти Киров с отцом ездили отдыхать летом
в Сочи, и брали меня с собой. Осталась куча домашних, безыскусных фотограф
ий тех времен. Снимал очень недурно Н. С. Власик, сопровождавший всегда отц
а во все поездки. Вот они передо мной: на неизменном пикнике в лесу; на кате
ре, на котором катались вдоль побережья; Киров в сорочке, в чувяках, по-дом
ашнему, отец в полотняном летнем костюме. Я сама помню эти поездки Ц каки
е-то еще люди приезжали, быть может, бывал тогда и Берия. Я не помню. Но Киро
в жил у нас в доме, он был свой, друг, старый товарищ. Отец любил его, он был к н
ему привязан. И лето 1934 года прошло так же Ц Киров был с нами в Сочи. А в дека
бре последовал выстрел Николаева… Не лучше ли, и не логичнее ли связать э
тот выстрел с именем Берии, а не с именем моего отца, как это теперь делают?
В причастность отца к этой гибели я не поверю никогда. Киров был ближе к от
цу, чем все Сванидзе, чем все родичи, Реденс, или многие товарищи по работе,
Ц Киров был ему близок, он был ему нужен. Я помню, какой ужасной была весть
о гибели Сергея Мироновича, как были потрясены все у нас в доме… Его все зн
али и любили. Был еще один старый друг нашего дома, которого мы потеряли в
1936 году, Ц я думаю, не без интриг и подлостей Берии. Я говорю о Георгии Конс
тантино виче («Серго») Орджоникидзе. Это был ближайший друг семьи, живший
подолгу у нас в Зубалове. Зина Орджоникидзе была близкая мамина подруга.
Серго был человек шумный, громкий, горячий Ц настоящий грузин. Когда он в
ходил в комнату, начинали сотрясаться стены от его громкого голоса и рас
катистого смеха… Берию он хорошо знал по Закавказью и терпеть его не мог.
Он был сильным препятствием на пути Берии к власти, Ц прежде всего в Груз
ии. С выдвижением Берии наверх, очевидно, положение самого Серго стало оч
ень трудным Ц на него клеветали, желая разъединить его с отцом. Он не выде
ржал и застрелился в феврале 1936 года, Ц быть может, он вспомнил в последню
ю минуту мою маму? Его смерть долго объясняли «вредительством врачей». В
скоре умер Горький Ц и те же врачи, что лечили обоих (у Орджоникидзе были
больные почки) Ц Плетнев, Левин Ц были посажены в тюрьму… Весной 1935 года О
рджоникидзе ездил отдыхать в Крым, в Мухолатку, и взял меня с собой. Я помн
ю как он все время играл со мной и хотел, чтобы я была рядом. Но моя горбунья
, Лидия Георгиевна, уволакивала меня куда-нибудь в парк. Орджоникидзе ее т
ерпеть не мог и все удивлялся Ц откуда мне такую откопали?… За «взрослым
» столом в Мухолатке тогда собирались: Орджоникидзе, Эйхе, Ежов, постоянн
ый врач Орджоникидзе доктор Израэлит; приезжал и профессор Плетнев. Всем
досталась страшная судьба: Эйхе попал в тюрьму, врачи Ц тоже; они все пог
ибли. Ежов сначала сажал других, потом посадили и его. Серго застрелился…
Это были годы, когда спокойно не проходило месяца Ц все сотрясалось, пер
еворачивалось, люди исчезали, как тени. Об этом хорошо писал И. Г. Эренбург.
Я не буду повторять, Ц я ведь этого тогда не осознавала… Для меня, Ц дево
чки-школьницы, Ц эти годы воспринимались иначе: это были годы неуклонно
го искоренения и уничтожения всего, созданного мамой, какого-то настойч
ивого истребления самого ее духа, чтобы ничто не следовало установленны
м ею порядкам, чтобы все было наоборот… Это я видела, это я понимала, это бы
ло очевидно. Об этом я пишу, политические ана лизы пусть дают другие. И даж
е гибель таких близких друзей мамы, какими были Бухарин, Киров, Орджоники
дзе, близкими и домашними воспринималась тогда, как истребление всего, ч
то было связано с ней. Что же сделала моя мама? Развязала ли она своей смер
тью руки отцу, Ц или, может быть, сама разрушила его дух настолько, что тол
кнула его к неверию в своих старых друзей? Будь она жива Ц остановила ли б
ы она этот ужасный процесс? Не думаю, вряд ли. Но, во всяком случае, она бы не
предавала старых друзей; ее бы не смогло ничто убедить, что ее крестный от
ец Авель Енукидзе Ц «враг народа». И не был бы ее путь тогда вместе с ними?
И как смогла бы она бороться с ненавистным Берией? К чему гадать. Судьба сп
асла ее от таких тяжелых испытаний, которых бы ее душа не вынесла. Быть мож
ет, Бог уберег ее от всего этого ужаса. И даже если бы она нашла в себе силы о
ставить отца, Ц которого она любила, Ц ее судьба была бы еще страшнее; то
гда бы ей досталась еще и его месть.

13

В эти годы Ц с 1933-го вплоть до самой войны, я жила школой. Это был мой малень
кий мир Ц школа, уроки, пионерские обязанности, книги и моя комната Ц кро
шечный мирок, где обогревала меня, как уютная русская печь, моя няня. Школа
моя была прекрасной Ц она на всю жизнь дала знания, навыки, друзей; многи
х учителей невозможно забыть: Гурвица, Яснопольскую, Зворыкина, Новикова
… Книг я читала много, Ц в комнатах отца находилась огромная библиотека,
которую начала собирать мама; никто ею не пользовался, кроме меня. А няня м
оя, с ее веселым нравом, с ее добротой, мягкостью, юмором, создала вокруг ме
ня нечто вроде «воздушной подушки» из своей неподдельной любви, и это за
щищало меня от внешнего мира и от понимания того, что происходило вокруг.
Я жила вплоть до университета под колпаком, как бы за крепостной стеной, и
в особой атмосфере, созданной няней в наших с ней двух комнатах, где я зани
малась за своим столом, а она шила или читала за своим, У нас было тихо, и обе
мы не знали, как вокруг все разламывалось на куски. Няня сохранила, как мо
гла, вокруг меня то, что заведено было мамой Ц обстановку учебы, занятий,
здорового отдыха на природе. Она сохранила мне детство Ц я так ей благод
арна теперь, я так ее вспоминаю! До начала войны в Европе отец бывал дома п
очти каждый день, приходил обедать, обычно со своими товарищами; летом мы
ездили в Сочи вместе. Тогда мы виделись часто и, собственно говоря, именно
эти годы оставили мне память о его любви ко мне, о его старании быть отцом,
воспитателем… С войной все это рухнуло и когда я стала старше, Ц возникл
и трения и разногласия. А в те годы я нежно любила отца, и он меня. Как он сам
утверждал, я была очень похожа на его мать, и это его трогало. Няня моя восп
итывала во мне беспрекословное послушание и любовь к отцу, Ц это было дл
я нее незыблемой христианской заповедью, что бы там ни происходило вокру
г… Отец приходил обедать и, проходя мимо моей комнаты по коридору, еще в па
льто, обычно громко звал: « Хозяйка!» Я бросала уроки и неслась к нему в сто
ловую Ц большую ко мнату, где все стены были заставлены книжными шкафам
и, и стоял огромный резной старинный буфет с мамиными чашками, а над столи
ком со свежими журналами и газетами висел ее большой портрет (увеличенна
я домашняя фотография).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27