«Моей воробушке. Читал с удов
ольствием. Папочка». И, наконец, последнее подобное шуточное послание Ц
в мае 1941 года, на пороге войны: «Мой дорогой секретаришка, спешу Вас уведоми
ть, что Ваша хозяйка написала сочинение на „отлично!“. Таким образом, перв
ое испытание сдано, завтра сдаю второе. Кушайте и пейте на здоровье. Целую
крепко папочку 1000 раз. Секретарям привет. Хозяйка». И «резолюция» сверху н
а этом: «Приветствуем нашу хозяйку! За секретаришек Ц папка И. Сталин». Вс
коре началась война и всем было не до шуток, не до игр. Но прозвище «Сетанк
а-хозяйка» долго еще оставалось за мной, и все участники этой игры долго п
отом называли меня, уже взрослую, «хозяйкой», и вспоминали про эти детски
е «приказы». Когда началась война, мне было пятнадцать лет. Осенью 1941 года н
ас отправили в Куйбышев, Ц я должна была там окончить девятый класс. В те
годы. Ц 1942-43 Ц произошли события, навсегда разъединившие нас с отцом Ц мы
стали относиться друг к другу отчужденно. Но его ласку, его любовь и нежно
сть ко мне в детстве я никогда не забуду. Он мало с кем был так нежен, как со
мной, Ц должно быть когда-то он очень любил маму. Еще любил он и уважал сво
ю мать. Он говорил, что она была умной женщиной. Он имел ввиду ее душевные к
ачества, а не образование, Ц она едва умела нацарапать свое имя. Он расск
азывал иногда, как она колотила его, когда он был маленьким, как колотила и
его отца, любившего выпить
Его отец и погиб в пьяной драке, кто-то удар
ил его ножом.
. Характер у нее был, очевидно, строгий и решительный, и это восхищал
о отца. Она рано овдовела и стала еще суровее. У нее было много детей, но все
умерли в раннем детстве, Ц только отец мой выжил. Она была очень набожна
и мечтала о том, чтобы ее сын стал священником. Она осталась религиозной д
о последних своих дней и, когда отец навестил ее, незадолго до ее смерти, с
казала ему: «А жаль, что ты так и не стал священником»… Он повторял эти ее с
лова с восхищением; ему нравилось ее пренебрежение к тому, чего он достиг
Ц к земной славе, к суете… Она так и не захотела покинуть Грузию и приехат
ь жить в Москву, хотя отец звал ее, и мама тоже. Ей был не нужен столичный укл
ад жизни, она продолжала свою тихую, скромную жизнь простой набожной ста
рухи. Умерла она в 1936 году около восьмидесяти лет. Отец очень огорчался, и ч
асто говорил о ней позже. Но он был плохим, невнимательным сыном, как и отц
ом, и мужем… Все его существо целиком было посвящено другому, Ц политике
, борьбе, Ц поэтому чужие люди всегда были для него важнее и значительнее
близких.
Отец обычно не допекал меня нотациями или какими-нибудь нудными придирк
ами. Его родительское руководство было самым общим Ц хорошо учиться, бо
льше бывать на воздухе, никакой роскоши, никакого баловства, Иногда он пр
оявлял по отношению ко мне какие-то самодурские причуды. Однажды, когда м
не было лет десять, в Сочи, отец, поглядев на меня (я была довольно «крупным
ребенком») вдруг сказал: «Ты что это, голая ходишь?» Я не понимала в чем дел
о. «Вот, вот!» Ц указал он на длину моего платья Ц оно было выше колен, как
и полагалось в моем возрасте. «Черт знает что!» Ц сердился отец, Ц «а это
что такое?» Мои детские трусики тоже его разозлили. «Безобразие! Физкуль
турницы!» раздражался он все больше Ц «ходят все голые!» Затем он отправ
ился в свою комнату и вынес оттуда две своих нижних рубашки из батиста. «И
дем!» Ц сказал он мне. «Вот, няня» Ц сказал он моей няне, на лице которой не
отразилось удивления Ц «вот, сшейте ей сами шаровары, чтобы закрывали к
олени; а платье должно быть ниже колен!» Ц «Да, да!» Ц с готовностью ответ
ила моя няня, вовек не спорившая со своими хозяевами. Ц «Папа!» Ц взмоли
лась я, Ц «да ведь так сейчас никто не носит!» Но это был для него совсем не
резон… И мне сшили дурацкие длинные шаровары и длинное платье, закрывав
шее коленки Ц и все это я надевала только, идя к отцу. Потом я постепенно у
корачивала платье, Ц он не замечал, потому что ему было уже совсем не до т
ого. И вскоре я вернулась к обычной одежде… Но он не раз еще доводил меня д
о слез придирками к моей одежде: то вдруг ругал, почему я ношу летом носки,
а не чулки, Ц «ходишь опять с голыми ногами!» То требовал, чтобы платье бы
ло не в талию, а широким балахоном. То сдирал с моей головы берет Ц «Что эт
о за блин? Не можешь завести себе шляпы получше?» И сколько я ни уверяла, чт
о все девочки носят береты, он был неумолим, пока это не проходило у него, и
он не забывал сам. Позже я узнала от Александры Николаевны Накашидзе. что
старики в Грузии не переносят коротких платьев, коротких рукавов и носок
. Даже став взрослой, идя к отцу, я всегда должна была думать, не слишком ли я
рко я одета, так как неминуемо получила бы от него замечание. «На кого ты п
охожа?!» Ц произносил он иногда, не стесняясь присутствующих. Быть может,
его раздражало, что я не походила внешне на маму, а долго оставалась неукл
южим подростком «спортивного типа». Чего-то ему во мне не хватало, в моей
внешности. А вскоре и внутренний мой мир начал его раздражать. Когда нача
лась война, прекратились и эти редкие встречи с отцом, и для нас с ним наст
ало полное отчуждение. А после войны мы не сблизились снова. Я выросла, и м
ои детские игры и забавы, развлекавшие отца, остались в далеком прошлом.


14

Когда в 1941 разразилась война, старший брат мой Яша отправился на фронт уже
23 июня, вместе со своей батареей, вместе со всем выпуском своей Академии
Московская
артиллерийская академия имени Фрунзе.
. Они только что закончили Академию, как раз к началу войны. Он не сде
лал попытки использовать какую-нибудь, хоть самую малейшую возможность
избежать опасности Ц хотя бы поехать не в самое пекло (в Белоруссию), или,
может быть, отправиться куда-нибудь в тыл, или остаться где-нибудь при шт
абе. Подобное поведение было исключено для него всем его характером, все
м укладом его честной, порядочной и строгой жизни. И, так как отец относилс
я к нему незаслуженно холодно, Ц а это было всем известно, Ц то никто из в
ысших военных чинов не стал оказывать ему протекцию, зная, что это встрет
ило бы только ярость отца.
Не знаю, почему Яша сделался профессиональным военным. Он был глубоко ми
рный человек Ц мягкий, немного медлительный, очень спокойный, но внутре
нне твердый и убежденный. Он был похож на отца миндалевидным, кавказским
разрезом глаз, и больше ничем… Больше он походил на свою мать, Екатерину С
ванидзе, умершую, когда ему было два года. Это сходство бросается в глаза и
на портретах. Очевидно, и характер достался ему от нее Ц он не был ни чест
олюбив, ни властолюбив, ни резок, ни одержим. Не было в нем противоречивых
качеств, взаимоисключающих стремлений; не было в нем и каких-либо блестя
щих способностей; он был скромен, прост, очень трудолюбив и трудоспособе
н, и очаровательно спокоен. Я видела лишь раз или два, что он может и взорва
ться Ц внутренний жар был в нем; это происходило всегда из-за Василия, из-
за привычки последнего сквернословить в моем присутствии и вообще при ж
енщинах, и при ком угодно. Яша этого не выдерживал, набрасывался на Васили
я как лев, и начиналась рукопашная. Яша жил в Тбилиси довольно долго. Его в
оспитывала тетка, сестра его матери, Александра Семеновна. Потом юношей,
по настоянию своего дяди Алеши Сванидзе, он приехал в Москву, чтобы учить
ся. Отец встретил его неприветливо, а мама старалась его опекать. Вообще г
оворя, жизнь в Кремле в одной квартире с нами и учеба на русском языке, тру
дно дававшемся ему вначале, Ц все это было совсем не для него. Оставшись
в Грузии, он, наверное, жил бы спокойнее и лучше, как и его двоюродные брать
я. Яша всегда чувствовал себя возле отца каким-то пасынком, Ц но не возле
моей мамы, которую он очень любил. Первый брак принес ему трагедию. Отец не
желал слышать о браке, не хотел ему помогать, и вообще вел себя, как самоду
р. Яша стрелялся у нас в кухне, рядом со своей маленькой комнаткой, ночью. П
уля прошла навылет, но он долго болел. Отец стал относиться к нему за это е
ще хуже Ц я уже писала об этом. Мне позже об этом рассказывала няня. После
этого Яша уехал в Ленинград и жил там в квартире у дедушки Сергея Яковлев
ича Аллилуева. Родилась девочка, которую он очень любил, но она вскоре уме
рла; этот первый брак его потом быстро распался. Яша работал в Ленинграде
на ТЭЦ, Ц он был по специальности инженером-электриком. Ему бы и работат
ь в этой мирной профессии… В 1935 Яша приехал в Москву и поступил в Военную Ар
тиллерийскую Академию. Примерно через год он женился на очень хорошеньк
ой женщине, оставленной ее мужем. Юля была еврейкой, и это опять вызвало не
довольство отца. Правда, в те годы он еще не выказывал свою ненависть к евр
еям так явно, Ц это началось у него позже, после войны, но в душе он никогда
не питал к ним симпатии. Но Яша был тверд. Он сам знал все слабости Юли, но о
тносился и ней как истинный рыцарь, когда ее критиковали другие». Он люби
л ее, любил дочь Галочку, родившуюся в 1938 году, был хорошим семьянином и не о
бращал внимания на недовольство отца. Он приходил иногда к нам на кварти
ру в Кремль, играл со мной, смотрел как я делаю уроки и с напряжением ждал к
огда отец придет обедать. За столом он сидел обычно молча. Яша уважал отца
к его мнения, и по его желанию стал военным. Но они были слишком разные люд
и, сойтись душевно им было невозможно. («Отец всегда говорит тезисами», ка
к-то раз мне сказал Яша). Яшино спокойствие и мягкость раздражали отца, бы
вшего порывистым и быстрым даже в старости. До войны Яша с семьей жил у нас
в Зубалове каждое лето, а весной мы с ним вместе занимались, готовясь кажд
ый к своим экзаменам. У нас была там баня, а на бане был обширный чердак, где
висели сухие березовые банные веники. Там было сухо и ароматно, мы притащ
или туда ковер, и занимались там вместе. Перед началом войны Яше было трид
цать три года, а мне Ц пятнадцать, и мы только-только с ним подружились по-
настоящему. Я любила его именно за его ровность, мягкость и спокойствие. А
он всегда меня любил, играл со мной, а я теперь возилась с его дочкой… Если
бы не война, мы стали бы настоящими крепкими друзьями на всю жизнь. Яша уше
л на фронт на следующий же день после начала войны, и мы с ним простились п
о телефону, Ц уже невозможно было встретиться. Их часть отпра вляли прям
о туда, где царила тогда полнейшая неразбериха Ц на запад Белоруссии, по
д Барановичи. Вскоре перестали поступать какие бы то ни было известия. Юл
я с Галочкой оставались у нас. Неведомо почему (в первые месяцы войны никт
о не знал толком, что делать, даже отец), нас отослали всех в Сочи: дедушку с
бабушкой, Анну Сергеевну с двумя ее сыновьями. Юлю с Галочкой и меня с няне
й. В конце августа я говорила из Сочи с отцом по телефону. Юля стояла рядом,
не сводя глаз с моего лица. Я спросила его, почему нет известий от Яши, и он м
едленно и ясно произнес: «Яша попал в плен». И, прежде чем я успела открыть
рот, добавил: «Не говори ничего его жене пока что…» Юля поняла по моему лиц
у, что что-то стряслось, и бросилась ко мне с вопросами, как только я положи
ла трубку, но я лишь твердила: «Он ничего сам не знает»… Новость казалась м
не столь страшной, что я была бы не в силах сказать ее Юле Ц пусть уж ей ска
жет кто-нибудь другой… Но отцом руководили совсем не гуманные соображен
ия по отношению к Юле: у него зародилась мысль, что этот плен неспроста, чт
о Яшу кто-то умышленно «выдал» и «подвел», и не причастна ли к этому Юля… К
огда мы вернулись к сентябрю в Москву, он сказал мне: «Яшина дочка пусть ос
танется пока у тебя… А жена его, по-видимому, нечестный человек, надо буде
т в этом разобраться…» И Юля была арестована в Москве; осенью 1941 года, и про
была в тюрьме до весны 1943 года, когда «выяснилось», что она не имела никаког
о отношения к этому несчастью, и когда поведение самого Яши в плену, након
ец-то, убедило отца, что он тоже не собирался сам сдаваться в плен… На Моск
ву осенью 1941 года сбрасывали листовки с Яшиными фотографиями Ц в гимнаст
ерке, без ремня, без петлиц, худой и черный… Василий принес их домой, мы дол
го разглядывали, надеясь, что это фальшивка, Ц но нет, не узнать Яшу было н
евозможно… Спустя много лет, возвращались домой люди, которые тоже побыв
али в плену, а освободившись из плена, попадали к нам в лагеря, в тайгу, на се
вер… Многие слышали о том, что Яша был в плену, Ц немцы ис пользовали этот
факт в пропагандных целях. Но было известно, что он вел себя достойно, не п
оддаваясь ни на какие провокации, и, соответственно испытывал жестокое о
бращение. Зимою 1943-44 года, уже после Сталинграда, отец вдруг сказал мне в одн
у из редких тогда наших встреч: «Немцы предлагали обменять Яшу на кого-ни
будь из своих… Стану я с ними торговаться! Нет, на войне Ц как на войне». Он
волновался, Ц это было видно по его раздраженному тону, Ц и больше не ст
ал говорить об этом ни слова, а сунул мне какой-то текст на английском язы
ке, что-то из переписки с Рузвельтом, и сказал: «Ну-ка, переведи! Учила, учил
а английский язык, а можешь ли перевести?» Я перевела, он был удивлен и дов
олен, Ц и аудиенция была закончена, так как ему было уже некогда. Потом ещ
е раз он сказал о Яше, летом 1945 года, после победы. Мы долго не виделись до тог
о. «Яшу расстреляли немцы. Я получил письмо от бельгийского офицера, прин
ца что ли, с соболезнованием, Ц он был очевидцем… Их всех освободили амер
иканцы…» Ему было тяжко, он не хотел долго задерживаться на этой теме. Вал
ентина Васильевна Истомина (Валечка), бывшая в то время экономкой у отца, р
ассказывала мне позже, что такое же известие о Яшиной гибели услышал К. Е.
Ворошилов на одном из фронтов в Германии, в самом конце войны. Он не знал, к
ак сказать об этом отцу, и страдал сам Ц Яшу все знали и любили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27