А теперь вдруг заскучал! Пускай та
м без меня поскучает, Ц мне сына надо выучить, и без него обойдусь». Муж тщ
етно взывал к ней в течение многих лет, Ц она
девичья фамилия няни была
Романова, а по мужу она была Бычкова.
Ц «Напрасно я царскую фамилию на скотскую променяла», Ц говорил
а она, не отвечала ему. Тогда он научил своих двух дочек Ц от второй жены
Ц писать ей и просить денег Ц плохо, мол, живем… Дочки писали ей и присыл
али свои фотографии Ц выпученные глаза, тупые лица. Она смеялась: «Ишь, ко
соротых каких напек!» Но тем не менее «косоротых» жалела, и регулярно пос
ылала им денег. Кому только еще из своей родни не посылала она денег. Когда
она умерла, на сберегательной книжке у нее оказалось 20 рублей старыми ден
ьгами. Она не копила и не откладывала… Бабуся держалась всегда очень дел
икатно, но с чувством собственного достоинства. Отец любил ее за то, что у
нее не было подобострастия и угодничества, Ц ей все были равны, Ц «хозя
ин», «хозяйка»; этого понятия было для нее достаточно, она не вдавалась в р
ассуждения Ц «великий» это человек или нет, и кто он вообще… Только в сем
ействе Ждановых назвали бабусю «некультурной старухой», Ц я думаю, что
такого неуважительного прозвища она никогда не получала в дворянских с
емьях, где служила раньше. Когда во время войны и еще до нее, вся «обслуга»
нашего дома военизировалась, пришлось и бабусю «оформить» соответству
ющим образом, в качестве «сотрудницы МГБ» Ц таково было общее правило. Р
аньше деньги ей платила просто сама мама. Бабуся очень потешалась когда
приходила военная аттестация «сотрудников», и ее аттестовали как… «мла
дшего сержанта». Она козыряла в кухне повару, и говорила ему «есть!» и «слу
шаюсь, ваше-ство!» И сама восприняла это как дурацкую шутку, или игру. Ей не
было дела до дурацких правил, Ц она жила возле меня и знала свои обязанно
сти, а как ее при этом аттестуют Ц ей было наплевать. Она уже насмотрелась
на жизнь, видела много перемен Ц «отменили погоны, потом снова ввели пог
оны» Ц а жизнь идет своим ходом и надо делать свое дело, любить детей и по
могать людям жить, что бы там ни было. Последние годы она болела все время,
сердце ее было подвержено постоянным стенокардическим спазмам, а кроме
того, она была ужасно тучной. Когда вес ее перевалил за 100 кг, она перестала
подходить к весам, чтобы не расстраиваться. Тем не менее, она не желала отк
азывать себе в пище, ее гурманство с годами превращалось просто в манию. О
на читала поваренн ую книгу, как роман, все подряд, и иногда восклицала: Ц
«Да! Правильно! Вот и мы у Самариных пломбир так делали, и еще в середину ст
аканчик со спиртом ставили и зажигали и выносили к столу в темноте!» Посл
едние года два она жила у себя дома, на Плотниковом, с внучкой, и ходила гул
ять на скверик Собачьей площадки; там собирались арбатские пенсионеры, и
вокруг ее был настоящий клуб: она рассказывала им, как она делала кулебяк
и и рыбные запеканки. Слушая ее, можно было насытиться одним только расск
азом! Она называла все предметы вокруг себя, Ц особенно пищу, уменьшител
ьными именами, Ц «огурчики», «помидорчики», «хлебушек»; «сядь, почитай к
нижечку»; «возьми карандашик». Погибла она в конце концов из-за своего лю
бопытства. Как-то сидя у нас на даче, она ждала, что покажут по телевизору
Ц это было ее любимейшее развлечение. Вдруг объявили, что сейчас будут п
оказывать приезд У Ну, и встречу его на аэродроме, и что встречать его буде
т Ворошилов. Бабусе было страшно любопытно, что это за У Ну, да и Климента Е
фремовича ей хотелось посмотреть, «сильно ли постарел», и она ринулась б
егом из соседней комнаты, забыв про возраст, про вес, про сердце, про больн
ые ноги… На пороге она споткнулась, упала, расшибла руку и очень испугала
сь… С этого началась ее последняя болезнь. Я видела ее за неделю до смерти
Ц ей хотелось «судачка свеженького», она просила достать. Потом я уехал
а и 4-го февраля мне позвонила ее внучка и, плача в телефон сказала, что «тол
ько я отвернулась на минуточку, форточку открыть Ц бабушка просила, Ц а
обернулась к ней Ц она уже не дышит!» Странное чувство отчаяния охватил
о меня… Казалось, уж все мои родные умерли, кого только я не потеряла, Ц на
до бы привыкнуть к смертям, Ц но нет, мне так больно, как будто отрезали ку
сок моего сердца… Мы посовещались с ее сыном, и решили, что бабусю надо неп
ременно похоронить рядом с мамой, на Новодевичьем. Но как это сделать
Новодевичь
е кладбище считается «правительственным», поэтому необходимо разрешен
ие высших инстанций на похороны.
? Мне дали несколько телефонов разных начальников в Моссовете и в М
К, но дозвониться было невозможно, да и как я им объясню, что за че ловек баб
уся? Тогда я ринулась звонить к Екатерине Давидовне Ворошиловой и сказал
а ей, что умерла моя няня. Бабусю все знали, все уважали. Сразу подошел к тел
ефону Климент Ефремович, заахал, огорчился… «Конечно, конечно, Ц сказал
он, Ц только там ее и хоронить. Я скажу, все будет в порядке». И мы похорони
ли ее рядом с мамой. Каждый целовал бабусю и плакал, и я поцеловала ей лоб и
руку Ц без всякого страха, без отвращения перед смертью, а только с чувст
вом глубочайшей печали и нежности к этому родному, самому родному мне су
ществу на этой земле, которое тоже уходит и покидает меня. Я и сейчас плачу
. Милый мой друг, ты понимаешь, что такое была для меня бабуся? Ах, как больно
и сейчас. Бабуся была щедрое, здоровое, шелестящее листьями дерево жизни,
с ветвями, полными птиц, омытое дождями, сверкающее на солнце Ц Неопалим
ая Купина, цветущая, плодоносящая Ц несмотря ни на что, как ни ломай ее, ка
кие бури на нее ни насылай… Ее нет уже, моей бабуси, Ц но она оставила мне п
амять о своем веселом добром нраве, она осталась в моем сердце полной хоз
яйкой, Ц и даже в сердцах моих детей, не забывающих ее тепло. Да разве ее за
будет кто-нибудь, кто знал ее? Разве забывается Добро? Никогда не забывайт
е Добро. Люди, пережившие войну, лагеря Ц немецкие и наши, тюрьмы Ц царск
ие и наши, перевидавшие все ужасы, которые только ниспосылает наш двадца
тый век, не забывают добрых, родных лиц своего детства, маленьких солнечн
ых уголков, где душа отдыхает потихоньку всю жизнь потом, как бы ей ни прих
одилось страдать. И плохо, если совсем нет у человека этих уголков, где отд
охнуть душе… Люди самые черствые и жестокие, хранят, пряча от всех, в глуби
нах своих исковерканных душ, эти уголки воспоминаний детства, какой-ниб
удь маленький «солнечный лучик». А Добро все-таки побеждает. Добро побеж
дает, хотя, увы, часто это происходит слишком поздно, и столько добрых, пре
красных людей, призванных украшать собой землю, Ц гибнет неоправданно,
неосмысленно, и неведомо Ц зачем…


* * *

Я хочу на этом кончить мои письма к тебе, мой дорогой друг. Спасибо тебе за
твою настойчивость, Ц мне одной было бы не под силу свезти с места этот в
оз. А сейчас, когда душа свалила с себя этот непосильный груз Ц мне так ле
гко Ц как будто бы я долго лезла по скалам в гору, и, наконец, выбралась, и г
оры уже Ц подо мной; ровные хребты раскинулись кругом, блестят в долинах
реки, и светит небо надо всем этим Ц ровно и спокойно. Спасибо тебе, мой др
уг! Но ты сделал и другое. Ты заставил меня снова пережить все, снова увиде
ть милых и дорогих мне людей, которых давно уже нет… Снова ты заставил мен
я биться и ломать себе голову над теми противоречивыми и трудными чувств
ами, которые я всегда испытывала к своему отцу, любя его, и страшась, и не по
нимая, и осуждая… Снова все это навалилось на меня со всех сторон, Ц и я уж
е думала, что не хватит сил говорить со всеми этими тенями, со всеми этими
призраками, вставшими вокруг тесным кругом… И так сладко было видеть их
всех снова, и так ужасно больно просыпаться от этого сна, Ц так хотелось
подольше слушать их голоса, а они вдруг умолкали и исчезали… Какие это бы
ли люди! Какие цельные, полнокровные характеры, сколько романтического и
деализма унесли с собою в могилу эти ранние рыцари Революции Ц ее труба
дуры, ее жертвы, ее ослепленные подвижники, ее мученики… А те, кто захотел
встать над ней, кто желал ускорить ее ход и увидеть сегодня результаты бу
дущего, кто добивался Добра средствами и методами зла, Ц чтобы быстрее, б
ыстрее, быстрее крутилось колесо Времени и Прогресса, Ц достигли ли они
этого? А миллионы бессмысленных жертв, а тысячи безвременно ушедших тала
нтов, погашенных светильников разума, которым не вместиться ни в эти два
дцать писем, ни в двадцать толстых книг Ц не лучше ли было бы им, живя на зе
мле, служить людям, а не только лишь «смертию смерть поправ» оставить сле
д в сердцах человечества? Суд истории строг. Он еще разберется Ц кто был г
ерой во имя Добра, а кто Ц во имя тщеславия и суеты. Не мне судить. У меня не
т такого права. У меня есть тол ько лишь совесть. И совесть говорит мне, что
если не видишь бревна в своем глазу, то не указывай на соринку в глазу друг
ого… Все мы ответственны за все. Пусть судят те, кто вырастет позже, кто не
знал тех лет, и тех людей, которых мы знали. Пусть придут молодые, задорные,
которым все эти годы будут Ц вроде царствования Иоанна Грозного Ц так
же далеки, и так же непонятны, и также странны и страшны… И вряд ли они назо
вут наше время «прогрессивным», и вряд ли они скажут, что оно было «На благ
о великой Руси»… Вряд ли… Вот они-то и скажут, наконец, свое новое слово Ц
новое, действенное, целенаправленное слово, Ц без брюзжания и нытья. И он
и сделают, это, перевернув страницу истории своей страны с мучительным ч
увством боли, раскаяния, недоумения, и это чувство боли заставит их жить и
наче Только пусть не забывают тогда, что Добро Ц вечно, что оно жило и нак
апливалась в душах даже там, где его и не предполагали, что оно Ц никогда
не умирало и не исчезало И все, что живет, дышит, бьется, светит, что цветет и
плодоносит, Ц все это существует только Добром и Разумом, и во имя Добра
и Разума на всей нашей милой, измученной Земле.

Жуковка. 16 июля Ц 20 августа 1963 г.


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27