Из мамы получился
бы отличный специалист. Остались ее тетрадки Ц аккуратные, чистенькие,
наверное, образцовые. Она отлично чертила, и дома, в ее комнате стояла черт
ежная доска. В Академии учились ее приятельницы Ц Дора Моисеевна Хазан (
жена А. А. Андреева) и Мария Марковна Каганович. Секретарем партячейки у ни
х был молодой Никита Сергеевич Хрущев, приехавший в Академию из Донбасса
; После окончания Академии он стал профессиональным партийным работник
ом. А мамины приятельницы стали работать в текстильной промышленности. О
на жаждала самостоятельной работы, ее угнетало положение «первой дамы к
оролевства». Как-то раз Ц это была редкость Ц мама провела целый день с
нами в Зубалове; должно быть, нужно было заменить учительницу. Она что-то
убирала, что-то шила, что-то обсуждала с няней, проверяла мои тетрадки. Сен
тиментального сюсюканья с детьми она терпеть не могла, но зато, когда у на
с в Зубалове делали детскую спортивную площадку, то уж она сама выдумыва
ла, как ее интереснее устроить. И «Робинзоновский домик» на деревьях, нав
ерное, возник не без ее участия. Она любила фотографировать и хорошо это д
елала. Все наши семейные фотографии в Зубалове и в Сочи Ц сделаны ею. Она
снимала детей, природу вокруг, самый дом. Благодаря ей остались фотограф
ии нашего дома в Зубалове, дачи в Сочи, куда меня тоже возили, еще с мамой; сн
имки первого дома, построенного для отца в Сочи архитектором М. И. Мержано
вым. Потом отец, одержимый страстью перестраивать, переделал все эти дом
а до неузнаваемости. Слава Богу, их можно узнать на снимках, сделанных мам
ой Ц узнать и вспомнить… Она была после нас, детей, Ц самой молодой в дом
е. Учительницы, няня Ц все были старше, всем было за сорок; экономка наша, К
аролина Васильевна, повариха Елизавета Леонидовна Ц были пожилые женщ
ины за пятьдесят лет. Но все равно, все любили молодую, красивую, деликатну
ю хозяйку Ц она была признанный авторитет. Старший брат мой Яша был моло
же мамы только на семь лет. Она очень нежно к нему относилась, заботилась о
нем, утешала его в первом неудачном браке, когда родилась дочка и вскоре у
мерла. Мама очень огорчалась и старалась сделать жизнь Яши возможно боле
е сносной, но это было вряд ли возможно, так как отец был недоволен его пер
еездом в Москву (на этом настоял дядя Алеша Сванидзе), недоволен его перво
й женитьбой, его учебой, его характером Ц словом, всем. Должн о быть, на мам
у произвела очень тягостное впечатление попытка Яши покончить с собой. Д
оведенный до отчаяния отношением отца, совсем не помогавшего ему, Яша вы
стрелил в себя у нас в кухне, на квартире в Кремле. Он, к счастью, только рани
л себя, Ц пуля прошла навылет. Но отец нашел в этом повод для насмешек: «Ха
, не попал!» Ц любил он поиздеваться. Мама была потрясена. И этот выстрел, д
олжно быть, запал ей в сердце надолго и отозвался в нем… Яша очень любил и
уважал мою маму, любил меня, любил маминых родителей. Дедушка и бабушка оп
екали его как могли, и он уехал потом в Ленинград и жил там на квартире у де
душки, Сергея Яковлевича. Осталось много домашних фотографий, глядя на к
оторые я могу вспомнить и все остальное. Фотографии эти у меня на глазах р
астут, наполняются красками, фигуры начинают двигаться, я слышу, как они р
азговаривают между собой… Это для меня застывшие кадры фильма. Я смотрю
на них и передо мной приходит в движение вся лента кино, Ц ведь я ее видел
а когда-то… На фото домашних пикников в лесу, которые все так любили, и оте
ц, и мама Ц веселые, смеющиеся. Много веселых, счастливых, здоровых лиц во
круг. Отец выглядит гораздо моложе своих пятидесяти лет (ему было пятьде
сят в 1929 году). Мама, сияющая белозубой улыбкой, молодая, цветущая, грациозн
ая. Все женщины Ц в скромнейших платьицах, но какие красивые, какие здоро
вые и привлекательные лица! Мама на балконе нашего Зубалова, за столом с А
нной Сергеевной; за столом с Зиной Орджоникидзе. Мама в садике в Сочи, на л
ежанке сидит семейство Орахелашвили
М. Орахелашвили: Председатель Совнаркома Г
рузии, арестованный в 1937 г.
, дядя Авель Енукидзе строгает палочку бамбука. Мама в Крыму, в Мухол
атке, куда ездили отдыхать родители, Ц на берегу моря, а из воды высовыва
ются рожицы в белых панамках: мой брат Василий и его друзья Ц Артем Серге
ев и Женя Курский. Мама на террасе в Мухолатке, возле белых мраморных льво
в, Ц на ней прямое платье балахоном, по тогдашней моде, с вырезом карэ и ко
роткими рукавами, Ц загорелая, с зачесанными гладкими волосами, собран
ными в узел сзади. Мама в Зубалове, на нашей лесной дорожке к ка литке. Прие
хали «высокие гости» из Турции. К. Е. Ворошилов, В. М. Молотов, М. М. Литвинов Ц
все гуляют, очевидно, всех «принимал» отец. Тут же я Ц для развлеченья. Ма
ма с шалью на плечах, лицо ее напряжено Ц она следит за мной, чтобы я себя «
вела хорошо». Мама опять в шали на плечах, за столиком в Зубалове; это дома
шнее фото было увеличено после ее смерти по желанию отца. И большие увели
ченные фотографии были развешаны по всем комнатам нашей новой квартиры
в Кремле.
Мама здесь такая счастливая, такая сияющая, что глядя на это фото немысли
мо, невозможно понять ее дальнейшую судьбу Ц вот почему многие и не пони
мали, и не верили… Но, чем дальше, тем фотографии становятся печальнее. Хор
ошие портреты, сделанные Н. А. Свищовым-Паола в Москве, уже исполнены грус
ти. Лицо ее замкнуто, гордо, печально. К ней страшно подойти близко, неизве
стно, заговорит ли она с тобой. И такая тоска в глазах, что я и сейчас не в си
лах повесить портрет в своей комнате и смотреть на него; такая тоска, что к
ажется, при первом же взгляде этих глаз, должно было быть понятно всем люд
ям, что человек обречен, что человек погибает, что ему надо чем-то помочь. П
очему же, думаю я теперь, никто не кинулся помочь? Почему никто не понимал,
чем это все может кончиться? Мама была очень скрытной и самолюбивой. Она н
е любила признаваться, что ей плохо. Не любила обсуждать свои личные дела.
За это на нее обижались и бабушка, и ее сестра, Анна Сергеевна, Ц сами они б
ыли чрезвычайно открытые, откровенные, Ц что на уме, то и на языке. Теперь,
когда я уже сама взрослая, я больше понимаю ее, и даже маленькие детали и ш
трихи ее жизни, которые иногда проскальзывают в чужих рассказах, говорят
мне много. Мамина сестра, Анна Сергеевна, говорила мне не так давно, что в п
оследние годы своей жизни маме все чаще приходило в голову Ц уйти от отц
а. Анна Сергеевна всегда говорит, что мама была «великомученицей», что от
ец был для нее слишком резким, грубым и невнимательным, что это страшно ра
здражало маму, очень любившую его. Как-то еще в 1926 году, когда мне было полго
да, родители рассорились и мама, забрав меня, брата и няню, уехала в Ленинг
рад к дедушке, чтобы больше не возвращаться. Она намеревалась начать там
работать и постепенно создать себе самостоятельную жизнь. Ссора вышла и
з-за грубости отца, повод был невелик, но, очевидно, это было уже давнее, нак
опленное раздражение. Однако, обида прошла. Няня моя рассказывала мне, чт
о отец позвонил из Москвы и хотел приехать «мириться», и забрать всех дом
ой. Но мама ответила в телефо н, не без злого остроумия: «Зачем тебе ехать, э
то будет слишком дорого стоить государству! Я приеду сама». И все возврат
ились домой… Анна Сергеевна говорит, что в самые последние недели, когда
мама заканчивала Академию, у нее был план уехать к сестре в Харьков, Ц гд
е работал Реденс в украинской ЧК, Ц чтобы устроиться по своей специальн
ости и жить там. Анна Сергеевна все время повторяет, что у мамы это было на
стойчивой мыслью, что ей очень хотелось освободиться от своего «высоког
о положения», которое ее только угнетало. Это очень похоже на истину. Мама
не принадлежала к числу практических женщин Ц то, что ей «давало» ее «по
ложение» абсолютно не имело для нее значения. Этого никак не могут понят
ь женщины трезвые, рассудительные (вроде моей бывшей свекрови 3. А. Жданово
й, называвшей маму «душевнобольной», ибо «не было причин» ей томиться и с
традать!) Любая из них смирилась бы вообще с чем угодно, лишь бы вовеки не п
отерять это дарованное судьбой «место наверху». А мама стеснялась подъе
зжать к Академии на машине, стеснялась говорить там Ц кто она (и многие по
долгу не знали, чья жена Надя Аллилуева). А в те годы вообще жизнь была куда
проще, Ц отец еще ходил пешком по улицам, как все люди (правда, он больше лю
бил всегда машину). Но и это казалось чрезмерным выпячиванием среди оста
льных. Она честно верила в правила и нормы партийной морали, предписывав
шей партийцам скромный образ жизни. Она стремилась придерживаться этой
морали, потому что это было близко ей самой, ее семье, ее родителям, ее восп
итанию. Один пример очень характерен в этом смысле. После смерти Ленина (а
, может быть, и раньше), было принято постановление ЦК о том, что члены ЦК не
имеют права получать гонорар за печатание своих партийных статей, книг,
Ц и что эти средства должны идти в пользу партии. Мама была этим недоволь
на, потому что считала Ц лучше получать то, что ты действительно заработ
ал, чем бесконечно, без всяких лимитов, лазить в карман казны и брать оттуд
а на свои домашние нужды, на дачи, машины, содержание прислуги, и т. п. Тогда
еще только-только начиналось казенное содержание домов членов правите
льства. Слава Богу, мама не дожила до этого и не увидела как потом, отказыв
аясь от гонораров за партийные труды, наши знатные партийцы со всеми чад
ами, домочадцами и всеми дальними родственниками сели на шею государств
у. Все дело было в том, что у мамы было свое понимание жизни, которое она упо
рно отстаивала. Компромисс был не в ее характере. Она принадлежала сама к
молодому поколению революции Ц к тем энтузиастам-труженикам первых пя
тилеток, которые были убежденными строителями новой жизни, сами были нов
ыми людьми, и свято верили в свои новые идеалы человека, освобожденного р
еволюцией от мещанства и от всех прежних пороков. Мама верила во все это с
о всей силой революционного идеализма, и вокруг нее было тогда очень мно
го людей, подтверждавших своим поведением ее веру. И среди всех, самым выс
оким идеалом нового человека показался ей некогда отец. Таким он был в гл
азах юной гимназистки, Ц только что вернувшийся из Сибири «несгибаемый
революционер», друг ее родителей. Таким он был для нее долго, но не всегда
… И я думаю, что именно потому что она была женщиной умной и внутренне беск
онечно правдивой, она своим сердцем поняла, в конце концов, что отец Ц не
тот новый человек, каким он ей казался в юности, и ее постигло здесь страшн
ое, опустошающее разочарование. Моя няня говорила мне, что последнее вре
мя перед смертью мама была необыкновенно грустной, раздражительной. К не
й приехала в гости ее гимназическая подруга, они сидели и разговаривали
в моей детской комнате (там всегда была «мамина гостиная»), и няня слышала
, как мама все повторяла, что «все надоело», «все опостылело», «ничего не р
адует»; а приятельница ее спрашивала: «Ну, а дети, дети?». «Всё, и дети», Ц по
вторяла мама. И няня моя поняла что, раз так, значит, действительно ей надо
ела жизнь… Но и няне моей, как и всем другим, в голову не могло придти предп
оложение, что она сможет через несколько дней наложить на себя руки… К со
жалению, никого из близких не было в Москве в ту осень 1932 года. Павлуша и сем
ья Сванидзе были в Берлине; Анна Сергеевна с мужем Ц в Харькове, дедушка б
ыл в Сочи. Мама заканчивала Академию и была чрезвычайно переутомлена. Ей,
с ее некрепкими нервами, совершенно нельзя было пить вино; оно действова
ло на нее дурно, поэтому она не любила и боялась, когда пьют другие. Отец ка
к-то рассказывал мне, как ей сделалось плохо после вечеринки в Академии,
Ц она вернулась домой совсем больная оттого, что выпила немного и ей ста
ло сводить судорогой руки. Он уложил ее, утешал, и она сказала: «А ты, все-та
ки, немножко любишь меня!…» Это он сам рассказывал мне уже после войны, Ц
в последние годы он все чаще и чаще возвращался мыслью к маме и все искал «
виновных» в ее смерти. Мое последнее свидание с ней было чуть ли не накану
не ее смерти, во всяком случае за один-два дня. Она позвала меня в свою комн
ату, усадила на свою любимую тахту (все, кто жил на Кавказе, не могут отказа
ться от этой традиционной тахты), и долго внушала, какой я должна быть и ка
к должна себя вести. «Не пей вина!» Ц говорила она, Ц «никогда не пей вина!
» Это были отголоски ее вечного спора с отцом, по кавказской привычке все
гда дававшего детям пить хорошее виноградное вино. В ее глазах это было н
ачалом, которое не приведет к добру. Наверное, она была права, Ц брата мое
го Василия впоследствии погубил алкоголизм. Я долго сидела у нее в тот де
нь на тахте, и оттого, что встречи с мамой вообще были редки, хорошо запомн
ила эту, последнюю. «Ты, все-таки, немножко любишь меня!» Ц сказала она отц
у, которого она сама продолжала любить, несмотря ни на что… Она любила его
со всей силой цельной натуры однолюба, как ни восставал ее разум, Ц сердц
е было покорено однажды, раз и навсегда. К тому же мама была хорошей семьян
инкой, для нее слишком много значили муж, дом, дети, и ее собственный долг п
еред ними. Поэтому Ц я так думаю Ц вряд ли она смогла бы уйти от отца, хотя
у нее не раз возникала такая мысль. Вряд ли… К числу порхающих женщин ее ни
как нельзя было отнести, она была слишком строгой к самой себе. Ее называл
и «строгой», «серьезной» не по годам, Ц она выглядела старше своих лет то
лько потому, что была необычайно сдержанна, деловита и не любила позволя
ть себе «распускаться». Визиты бабушки и Анны Сергеевны ее раздражали Ц
по словам моей няни, Ц именно потому, что обе эти добрые, открытые женщин
ы требовали от нее откровенности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27