К вечеру, когда мы приехали, долго не темнело. Деревня лежит в полях, н
едалеко Ц водоем. Над ней Ц ровной и плоской Ц открытая ширь неба и долг
о-долго лился из этого простора свет, то розовый от заката, то лиловый, то с
иний, в сумерки. И тихо так, и все запахи трав полились со всех сторон, густы
е, пряные, сладкие… Потом выплыла круглая серебряная луна из-за леса, и вс
е сильнее и сильнее запахло, и трава отсырела под ногами, и все гуще лилове
л воздух. И звезды стали зажигаться над головой, одна за другой, и со всех с
торон обступили так, что ни о чем уже нельзя и думать, кроме этих звезд. Уле
глась я спать на раскладушке во дворике прямо под открытым небом, и все ми
гали мне звезды, и хотелось плакать от радости, что я живу и дышу этими сла
дкими травами, что вижу эти звезды… Днем мы гуляли и купались в водохрани
лище, похожем на море, и любовались им с высокого обрыва; сзади золотело пш
еничное поле, а над водным простором пышно клубились круглые, белые обла
ка. Потом надвинулась неизвестно откуда тучка, наливалась, чернела на гл
азах Ц все небо вдруг заволокло, только поле желтело под ней и продолжал
о светиться. И грохнул гром, и дождь полился сильный-сильный, и вдруг пере
шел в град, Ц но все это уже катилось вдаль над водной гладью, и другая пол
овина неба вновь заголубела… Потом из-за края уходящей тучи рванулись д
линные-длинные золотые лучи и пронзили остатки о блаков, быстро рассеив
авшихся. Снова выплыло и засияло солнце, досыхали повсюду капли дождя, и т
ак прекрасен был свежий умытый мир, что можно задохнуться от восторга… И
душили меня слезы весь тот день… И все ушло, как будто не было ни тучи, ни до
ждя. Прошел час и снова жара, высохло все кругом, снова загорают на песочке
туристы, и лодочки заскользили во все стороны по воде. Ехали мы вечером до
мой Ц все отдохнувшие и посвежевшие за эти сутки. И все смотрела я вокруг
с печалью и радостью, и думала Ц откуда это во мне такая любовь к России? А
мы Ц варвары, каких не сыщешь нигде. В Грузии, Узбекистане, на Украине каж
дый древний камешек, покрытый глазурью, каждую древнюю стену охраняют, к
ак реликвию, как достояние свое, как драгоценность. А мы Ц «мы ленивы и не
любопытны». Стоит на горе, недалеко от Алёхнова церковь, колоколенка воз
ле нее Ц они чудом уцелели во время обстрелов последней войны Ц старые
липы вокруг, как стража, а церковочка (куб с одной маковкой посредине) уже
вся рушится, и на крыше бузина выросла, и теперь в ней склад картошки и сен
а… Нигде, ни в одной стране не растрачивают Ц просто от лени, Ц свое собс
твенное достояние, свои же прекрасные старые сокровища. Нигде революция
столько не разрушала полезного нам же самим, как в России; и сейчас, когда
все время твердим о русских отечественных традициях, это только слова и
слова… Мама была, конечно, Ц несмотря на смешение кровей, Ц настоящей р
усской по своему воспитанию и характеру, по своей натуре. Отец полюбил Ро
ссию очень сильно и глубоко, на всю жизнь. Я не знаю ни одного грузина, кото
рый настолько бы забыл свои национальные черты, и настолько сильно полюб
ил бы все русское. Еще в Сибири отец полюбил Россию по-настоящему: и людей,
и язык, и природу. Он вспоминал всегда о годах ссылки, как будто это были сп
лошь рыбная ловля, охота, прогулки по тайге. У него навсегда сохранилась э
та любовь. Ну, а я Ц что говорить обо мне! Я так понимаю всех, кто вернулся в
Россию после эмиграции из Франции, где жизнь была не такой уж неустроенн
ой… Я по нимаю и тех, кто не уехал к родственникам за границу, возвратясь и
з лагерей и тюрем Ц нет, не хотят, все-таки, уезжать из России! Да что там го
ворить! Как ни жестока наша страна, как ни трудна наша земля, как ни приход
ится всем нам падать, расшибаться в кровь, терпеть боль и обиды незаслуже
нные и неоправданные Ц никто из нас, привязанных сердцем к России, никог
да не предаст ее и не бросит, и не убежит от нее в поисках комфорта, Ц комфо
рта без души. И как свет ее бледного неба, мягкий и грустный, светит нам все
м ее мудрая и спокойная краса, которой все нипочем, которая все перетерпи
т, и сохранится вовеки. И мне самой после стольких жесточайших потерь, пос
ле стольких горчайших разочарований и утрат после всей моей тридцатисе
милетней никчемной, дурацкой, двойной, бесполезной и, увы, бесперспектив
ной жизни Ц мне светишь ты, милая моя, душевная, прекрасная, бестолковая,
мудрая, жестокая Россия, светишь ты мне и утешаешь и никто тебя не сумел ещ
е очернить в моих глазах… И, если бы не светил мне вечный свет твоей правды
и добра, давно бы уж я засунула свою голову в петлю Ц да так, чтобы не сорва
ться из нее… А ты все светишь и греешь, и все еще что-то обещаешь мне в этой
жизни на прекрасной, любимой моей, зеленой и голубой земле…
Когда писались эти стр
оки, четыре года тому назад, я действительно не представляла себе, что смо
гу уехать из России. Тогда все жили надеждой на возможность коренных пре
образований в сторону настоящей демократии.


12

После маминой смерти (мне тогда было шесть лет) наступило для меня десяти
летие, в котором отец мой был и старался быть по возможности хорошим отцо
м, хотя при его образе жизни это было очень трудно. Но в эти годы, несмотря н
а то, что вся прежняя жизнь в доме разрушилась, авторитет отца был для меня
неукоснительным во всем. Потом, с окончанием школы и благодаря некоторы
м другим событиям, начиная с 1942-43 года, все очень переменилось. Переменилис
ь и наши отношения, Ц пришло разобщение, которое потом уже только все бол
ьше прогрессировало. Наша детская беззаботная жизнь, полная игр, полезны
х развлечений, занятий и веселья развалилась вскоре после того, как не ст
ало мамы. Уже в следующий 1933 год, приехав в наше любимое Зубалово летом, я вд
руг не нашла там нашей детской площадки в лесу, Ц с качелями, кольцами, «Р
обинзоновским домиком», Ц все было как метлой сметено. Только площадка
и следы песка на ней еще долго оставались среди леса. Потом все заросло… С
разу же ушла от нас наша воспитательница Наталия Константиновна, чьи уро
ки немецкого языка, чтения, рисования я не забуду никогда. Сама ли она отка
залась или ее выжили, не знаю, но весь ритм занятий был нарушен. Александр
Иванович, «учитель» брата, оставался еще года два, но потом он надоел Васи
лию тем, что заставлял его иногда готовить уроки, и вскоре исчез и он. Отец
сменил квартиру, он не мог оставаться там, где умерла мама. Он начал строит
ь себе отдельную дачу в Кунцеве, куда и переехал жить на следующие двадца
ть лет. Мы же все Ц дети, близкие Ц продолжали ездить по воскресеньям, в к
аникулы и летом, в Зубалово. На новой квартире в Кремле отец бывал мало, он
заходил лишь обедать. Квартира для жилья была очень неудобна. Она помеща
лась в бельэтаже здания Сената, построенного Казаковым, и была ранее про
сто длинным официальным коридором, в одну сторону от которого отходили к
омнаты Ц скучные, безликие, с толстыми полутораметровыми стенами и свод
чатыми потолками. Это бывшее учреждение переоборудовали под квартиру д
ля отца только потому, что его кабинет Ц официал ьный кабинет председат
еля совета министров и первого секретаря ЦК Ц помещался в этом же здани
и на втором этаже, и оттуда ему было очень удобно спуститься вниз и попаст
ь прямо «домой», обедать. А после обеда, продолжавшегося обычно часов с ше
сти-семи вечера до одиннадцати-двенадцати ночи, он садился в машину и уез
жал на Ближнюю дачу. А на следующий день, часам к двум-трем, приезжал опять
к себе в кабинет в ЦК. Такой распорядок жизни он поддерживал до самой войн
ы. Нас, детей, он видел на квартире во время обеда; тут он и спрашивал об учеб
е, проверял мои отметки в дневнике, иногда просил показать тетради. Вплот
ь до самой воины, как это полагается делать всем родителям, он сам подписы
вал мой школьный дневник, а также дневник брата (пока тот не ушел в 1939 году в
авиационную спецшколу). Всё же мы виделись тогда часто, почти каждый день.
Еще продолжались летние поездки в Сочи, куда брали и нас. Еще приходили по
видать отца дедушка, бабушка, дядя Павлуша с женой, Реденсы, Сванидзе. Все
вместе ездили к отцу на Ближнюю справлять чьи-то дни рождения или Новый г
од. Вместе отдыхали все в Сочи. Но все катастрофически переменилось изну
три. В самом отце что-то сломалось. И изменился дом. В доме постепенно, не ср
азу, но примерно к 1938-му году не осталось, кроме моей няни, никого из тех люде
й, которых нашла в свое время мама, которые любили ее, уважали, не забывали
и старались насколько возможно следовать установленному ею порядку. Но
с каждым годом они все куда-то постепенно исчезали. Однажды, вернувшись к
сентябрю, к школьным занятиям, я не застала Елизавету Леонидовну, нашу ст
арую повариху. Она была полная, суровая царственная женщина со старомодн
ой прической, Ц настоящая императрица Екатерина Великая. Ее выжили. Пот
ом выжили Таню, женщину поразительно некрасивую, похожую на гренадера, н
о очень славную и веселую, которая таскала тяжелые подносы с посудой. И, на
конец, ушла наша экономка, Каролина Васильевна. Это был уже 1937 год; сказалос
ь и то, что она «из немок», и хотя она лет десять прослужила у нас и была почт
и что члено м семьи, ей тоже было указано на дверь. Сменился весь персонал
и в Зубалове, а на даче у отца вообще были какие-то новые, неведомые мне люд
и. А главное Ц сменилась вся система хозяйства в доме. Раньше мама сама на
бирала откуда-то людей, понравившихся ей своими человеческими качества
ми. Теперь же все в доме было поставлено на казенный государственный сче
т. Сразу же колоссально вырос сам штат обслуживающего персонала или «обс
луги» (как его называли, в отличие от прежней, «буржуазной», прислуги). Поя
вились на каждой даче коменданты, штат охраны (со своим особым начальник
ом), два повара, чтобы сменяли один другого и работали ежедневно, двойной ш
тат подавальщиц, уборщиц Ц тоже для смены. Все эти люди набирались специ
альным отделом кадров, Ц естественно, по условиям, какие ставил этот отд
ел, Ц и, попав в «обслугу», становились «сотрудниками» МГБ (тогда еще ГПУ).
С моей няней начальству было трудно Ц она выглядела белой вороной среди
всего этого казенного люда. И ее тоже решили выжить. В 1939-м году, когда косил
о всех направо и налево, досужий кадровик раскопал, что муж моей няни, с ко
торым она рассталась в годы первой мировой войны, до революции служил пи
сарем в полиции. Батюшки мои! Доложили отцу, что она «ненадежный» человек,
что де и сын ее общается Бог весть с кем. Отцу некогда было вникать, он счит
ал, что вникать в эти дела досконально должны люди, специально этим заним
ающиеся, а ему должны показывать уже «готовый материал». Я, услышав, что ня
ню собираются выгонять, заревела. Отец не переносил слез, Ц и, может быть,
шевельнулся в нем какой-то здравый протест против бессмыслицы, Ц он вдр
уг рассердился и потребовал, чтобы няню мою оставили в покое. И была она чл
еном нашей семьи в общем тридцать лет Ц с 1926 по 1956 год Ц до самой своей смер
ти на семьдесят первом году жизни. О ней я расскажу отдельно, ее биография
заслуживает того. Казенный «штат обслуги» разрастался вширь с невероят
ной интенсивностью. Это происходило совсем не только в одном нашем доме,
но во всех домах членов правительства, во всяком случа е, членов Политбюр
о. Правда, нигде так не властвовал казенный, полувоенный дух, ни один дом н
е был в такой полной степени подведомствен ГПУ Ц НКВД Ц МГБ, как наш, пот
ому что у нас отсутствовала хозяйка дома, а у других присутствие ее неско
лько смягчало и сдерживало казенщину. Но, по существу, система была везде
одинаковая: полная зависимость от казенных средств и государственных с
лужащих, державших весь дом и его обитателей под надзором своего неусыпн
ого ока. Возникнув где-то в начале тридцатых годов, эта система все более
укреплялась и расширялась в своих масштабах и правах, и лишь с уничтожен
ием Берии, наконец, ЦК признал необходимым поставить МГБ на свое место: то
лько тогда все стали жить иначе и вздохнули свободно Ц члены правительс
тва точно так же, как и все простые люди. Из нашего Зубалова были изгнаны с
лавные девушки (подавальщицы) Ц рослая, здоровенная Клавдия и тоненькая
Зина. Появились новые лица, в том числе и молоденькая курносая Валечка, ро
т которой целый день не закрывался от веселого, звонкого смеха. Проработ
ав в Зубалове года три, она была переведена на дачу отца в Кунцево, и остав
алась там до его смерти, став позже экономкой (или, как было принято говори
ть Ц «сестрой-хозяйкой»). Дольше задержался в нашем доме Сергей Алексан
дрович Ефимов, бывший еще при маме комендантом Зубалова, также перешедши
й затем на Ближнюю, в Кунцево. Это был из всех «начальников» наиболее чело
вечный и скромный по своим собственным запросам. Он всегда тепло относил
ся к нам, детям, и к уцелевшим родственникам, словом в нем сохранились каки
е-то элементарные человеческие чувства к нам всем, как к семье, Ц чего не
льзя было сказать о прочих высоких чинах охраны, имена которых мне даже н
е хочется теперь и вспоминать… У этих было одно лишь стремление Ц побол
ьше хапануть себе, прижившись у теплого местечка. Все они понастроили се
бе дач, завели машины за казенный счет, жили не хуже министров и самих член
ов Политбюро, Ц и оплакивают теперь лишь свои утраченные материальные
блага. Сергей Александрович таковым не был, хотя по своему высокому поло
жению тоже попользовался многим, но «в меру». До уровня министров не доше
л, но член-корреспондент Академии Наук мог бы позавидовать его квартире
и даче… Это было, конечно, очень скромно с его стороны. Достигнув генераль
ского звания (МГБ), Сергей Александрович в последние годы лишился благор
асположения отца и был отстранен, а затем съеден своим «коллективом», т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27