Для них самих было так естественно жал
оваться и плакать Ц она же этого не терпела. Это сдерживание себя, эта стр
ашная внутренняя самодисциплина и напряжение, это недовольство и раздр
ажение, загоняемое внутрь, сжимавшееся внутри все сильнее и сильнее как
пружина, должны были, в конце концов, неминуемо кончиться взрывом; пружин
а должна была распрямиться со страшной силой… Так и произошло. А повод бы
л не так уж и значителен сам по себе и ни на кого не произвел особого впеча
тления, вроде «и повода-то не было». Всего-навсего небольшая ссора на пра
здничном банкете в честь XV годовщины Октября. «Всего-навсего», отец сказа
л ей: «Эй, ты, пей!» А она «всего-навсего» вскрикнула вдруг: «Я тебе не Ц ЭЙ!»
Ц и встала, и при всех ушла вон из-за стола. Моя няня, незадолго до своей см
ерти, когда уж почувствовала, что недолго осталось ей жить, как-то начала
мне рассказывать, как все это случилось. Ей не хотелось уносить с собой эт
о, хотелось очистить душу, исповедаться. Мы сидели с ней в лесочке, недалек
о от той дачи, где я сижу и пишу сейчас, и она говорила. Каролина Васильевна
Тиль, наша экономка, утром всегда будила маму, спавшую в своей комнате. Оте
ц ложился у себя в кабинете или в маленькой комнатке с телефоном, возле ст
оловой. Он и в ту ночь спал там, поздно возвратясь с того самого празднично
го банкета, с которого мама вернулась раньше. Комнаты эти были далеко от с
лужебных помещений, надо было идти туда коридорчиком мимо наших детских
. А из столовой комната, где спал наш отец, была влево; а в мамину комнату из
столовой надо было пройти вправо и еще этим коридорчиком. Комната ее вых
одила окнами в Александровский сад, к Троицким воротам. (…Если теперь вст
ать около касс театра Дворца съездов и смотреть чуть правее Дворца съезд
ов, через Александровский сад, то там виднеется здание Потешного дворца,
выстроенного в древнерусском стиле. У него острая крыша, а в сад выходят о
кна, Ц там окна и маминой комнаты. Я не люблю смотреть в ту сторону…) Карол
ина Васильевна рано утром, как всегда, приготовила завтрак в кухне и пошл
а будить маму. Трясясь от страха она прибежала к нам в детскую и позвала с
собой няню, Ц она ничего не могла говорить. Они пошли вместе. Мама лежала
вся в крови возле своей кровати; в руке был маленький пистолет «Вальтер»,
привезенный ей когда-то Павлушей из Берлина. Звук его выстрела был слишк
ом слабый, чтобы его могли услышать в доме. Она уже была холодной. Две женщ
ины, изнемогая от страха, что сейчас может войти отец, положили тело на пос
тель, привели его в порядок. Потом, теряясь, не зная, что делать, побежали зв
онить тем, кто был для них существеннее, Ц начальнику охраны, Авелю Софро
новичу Енукидзе, Полине Семеновне Молотовой, близкой маминой подруге… В
скоре все прибежали. Отец все спал в своей комнатушке, слева от столовой. П
ришли В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов. Все были потрясены и не могли, поверить…
Наконец, и отец вышел в столовую. «Иосиф, Нади больше нет с нами», Ц сказал
и ему. Так мне рассказывала моя няня. Я верю ей больше, чем кому-либо другом
у. Во-первых, потому что она была человеком абсолютно бесхитростным. Во-в
торых, потому что этот ее рассказ был исповедью предо мной, а простая женщ
ина, настоящая христианка не может лгать в этом, никогда… Полина Семенов
на Молотова (Жемчужина) рассказывала мне очень похоже о том же. Ее рассказ
по времени совпал с рассказом моей няни Ц это было в 1955-ом году. Полина Сем
еновна сама недавно возвратилась из ссылки из Казахстана, где она провел
а четыре года (1949 Ц 1953). Полина Семеновна была тоже на том самом ноябрьском б
анкете, где была и мама и все остальные. Все были свидетелями ссоры и мамин
ого ухода, но никто не придал ему серьезного значения. Полина Семеновна у
шла тогда вместе с мамой, чтобы не оставлять ее совсем одну. Они вышли, нес
колько раз обошли вокруг Кремлевского дворца, гуляя, пока мама не успоко
илась. «Она успокоилась и говорила уже о своих делах в Академии, о перспек
тивах работы, которые ее очень радовали и занимали. Отец был груб, ей было
с ним трудно Ц это все знали; но ведь они прожили уже немало лет вместе, бы
ли дети, дом, семья, Надю все так любили… Кто бы мог подумать! Конечно, это не
был идеальный брак, но бывает ли он вообще?» «Когда она совсем успокоилас
ь, Ц рассказывала Полина Семеновна, Ц мы разошлись по домам, спать. Я был
а в полной уверенности, что все в порядке, все улеглось. А утром нам позвон
или с ужасным известием…»

10

Я помню, как нас, детей, вдруг неожиданно утром в неурочное время отправил
и гулять. Помню, как за завтраком утирала платочком глаза Наталия Конста
нтиновна. Гуляли мы почему-то долго. Потом нас вдруг повезли на дачу в Сок
оловку, Ц мрачный, темный дом, куда мы все стали ездить этой осенью вмест
о нашего милого Зубалова. В Соколовке всегда было на редкость угрюмо, бол
ьшой зал внизу был темным, повсюду были какие-то темные углы и закоулки; в
комнатах было холодно, непривычно, неуютно. Потом, к концу дня, к нам приех
ал Климент Ефремович
K. Е. Ворошилов.
, пошел с нами гулять, пытался играть, а сам плакал. Я не помню, как мне
сказали о смерти, как я это восприняла, Ц наверное, потому что этого поня
тия для меня тогда еще не существовало…
Я что-то поняла, лишь когда меня привезли в здание, где теперь ГУМ, а тогда б
ыло какое-то официальное учреждение, и в зале стоял гроб с телом и происхо
дило прощание. Тут я страшно испугалась, потому что Зина Орджоникидзе вз
яла меня на руки и поднесла близко к маминому лицу Ц «попрощаться». Тут я
, наверное, и почувствовала смерть, потому что мне стало страшно Ц я громк
о закричала и отпрянула от этого лица, и меня поскорее кто-то унес на рука
х в другую комнату. А там меня взял на колени дядя Авель Енукидзе, и стал иг
рать со мной, совал мне какие-то фрукты, и я снова позабыла про смерть. А на
похороны меня уже не взяли, Ц только Василий ходил. Мне рассказывали пот
ом, когда я была уже взрослой, что отец был потрясен случившимся. Он был по
трясен, потому что он не понимал: за что? Почему ему нанесли такой ужасный
удар в спину? Он был слишком умен, чтобы не понять, что самоубийца всегда д
умает «наказать» кого-то Ц «вот, мол», «н'а, вот тебе», «ты будешь знать!» Э
то он понял, но он не мог осознать Ц почему? За что его так наказали? И он сп
рашивал окружающих: разве он был невнимателен? Разве он не любил и не уваж
ал ее, как жену, как человека? Неужели так важно, что он не мог пойти с ней ли
шний раз в театр? Неужели это важно? Первые дни он был потрясен. Он говорил,
что ему самому не хочется больше жить. (Это говорила мне вдова дяди Павлуш
и, которая вместе с Анной Сергеевной оставалась первые дни у нас в доме де
нь и ночь). Отца боялись оставить одного, в таком он был состоянии. Времена
ми на него находила какая-то злоба, ярость. Это объяснялось тем, что мама о
ставила ему письмо. Очевидно, она написала его ночью. Я никогда, разумеетс
я, его не видела. Его, наверное, тут же уничтожили, но оно было, об этом мне го
ворили те, кто его видел. Оно было ужасным. Оно было полно обвинений и упре
ков. Это было не просто личное письмо; это было письмо отчасти политическ
ое. И, прочитав его, отец мог думать, что мама только для видимости была ряд
ом с ним, а на самом деле шла где-то рядом с оппозицией тех лет. Он был потря
сен этим и разг неван и, когда пришел прощаться на гражданскую панихиду, т
о, подойдя на минуту к гробу, вдруг оттолкнул его от себя руками и, поверну
вшись, ушел прочь. И на похороны он не пошел. Хоронили маму друзья, близкие,
шагал за гробом ее крестный Ц дядя Авель Енукидзе. Отец был выведен из ра
вновесия надолго. Он ни разу не посетил ее могилу на Новодевичьем. Он не мо
г. Он считал, что мама ушла как его личный недруг. И только в последние годы,
незадолго до смерти, он вдруг стал говорить часто со мной об этом, соверше
нно сводя меня этим с ума… Я видела, что он ищет, мучительно ищет «причину»
, и не находит ее. То он вдруг ополчался на «поганую книжонку», которую мам
а прочла незадолго до смерти Ц это была модная тогда «Зеленая шляпа"
The Green Hat' by Michael Arlen.
. Ему казалось, что эта книга сильно на нее повлияла… То он начинал р
угать Полину Семеновну, Анну Сергеевну, Павлушу, привезшего ей этот пист
олетик, почти что игрушечный… Он искал вокруг Ц «кто виноват», кто ей «вн
ушил эту мысль»; может быть, он хотел таким образом найти какого-то очень
важного своего врага… Но, если он не понимал ее тогда, то позже, через двад
цать лет, он уже совсем перестал понимать ее и забыл, что она была такое… Х
орошо хоть, что он стал теперь говорить о ней мягче; он как будто бы даже жа
лел ее и не упрекал за совершенное… В те времена часто стрелялись. Поконч
или с троцкизмом, начиналась коллективизация, партию раздирала борьба г
руппировок, оппозиция. Один за другим кончали с собой многие крупные дея
тели партии. Совсем недавно застрелился Маяковский, Ц еще этого не забы
ли и не успели осмыслить…
Я думаю, что все это не могло не отразиться в душе мамы, Ц человека очень в
печатлительного, импульсивного. Все Аллилуевы были очень деликатными, н
ервными, трепетными натурами. Это натуры артистов, а не политиков. «В одну
телегу впрячь не можно коня и трепетную лань»… Ц сказал Пушкин. Дело в то
м, что мама жила и действовала всю жизнь по законам чувства. Логика ее хара
ктера была логикой поэтической. Не утверждал ли незадолго до своей смерт
и Маяковский: «И в пролет не брошусь, и не выпью яда, и курок не смогу у виска
нажать…» И сказав так, Ц сделал сам именно это. Такие вещи никто заранее
не планирует. И при всей своей разумности, Ц мама была женщина умная, оте
ц уважал ее, доверял ей безоговорочно и до ее смерти считал ее своим ближа
йшим и верным другом, Ц при всей своей организованности и сдержанности,
Ц мама была человек горячего чувства. В те времена люди были вообще необ
ычайно эмоциональны и искренни Ц если для них жить так было невозможно,
то они стрелялись… Кто делает так теперь? Кто так горячо теперь относитс
я к жизни, к спорам, к убеждениям своим и противника, к возможности или нев
озможности того или иного дела? Дух холодного скепсиса одолел всех; скеп
сиса, равнодушия, безразличия ко всему самому дорогому и важному. Как-ниб
удь, выжить бы… Тогда люди жили иначе. И мама была дитя своего времени. Нав
ерное, если бы она не была так молода Ц этого бы не произошло. Но в тридцат
ь один год пора холодной рассудительности для нее еще не наступила. Я час
то думаю, какая судьба ждала ее дальше, если бы она не умерла? Ничего хорош
его ее не ждало. Рано или поздно она оказалась бы среди противников отца. Н
евозможно представить себе, чтобы она молчала, видя, как гибнут лучшие ст
арые друзья Ц Н. И. Бухарин, А. С. Енукидзе, Реденс, оба Сванидзе Ц она бы не п
ережила этого никогда. Быть может судьба даровала ей смерть, спасшую ее о
т еще больших, ожидавших ее несчастий? Ведь она не смогла бы Ц «трепетная
лань» Ц предотвратить все эти несчастья или остановить их…

11

Позавчера я написала тебе, друг мой, то, что было для меня труднее всего… И
думать об этом каждый раз, а тем более писать, ужасно, мучительно. Чем доль
ше живу я на земле, чем старше становлюсь сама, тем труднее об этом думать.
На счастье мое, позавчера же, мои милые друзья Займовские утащили меня на
Истринское водохранилище, где живут в деревне наши общие знакомые; зимой
мы все вместе ходим на лыжах здесь, вокруг Жуковки. Как я им благодарна, он
и и не подозревали!… За Истрой свернули в сторону, на Бужаровское шоссе. И
обступила меня со всех сторон огромная, как небо, спокойная, вечная, равно
душная ко всему природа. Какие там чудесные места! Какая плавная, тихая, не
жная, ни с чем несравнимая красота! Море, конечно, прекрасно. И юг Ц роскош
ен и изобилен, и горы впечатляют сильнее, все это так. Но эти серые избы Ц у
ж сколько лет они такими были и все стоят Ц эти поля и луга, а на горизонте
Ц лесочки, и небо над ними тоже не голубое, а сероватое. Ну что за магия так
ая во всем этом? И этот донник вдоль шоссе, желтые и белые заросли его, разо
трешь в руке цветы, пахнет медом Ц ну что сравнится со сладким этим запах
ом, какие розы юга? А сама речка Истра, с темно-зеленой спокойной водой, с за
росшими круглыми ветлами извилистыми бережками, Ц и купаться-то в ней т
олком нельзя, Ц а можно только смотреть и смотреть, и от всей этой тихой к
расы сжимается горло и так бы сладко поплакать, как будто давно не видела
друга, и вот он пришел, и упадешь головой ему на грудь, и плачешь от радости
… А само Истринское водохранилище Ц это уже природа могучая, величестве
нная. Так рябит водная гладь и переливается на солнце. И всюду палатки, авт
омобили, молодые лица, загорелые тела, пестрые купальные костюмы, Ц всюд
у молодежь; кто на велосипеде, кто пешком с рюкзачком на спине, кто на маши
не, привязав на крышу лодку. Как хочется людям жить ясно и просто, как всем
на земле хочется одного и того же Ц доброй, здоровой жизни… А в деревне Ал
ёхново проехали мы к самому последнему дому, за ним капустное поле. Дом'а в
деревне чистен ькие, хорошие. И поля в удивительном порядке, всё куда лучш
е, крепче и ладнее, чем в нашем Красногорском районе под боком у Москвы… В
Алёхнове, оказывается, уже несколько лет председателем колхоза работае
т агроном Шмидт, присланный сюда из Москвы, когда проходила мобилизация
в колхозы. Поехало тогда в деревню много никчемного народа, но попадалис
ь и настоящие люди. Этот Шмидт (здесь считают, что он еврей, но должно быть, о
н из обрусевших немцев Ц у нас не различают) поднял хозяйство колхоза, и в
от вокруг сады, и пшеница, и овощи, Ц и люди живут неплохо Ц так, в сущност
и, мало надо: немного смекалки и организованности, образования и инициат
ивы…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27