Генер
алы и коменданты чертыхались: для колоссальной свиты, сопровождавшей от
ца, дом был неудобен, так как мало было служебных помещений. Но отцу было у
добно Ц как всегда, одному в целом доме. Неприятной для отца была дорога с
юда. Отец вообще не выносил вида толпы, рукоплескающей ему и орущей «ура»,
Ц у него перекашивалось лицо от раздражения. На вокзале в Кутаиси земля
ки-грузины устроили ему такой прием, что долго нельзя было выйти из вагон
а, невозможно было сесть в машину и ехать… Люди бросались чуть ли не под ко
леса, лезли, кричали, кидали цветы, поднимали детей над головой. Это было з
десь неподдельно, искренне и от самого чистого сердца, но отец от этого ра
здражался. Он уже привык к тому, что вокзал Ц пуст, когда он приезжает, что
дорога Ц пуста, когда он едет; он привык, чтобы не бросались к нему с крика
ми в машину, он забыл о неподдельности чувства… Поэтому он только раз пот
ом попробовал выехать из Боржоми в сторону Бакуриани, но вернулся с полд
ороги домой… В первой же деревне дорогу устлали коврами, все жители вышл
и на шоссе, машину остановили… Пришлось выйти, сесть за стол… Слава Богу, в
се это было без меня, Ц я бы сгорела от стыда в подобной ситуации. Мне всег
да бывало ужасно стыдно даже от скромных «ликований» у нас в Москве, в Бол
ьшом театре или на банкетах в честь семидесятилетия отца. Мне становилос
ь страшно, что отец вот сейчас скажет что-нибудь такое, что сразу всех охл
адит, Ц я видела как его передергивает от раздражения. «Разинут рты и ору
т, как болваны!…» Ц говорил он со злостью. Может быть, он угадывал лицемер
ность этого ликования? Он был поразительно чуток к лицемерию, перед ним н
евозможно было лгать… А может быть, он был уже настолько опустошен, что не
верил в добрые, искренние чувства людей, Ц даже здесь, в Грузии, где прост
ых крестьян невозможно было заподозрить в лицемерной радости. Очевидно,
Грузия решила показать, что она не подвластна московскому МГБ и его поря
дкам, и что здесь народ выражает свои чувства, как хочет. Но это лишило отц
а возможности проехать в Тбилиси и в Гори, как бы ему наверное хотелось. И
он сидел в Боржоми, как пленник собственной славы, и не мог выйти за предел
ы территории дворца… Я уехала в Москву раньше, он возвратился только поз
дней осенью. По дороге из Боржоми мы с Василием заехали посмотреть Гори,
Ц и тут я вдруг почувствовала, что это родная мне земля Ц крошечная доли
на в излучине Куры, огибающей плоский холм с крепостью на нем, городок у по
дножья холма, и кругом Ц сады, солнце, виноградники, серебряная Кура, спок
ойная и мелкая здесь. А вокруг всего этого Ц горы. Они сходятся в ущелье, г
де стоит село Атени, с его чудесным вином золотого цвета, а в ущелье Ц ате
нская церковь классической грузинской архитектуры, с фресками ХI-го век
а. Что-то перевернулось у меня в душе, когда я увидела эту церковь среди ви
ноградников, этот городок среди персиковых и грушевых садов, эту маленьк
ую чашу щедрой земли, над которой Ц купол синего неба и столько солнца, ка
к нигде больше на земле… К сожалению, наша поездка была совершенно отрав
лена официальными почестями и осмотром «музея Сталина», и его домика. До
мик этот Ц лачужка, где жила семья сапожника, по инициати ве Берии был нак
рыт сверху, как крышкой, мраморным павильоном, похожим на небольшую стан
цию метро. Под этим мраморным балдахином с трудом можно было разглядеть
крошечную хибарку, которая так и стояла бы сама по себе и говорила бы сама
за себя без мрамора… Там нам каждую вещь демонстрировали как святыню, с б
лагоговейной дрожью. Это вызывало чувство мучительного стыда и желание
поскорее уйти. В ту осень в Грузии я думала о своей бабушке Екатерине. Она
похоронена рядом с Грибоедовым на Давидовой горе в Тбилиси, возле церкви
св. Давида. Там покой и красота, ничем не испорченные, ничем не опошленные.
Я вспомнила как в 1934 году Яшу, Василия и меня послали навестить бабушку в Тб
илиси, Ц она болела тогда… Возможно, что инициатором поездки был Берия
Ц мы останавливались у него в доме. Около недели мы провели тогда в Тбили
си, Ц и полчаса были у бабушки… Она жила в каком-то старом, красивом дворц
е с парком; она занимала темную низкую комнатку с маленькими окнами во дв
ор. В углу стояла железная кровать, ширма, в комнате было полно старух Ц в
се в черном, как полагается в Грузии. На кровати сидела старая женщина. Нас
подвели к ней, она порывисто нас всех обнимала худыми, узловатыми руками,
целовала и говорила что-то по-грузински… Понимал один Яша, и отвечал ей,
Ц а мы стояли молча. Я заметила, что глаза у нее Ц светлые, на бледном лице
, покрытом веснушками, и руки покрыты тоже сплошь веснушками. Голова была
повязана платком, но я знала, Ц это говорил отец, Ц что бабушка была в мол
одости рыжей, что считается в Грузии красивым. Все старухи Ц бабушкины п
риятельницы, сидевшие в комнате, целовали нас по очереди и все говорили, ч
то я очень похожа на бабушку. Она угощала нас леденцами на тарелочке, прот
ягивая ее рукой, и по лицу ее текли слезы. Но общаться нам было невозможно,
Ц мы говорили на разных языках. С нами пришла жена Берии Ц Нина. Она сиде
ла возле бабушки и о чем-то беседовала с ней, и обе они, должно быть, глубоко
презирали одна другую… В комнате было полно народу, лезшего полюбопытст
вовать; пахло как ими-то травками, которые связочками лежали на подоконн
иках. Мы скоро ушли и больше не ходили во «дворец», Ц и я все удивлялась, по
чему бабушка так плохо живет? Такую страшную черную железную кровать я в
идела вообще впервые в жизни. У бабушки были свои принципы, Ц принципы ре
лигиозного человека, прожившего строгую, тяжелую, честную и достойную жи
знь. Ее твердость, упрямство, ее строгость к себе, ее пуританская мораль, е
е суровый мужественный характер, Ц все это перешло к отцу. Стоя у ее моги
лы, вспоминая всю ее жизнь, разве можно не думать о Боге, в которого она так
верила?

18

Когда мне приходится теперь, в наши дни, читать и слышать, что мой отец при
жизни сам себя считал чуть ли не богом, Ц мне кажется очень странным, что
это могут утверждать люди, близко знавшие его… Отец, правда, особым демок
ратизмом в жизни никогда не отличался, но богом он себя не воображал… В по
следнее время он жил особенно уединенно; поездка на юг осенью 1951 года была
последней. Больше он не выезжал из Москвы, и почти все время находился в Ку
нцеве, которое все перестраивали и перестраивали. В последние годы, рядо
м с большим домом, выстроили маленький деревянный дом, Ц там лучше был во
здух; в комнате с камином отец часто и проводил дни. Никакой роскоши там не
было, Ц только деревянные панели на стенах, и хороший ковер на полу были
дорогими. Все подарки, присылавшиеся ему со всех концов земли, он велел со
брать и передать в музей, Ц это не из ханжества, не из позы, Ц как многие у
тверждают, Ц а оттого, что он в самом деле не знал, что ему делать со всем э
тим изобилием дорогих и даже драгоценных вещей Ц картин, фарфора, мебел
и, оружия, утвари, одежды, национальных изделий, Ц он не знал, зачем это все
ему… Изредка он что-либо отдавал мне Ц национальный румынский или болг
арский костюм, но вообще, даже то, что присылалось для меня, он считал недо
пустимым использовать в быту. Он понимал, что чувства, которые вкладывал
ись в эти вещи, были символическими и считал, что и относиться к этим вещам
следует, как к символам. В 1950 открыли в Москве «Музей подарков», и мне часто
приходилось слышать от знакомых дам (при жизни отца, да и после его смерти
): Ц «Ах, там был такой чудесный гарнитур! А какая радиола! Неужели вам не мо
гли этого отдать?» Нет, не могли! После возвращения из Грузии я видела отца
всего два раза. Я уже говорила о том, как в годовщину октября осенью 1952 года
я поехала к нему на дачу со своими детьми. И потом я была у него 21 декабря 1952 г
ода, в день, когда ему исполнилось семьдесят три года. Тогда я и видела его
в последний раз. Он плохо выглядел в этот день
Наверное в связи с болезнь
ю он дважды, после XIX-го съезда (октябрь 1952), заявлял в ЦК о своем желании уйти
в отставку. Этот факт хорошо известен составу ЦК избранному на XIX-м съезде.

. По-видимому он чувствовал признаки болезни, может быть, гипертони
и Ц так как неожиданно бросил курить, и очень гордился этим Ц курил он, н
аверное, не меньше пятидесяти лет. Очевидно, он ощущал повышенное давлен
ие, но врачей не было. Виноградов был арестован, а больше он никому не дове
рял и никого не подпускал к себе близко. Он принимал сам какие-то пилюли, к
апал в стакан с водой несколько капель йода, Ц откуда-то брал он сам эти ф
ельдшерские рецепты; но он сам же делал недопустимое: через два месяца, за
сутки до удара, он был в бане построенной у него на даче в отдельном домике
) и парился там, по своей старой сибирской привычке. Ни один врач не разреш
ил бы этого, но врачей не было…
«Дело врачей» происходило в последнюю зиму его жизни. Валентина Василье
вна рассказывала мне позже, что отец был очень огорчен оборотом событий.
Она слышала, как это обсуждалось за столом, во время обеда. Она подавала на
стол, как всегда. Отец говорил, что не верит в их «нечестность», что этого н
е может быть, Ц ведь «доказательством» служили доносы доктора Тимашук,
Ц все присутствующие, как обычно в таких случаях, лишь молчали… Валенти
на Васильевна очень пристрастна. Она не хочет, чтобы на отца падала хоть к
акая-нибудь тень. И все-таки, надо слушать, что она рассказывает и извлека
ть из этих рассказов какие-то здравые крупицы, Ц так как она была в доме о
тца последние восемнадцать лет, а я у него бывала редко. Меня многие осужд
али за это. Мне говорили: Ц «Ну, что ты не поедешь к отцу? Позвони, спроси; ск
ажет Ц нельзя Ц попозже позвони, когда-нибудь он найдет время». Быть мо
жет, это справедливо. Быть может, я была слишком щепетильна. Но когда он от
вечал мне злым, раздраженным голосом Ц «я занят» и бросал трубку телефо
на, то я после этого уже, целые месяцы, долго не могла собраться с духом и по
звонить. И вот я у него последний раз, Ц но я ведь не знала, что это Ц после
дний раз. Обычное застолье, обычные лица
В самое последнее время обычными лицами бы
ли: Берия, Маленков, Булганин и Микоян. Появлялся и Хрущев. С 1949-го года, посл
е ареста его жены. Молотов был фактически не у дел, и его даже в дни болезни
отца не позвали. Надо сказать, что в это самое последнее время даже давниш
ние приближенные отца были в опале: неизменный Власик сел в тюрьму зимой
1952 года, и тогда же был отстранен его личный секретарь Поскребышев, служив
ший ему около 20-ти лет.
, привычные разговоры, остроты, шутки многолетней давности. Странн
о Ц отец не курит. Странно Ц у него красный цвет лица, хотя он обычно всег
да был бледен (очевидно, было уже сильно повышенное давление). Но он, как вс
егда, пьет маленькими глотками грузинское вино Ц слабое, легкое, аромат
ное.
Странно все в комнате Ц эти дурацкие портреты писателей на стенах, эти «
Запорожцы», эти детские фотографии из журналов… А, впрочем, Ц что странн
ого, захотелось человеку, чтобы стены не были голыми; а повесить хоть одну
из тысяч дарившихся ему картин, он не считал возможным. Правда, в углу комн
аты висит в раме китайская вышивка, Ц яркий огромный тигр, Ц но она виси
т там еще с довоенных времен, это уже привычно. Застолье было обычным, Ц н
ичего нового. Как будто мир вокруг не существует. Неужели все эти, сидящие
здесь люди, еще сегодня утром не узнали что-нибудь свежего и интересного
со всех концов мира? Ведь они же располагают информацией, как никто иной, н
о похоже, что не располагают. Когда я уходила, отец отозвал меня в сторону,
и дал мне деньги. Он стал делать так в последние годы, после реформы 1947 года,
отменившей бесплатное содержание семей Политбюро. До тех пор я существо
вала вообще без денег, если не считать университетскую стипендию, и вечн
о занимала у своих «богатых» нянюшек, получавших изрядную зарплату. Посл
е 1947 года отец иногда спрашивал в наши редкие встречи: «Тебе нужны деньги?»
Ц на что я отвечала всегда «нет». Ц «Врешь ты, Ц говорил он, Ц сколько т
ебе нужно?» Я не знала, что сказать. А он не знал ни счета современным деньг
ам, ни вообще сколько что стоит, Ц он жил своим дореволюционным представ
лением, что сто рублей Ц это колоссальная сумма. И когда он давал мне две-
три тысячи рублей, Ц неведомо, на месяц, на полгода, или на две недели, Ц т
о считал, что дает миллион… Вся его зарплата ежемесячно складывалась в п
акетах у него на столе. Я не знаю, была ли у него сберегательная книжка, Ц н
аверное нет. Денег он сам не тратил, их некуда и не на что было ему тратить. В
есь его быт, дачи, дома, прислуга, питание, одежда, Ц все это оплачивалось г
осударством, для чего существовало специальное управление где-то в сист
еме МГБ, а там Ц своя бухгалтерия, и неизвестно сколько они тратили… Он и
сам этого не знал. Иногда он набрасывался на своих комендантов и генерал
ов из охраны, на Власика, с бранью: «Дармоеды! Наживаетесь здесь, знаю я, ско
лько денег у вас сквозь сито протекает!» Но он ничего не знал, он только ин
туитивно чувствовал, что улетают огромные средства… Он пытался как-то п
ровести ревизию своему хозяйству, но из этого ничего не вышло Ц ему подс
унули какие-то выдуманные цифры. Он пришел в ярость, но так ничего и не мог
узнать. При своей всевластности он был бессилен, беспомощен против ужаса
ющей системы, выросшей вокруг него как гигантские соты, Ц он не мог ни сл
омать ее, ни хотя бы проконтролировать… Генерал Власик распоряжался мил
лионами от его имени, на строительство, на поездки огромных специальных
поездов, Ц но отец не мог даже толком выяснить где, сколько, кому… Он пони
мал, что, должно быть, мне все-таки нужны деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27