Когда я расскажу тебе, как постепенно сложилась такая
жизнь, ты увидишь, что иначе не могло и быть, ни раньше, ни теперь. Я не умею и
не могу писать о том, чего не знаю и не видела своими глазами. Я не публицис
т. Написать биографию отца, охватывающую двадцать лет прошлого века и по
ловину этого века, я бы никогда не взялась. Я в состоянии судит ь лишь о том,
что видела и пережила сама или что, во всяком случае, находится в пределах
моего понимания. Я могу написать о своей жизни в доме с отцом в течение два
дцати семи лет; о людях, которые были в этом доме, или были к нему близки; о в
сем том, что нас окружало и составляло уклад жизни; о том, какие разные люд
и и какие разные стремления боролись в этом укладе; может быть, о чем-то ещ
е… Все это составит небольшой кусочек жизни моего отца Ц около одной ее
трети Ц и совсем небольшой кусочек жизни вообще. Быть может, это микроск
опически мало. Но ведь жизнь надо разглядывать и в микроскоп, Ц мы слишко
м привыкли судить «в основном», «в общих чертах»; не отсюда ли весь этот по
верхностный догматизм и нетерпимость? А ведь жизнь нашей семьи, этого кр
ошечного кусочка общества, очень характерна, или, как говорят в литерату
рной критике, типична. Двадцатый век, революция, все перемешали и сдвинул
и со своих мест. Все переменилось местами Ц богатство и бедность, знать и
нищета. И как все ни перетасовалось и сместилось, как ни обнищало и перера
спределилось, но Россия осталась Россией. И жить, строиться, стремиться в
перед, завоевывать что-то новое, и поспевать за остальными нужно было все
ей же Ц а хотелось догонять и перегонять… Быть может, в этом общем устрем
лении, в этом общем потоке, который и есть жизнь, что-то можно найти интере
сное и в семейных хрониках, в эпизодах, портретах людей близких и никому н
е известных. Ты говоришь, что все интересно. Это тебе все интересно. Я совс
ем не убеждена, что это будет глубоко интересно еще кому-нибудь. А любопыт
но, конечно, всем. Сейчас стоит недалеко от Кунцева мрачный пустой дом, где
отец жил последние двадцать лет, после смерти мамы. Я сказала, что вещи не
выражают отца, потому что он не придавал им никакого значения. Быть может,
я не права? Дом этот, во всяком случае, как-то похож на жизнь этих последних
двадцати лет. У меня ничего не связано с ним. я его не любила никогда. Дом по
строил в 1934 году архитектор Мирон Иванович Мержанов, построивший для отца
еще несколько да ч на юге. Первоначально дом был сделан очень славно Ц со
временная, легкая одноэтажная дача, распластанная среди сада, леса, цвет
ов. Наверху, во всю крышу был огромный солярий Ц там мне так нравилось гул
ять и бегать. Я помню, как все, кто принадлежал еще тогда к нашей семье, прие
зжали смотреть новый дом. Было весело и шумно. Были тогда моя тетка Анна Се
ргеевна (мамина сестра) с мужем, дядей Стахом Реденсом, был дядюшка мой Пав
луша (мамин брат) с женой Евгенией Александровной; были Сванидзе, Ц дядя
Алеша и тетя Маруся. Были братья мои, Яков и Василий. Еще все происходило т
огда по инерции и по традиции, как при маме Ц в доме было весело и многолю
дно. Все привозили с собой детей, дети возились и галдели, и отец это очень
любил. Были бабушка с дедушкой Ц мамины родители. Никак нельзя было бы ск
азать, что после маминой смерти все родственники отвернулись от отца; на
оборот, его старались развлечь, отвлечь, к нему были все внимательны, и он
был радушен со всеми. Но уже поблескивало где-то в углу комнаты пенсне Лав
рентия, Ц такого тихонького еще тогда, скромненького… Он приезжал врем
енами из Грузии, «припасть к стопам». И дачу новую приехал смотреть. Все, к
то тогда был близок к нашему дому, его ненавидели Ц начиная с Реденса и Св
анидзе, знавших его еще по работе в ЧК Грузии. Отвращение к этому человеку
и смутный страх перед ним были единодушными у нас в кругу близких. Мама ещ
е давно (году в 29-м), как говорил мне сам отец, «устраивала сцены, требуя, чтоб
ы ноги этого человека не было у нас в доме». Отец говорил мне это позже, ког
да я была уже взрослой, и пояснял: «Я спрашивал ее Ц в чем дело? Приведи фак
ты! Ты меня не убеждаешь, я не вижу фактов! А она только кричала: я не знаю, ка
кие тебе факты, я же вижу, что он негодяй! Я не сяду с ним за один стол! Ну, Ц г
оворил я ей тогда, Ц убирайся вон! Это мой товарищ, он хороший чекист, он по
мог нам в Грузии предусмотреть восстание мингрельцев, я ему верю. Факты, ф
акты мне надо!» Бедная моя, умная мама! Факты были позже… Так вот, тогда Ц в
Кунцево, на Ближней, бывал о много народу, и было весело… Сейчас дом стоит
неузнаваемый. Его много раз перестраивали, по плану отца. Должно быть, он п
росто не находил себе покоя, потому что так случалось каждый раз: куда бы о
н ни приезжал отдыхать на юг, к следующему сезону дом весь перестраивали.
То ему не хватало солнца, то нужна была тенистая терраса; если был один эта
ж Ц пристраивали второй, а если их было два Ц то один сносили… Так и на Бл
ижней. Сейчас там два этажа, причем во втором этаже никогда никто не жил,
Ц ведь отец был один в доме. Быть может, ему хотелось поселить там меня, бр
ата, внуков? Не знаю, он никогда не говорил нам об этом. Второй этаж был прис
троен в 1948 году. Позже, в 1949-м, там, в большом зале, был огромный прием в честь ки
тайской делегации. Это был единственный раз, когда второй этаж был испол
ьзован. Потом он стоял без дела. Отец жил всегда внизу, и по существу, в одно
й комнате. Она служила ему всем. На диване он спал (ему стелили там постель),
на столике возле стояли телефоны, необходимые для работы; большой обеден
ный стол был завален бумагами, газетами, книгами. Здесь же, на краешке, ему
накрывали поесть, если никого не было больше. Тут же стоял буфет с посудой
и с медикаментами в одном из отделений. Лекарства отец выбирал себе сам, а
единственным авторитетом в медицине был для него академик В. Н. Виноград
ов, который раз-два в год смотрел его. В комнате лежал большой мягкий кове
р и был камин Ц единственные атрибуты роскоши и комфорта, которые отец п
ризнавал и любил. Все прочие комнаты, некогда спланированные Мержановым
в качестве кабинета, спальни, столовой, были преобразованы по такому же п
лану, как и эта. Иногда отец перемещался в какую-либо из этих комнат и пере
носил туда свой привычный быт. Почти каждый день (в последние годы, после в
ойны) к нему съезжалось «обедать» всё Политбюро. Обедали в большом зале, т
ут же принимали приезжавших гостей. Я бывала там редко, и видела в этом зал
е только Иосипа Броз-Тито в 1946 году, но в этом зале побывали, наверное, все ру
ководители братских компартий, Ц англичане, американцы, французы и ита
льянцы. В этом зале отец лежал в марте 1953 года, и один из диванов возле стены
стал его смертным одром. Когда-то Мержанов сделал в доме и детские комнат
ы. Позже их соединили в одну комнату, безликую, как все остальные, с дивано
м, столом, ковром на полу. Бывшая спальня сделалась просто проходной комн
атой. Там стоял шкаф с одеждой. Там же был и книжный шкаф, туда же поставили
и рояль, так как в большом зале он «мешал» отцу. Когда появился этот рояль
в доме, и для чего Ц я не знаю. Вероятно им никогда не пользовались. Что был
о приятно в этом доме, это его чудесные террасы со всех сторон, и чудный са
д. С весны до осени отец проводил дни на этих террасах. Одна была застеклен
а со всех сторон, две Ц открытые, с крышей и без крыши. Особенно он любил в п
оследние годы маленькую западную терраску, где видны были последние луч
и заходящего солнца. Она выходила в сад; сюда же в сад, прямо в цветущие виш
ни, выходила и застекленная веранда, пристроенная в последние годы. Сад, ц
веты и лес вокруг Ц это было самое любимое развлечение отца, его отдых, ег
о интерес. Сам он никогда не копал землю, не брал в руки лопаты, как это дела
ют истинные любители садоводства. Но он любил, чтобы все было возделано, у
брано, чтобы все цвело пышно, обильно, чтобы отовсюду выглядывали спелые,
румяные плоды Ц вишни, помидоры, яблоки, Ц и требовал этого от своего са
довника. Он брал лишь иногда в руки садовые ножницы и подстригал сухие ве
тки, Ц это была его единственная работа в саду. Но повсюду в саду, в лесу (т
оже прибранном, выкошенном, как в лесопарке) там и сям были разные беседки
, с крышей, без крыши, а то просто дощатый настил на земле и на нем столик, пл
етеная лежанка, шезлонг, Ц отец все бродил по саду и, казалось, искал себе
уютного, спокойного места, Ц искал и не находил… Летом он целыми днями во
т так перемещался по парку, ему несли туда бумаги, газеты, чай. Это тоже был
а его «роскошь», как он ее понимал и желал, Ц и в этом проявлялся его здоро
вый вкус к жизни, его неистребимая любовь к природе, к зем ле, а также его ра
ционализм: последние годы ему хотелось здоровья, хотелось дольше жить… К
огда я была у него здесь последний раз, за два месяца до болезни и смерти, я
была неприятно поражена: на стенах комнат и зала были развешаны увеличен
ные фотографии детей Ц кажется, из журналов: мальчик на лыжах, девочка по
ит козленка из рожка молоком, дети под вишней, еще что-то… В большом зале п
оявилась целая галерея рисунков (репродукций, не подлинников) художника
Яр-Кравченко, изображавших советских писателей: тут были Горький, Шолох
ов, не помню, кто еще. Тут же висела, в рамке, под стеклом, репродукция репинс
кого «Ответа запорожцев султану», Ц отец обожал эту вещь, и очень любил п
овторять кому угодно непристойный текст этого самого ответа… Повыше на
стене висел портрет Ленина, тоже не из самых удачных. Все это было для меня
абсолютно непривычно и странно Ц отец вообще никогда не любил картин и
фотографий. Только в квартире нашей в Москве, после маминой смерти, висел
и ее огромные фотографии в столовой и у отца в кабинете. Но так как он не жи
л в квартире, то и это тоже не выражало, по существу, ничего… Вообще формул
а «Сталин в Кремле» выдумана, неизвестно кем, и означает только то, что его
кабинет, его работа находились в Кремле, в здании Президиума ЦК и Совета М
инистров. Дом в Кунцево пережил, после смерти отца, странные события. На вт
орой день после смерти его хозяина, Ц еще не было похорон, Ц по распоряж
ению Берия, созвали всю прислугу и охрану, весь штат обслуживавших дачу, и
объявили им, что вещи должны быть немедленно вывезены отсюда (неизвестно
куда), а все должны покинуть это помещение. Спорить с Берия было никому не
возможно. Совершенно растерянные, ничего не понимавшие люди собрали вещ
и, книги, посуду, мебель, грузили со слезами все на грузовики, Ц все куда-т
о увозилось, на какие-то склады… подобных складов у МГБ-КГБ было немало в
свое время. Людей прослуживших здесь по десять-пятнадцать лет не за стра
х, а за совесть, вышвыривали на улицу. Их разогнали всех, кого куда; многих о
фицеров из охраны послали в другие города. Двое застрелились в те же дни. Л
юди не понимали ничего, не понимали Ц в чем их вина? Почему на них так опол
чились? Но в пределах сферы МГБ, сотрудниками которого они все состояли п
о должности (таков был, увы, порядок, одобренный самим отцом!), они должны бы
ли беспрекословно выполнять любое распоряжение начальства. Я узнала об
этом много позже Ц тогда, в те дни, меня не спрашивали. Потом, когда «пал» с
ам Берия, стали восстанавливать резиденцию. Свезли обратно вещи. Приглас
или бывших комендантов, подавальщиц, Ц они помогли снова расставить вс
е по своим местам и вернуть дому прежний вид. Готовились открыть здесь му
зей, наподобие ленинских Горок. Но затем последовал XX съезд партии, после
которого, конечно, идея музея не могла прийти кому-либо в голову. Сейчас в
служебных корпусах, где жила охрана, Ц не то госпиталь, не то санаторий. Д
ом стоит закрытый, мрачный, мертвый. Иногда этот дом, его угрюмые, всегда к
азавшиеся пустыми, комнаты, снятся мне во сне, и я просыпаюсь, холодная от
ужаса… Дорога, шедшая туда от Поклонной Горы, превратилась в аллею, там гу
ляют москвичи, живущие в новых домах на Кутузовском проспекте. С шоссе, ве
дущего к университету, видно, как зарос и заглох лес вокруг этого дома. Это
Ц мрачный дом, мрачный памятник. Я бы не пошла сейчас туда, озолоти меня,
Ц ни за что! Может быть это и есть выразительный монумент того, что называ
ется у нас «эпохой культа личности»? Отец любил этот дом, он был в его вкус
е, он был ему удобен. Быть может, его душа, не найдя себе нигде места, захотел
а бы укрыться под его крышей, Ц это можно себе представить. Это было бы дл
я нее истинным обиталищем… Но у нас был когда-то и другой дом. Да, представ
ь себе, милый мой друг, что у нас был некогда совсем иной дом, Ц веселый, со
лнечный, полный детских голосов, веселых радушных людей, полный жизни. В т
ом доме хозяйствовала моя мама. Она создала тот дом, он был ею полон, и отец
был в нем не бог, не «культ», а просто обыкновенный отец семейства. Дом это
т назывался «Зубалово», по имени его старого, дореволюционного владельц
а, и находится он сейчас от меня здесь в двух километрах, недалеко от станц
ии Усово. Там мои родители жили с 1919 года по 1932, до маминой смерти. А позже отец
не мог оставаться ни там, ни в старой городской квартире Ц он переменил к
вартиру в Кремле (в ней жили уже только мы, дети), и построил себе новую дачу
, Ближнюю, в Кунцево. А дети, родственники (пока их не разогнали и не арестов
али), дедушка с бабушкой, Ц все мы оставались по-прежнему на лето в Зубало
ве. Но без мамы все стало совсем другим, все неузнаваемо переменилось… Я х
очу вернуться назад, к солнечным детским годам, к тому времени, которое дл
я нас, детей, безоблачно текло в рамках жизни, организованной и созданной
мамой. Это были сказочные годы. Они прошли где-то здесь рядом, в этой окрес
тности, Ц ты понимаешь теперь почему я не могу никак оторваться от этой с
амой Жуковки, где я сижу сейчас в лесу и пишу? Я расскажу тебе о том времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27