Мо
й сын и няня были со мной, Ц няня все так же чистила мне яблоки и подставля
ла тарелку, когда я занималась… Осенью пришло письмо от отца Ц я давно уж
е не получала от него писем… Оно было далеким отзвуком довоенных лет, Ц о
чень далеким и непохожим… «Здравствуй, Светка! Получил твое письмо. Хоро
шо, что не забываешь отца. Я здоров. Живу хорошо. Не скучаю. Посылаю тебе под
арочек (мандарины). Целую. Твой И. Сталин. 11.Х.1947».
Эти годы Ц 1947-49, были очень тоскливыми. Я жила совсем изолированно. Каждый ш
аг мой был поднадзорен Ц хотя М. Н. Климов уже давно не ходил за мной по пят
ам. Ося рос на даче, деревенским дикарем, и я иногда по целым неделям не вид
ела его. Я ходила в университет, редко Ц в театры, очень часто Ц в консерв
аторию. Знакомых у меня было немного, Ц расширить круг их было невозможн
о. Дом Ждановых, где я особенно часто стала бывать после смерти А. А. Жданов
а, казался мне Ц по сравнению с моей унылой крепостью Ц очень веселым. Та
м бывала по воскресеньям молодежь, Ц бывшие одноклассники Юрия Андреев
ича и университетские друзья. В моей уединенной, полудикой жизни Ц это б
ыл оазис; мне нравилось там бывать, молодежь чувствовала себя там вольно.
Отец мой очень любил А. А. Жданова, уважал и его сына, и всегда желал, чтобы с
емьи «породнились». Это вскоре и произошло, Ц весной 1949 года, Ц без особо
й любви, без особой привязанности, а так, по здравому размышлению… Мне каз
алось, к тому же что эта возможность уйти в другой дом даст мне хоть какую-
то самомалейшую свободу, откроет доступ к людям, которого у меня не было. О
тцу хотелось другого. Я вдруг узнала, что на даче его в Кунцево пристраива
ют обширный второй этаж… Потом он как-то раз приехал в Зубалово и сказал,
побродив по комнатам: «Зачем тебе переезжать к Ждановым? Там тебя съедят
бабы! Там слишком много баб!!» (Вопрос о браке уже как-то сам собой решился,
я хотела закончить университет, а потом уже переехать в дом Ждановых). Он н
е переносил вдову Жданова Ц Зинаиду Александровну и ее сестер… Я испуга
лась Ц я никак не хотела оставаться у отца в доме, и я знала, что Юрий Андре
евич ни за что не согласится переехать жить к нам. Отец, по-видимому, с возр
астом стал томиться одиночеством. Он был уже так изолирован от всех, так в
ознесен, что вокруг него образовался вакуум Ц не с кем было молвить слов
о… Он послал меня летом 1948 года отдыхать в Крым с Оськой и с Гулей (Яшиной до
чкой), о которой он иногда вспоминал и спрашивал… Потом прислал туда пись
мо: Ц «При езжай к 10-му, и потом уедем на юг. Целую. Твой папочка». Ему хотело
сь, чтобы мы снова, как в прошлое лето, поехали вместе на «Холодную речку»,
Ц но я не решилась… Мне хотелось провести август в Зубалове, с няней и с с
ыном, Ц и он обиделся… Я поехала на юг повидать его позже, в ноябре 1948 года.
Было солнечно и тепло, море, хоть и холодное, ласкало глаз. Цвели розы, можн
о было ходить без пальто… Отец был раздражен, назвал меня за столом при вс
ех «дармоедкой», ругался, что из меня «все еще не вышло ничего путного». Вс
е молчали, смущенные; молчала и я, не зная, что говорить. На другой день он вд
руг впервые заговорил со мной о маме. Мы были одни. На ноябрьские праздник
и, 9 ноября приходилась годовщина ее смерти. Это отравляло ему всегда эти п
раздники, и последние годы он проводил ноябрь на юге. Мне было не по себе; я
не знала, как говорить на эту тему с отцом, Ц я боялась ее. Мы сидели одни, б
ыл долгий завтрак Ц как всегда, много фруктов, хорошее вино. «И ведь вот т
акой плюгавенький пистолетик!» Ц сказал он вдруг в сердцах, и показал па
льцами, какой маленький был пистолет. «Ведь Ц просто игрушка! Это Павлуш
а привез ей. Тоже, нашел что подарить!» Он искал других виноватых. Ему хоте
лось найти причину и виновника, на кого бы переложить всю эту тяжесть. Тяж
есть давила его все больше и больше. По-видимому, с возрастом, мысль его вс
е чаще возвращалась к маме. То вдруг он вспоминал, что мама дружила с Полин
ой Семеновной Жемчужиной и она «плохо влияла на нее»; то ругал последнюю
книгу, прочитанную мамой незадолго до смерти, модную тогда «Зеленую Шляп
у». Он не хотел думать об иных, серьезных причинах, делавших их совместную
жизнь столь трудной для нее, Ц он искал непосредственного «повода» Ц к
ак будто бы в этом и было все дело… Мне было очень трудно. Я чувствовала, чт
о он впервые говорит со мной об этом как с равным, взрослым человеком, Ц н
о мне было бесконечно тягостно испытывать подобное доверие… В тот ноябр
ь 1948 года мы возвращались в Москву вместе, поездом… У меня в купе был журнал
«Искусство», я си дела и разглядывала репродукции. Вошел отец, заглянул в
журнал. «Что это?» Ц спросил он. Это был Репин, рисунки, этюды. «А я этого ни
когда не видел…» Ц сказал он вдруг с такой грустью в голосе, что мне сдела
лось больно… Я представила себе на минуту, что случилось бы, если бы отец в
друг, Ц нет, в какой-нибудь специально отведенный для него лично, закрыт
ый день пошел бы посмотреть Третьяковку, Ц что бы там творилось. Боже! И ч
то бы творилось потом! Сколько бы беготни, суд-пересуд, болтовни нелепой…
Должно быть, отец сам представлял, что это для него просто стало невозмож
ным Ц как и многие другие невинные, доступные другим, развлечения. И он эт
ого не делал. Или Ц он боялся. Не знаю. Он не боялся народа Ц никогда, и нел
епо звучат сегодня лицемерные слова Ц «он не любил народа». На станциях
мы выходили гулять по перрону. Отец прогуливался до самого паровоза, при
ветствуя на ходу железнодорожников. Пассажиров не было видно; поезд был
специальный, на перрон никто не выходил… Это было печально, зловеще, тоск
ливо. Кто придумывал все это? Кто изобретал все эти хитрости? Не он. Это был
а система, в которой он сам был узник, в которой он сам задыхался, от безлюд
ья, от одиночества, от пустоты. Я приехала в Москву с тягостным чувством. П
оезд остановили где-то не доезжая вокзала, в Подмосковье; туда подали маш
ины Ц опять же, чтобы не ехать в город, где масса народа. Бегал и суетился г
енерал Власик, Ц ожиревший, опухший от важности и коньяка. Пыхтели и проч
ие, разжиревшие на тучных казенных харчах Ц генералы и полковники из ох
раны. Их ехал целый поезд Ц свита, двор, прихлебатели. Отец скрежетал зуба
ми, глядя на них, и не упускал случая, чтобы накинуться на них с какими-нибу
дь грубыми окриками. С прислугой он никогда не разговаривал в таком тоне.
Я поехала на кремлевскую квартиру, Ц он к себе, в Кунцево. Несколько дней
я приходила в себя и отдыхала. Рядом с ним было трудно, затрачивалось огро
мное количество нервной энергии. Мы были очень далеки. Мы это понимали об
а. Каждый жаждал уйти к себе домой Ц уединиться и отдохнуть друг от друга
. Каждый был обижен. Каждый грустил и страдал Ц почему жизнь такая дурацк
ая? И каждый из нас обвинял в этом другого… В конце 1948 года поднялась новая
волна арестов. Попали в тюрьму мои тетки Ц вдова Павлуши, вдова Реденса. П
опали в тюрьму и все их знакомые. Арестовали и отца моего первого мужа Ц с
тарика И. Г. Морозова. Потом пошла кампания против «космополитов», и арест
овали еще массу народа. Арестовали и Полину Семеновну Жемчужину Ц не уб
оявшись нанести такой страшный удар Молотову. Арестовали А. Лозовского.
Убили Михоэлса. Они все обвинялись в том, что входили в «сионистский цент
р». «Сионисты подбросили и тебе твоего первого муженька», Ц сказал мне н
екоторое время спустя отец. «Папа, да ведь молодежи это безразлично, Ц ка
кой там сионизм?» Ц пыталась возразить я. «Нет! Ты не понимаешь! Ц сказал
он резко Ц сионизмом заражено все старшее поколение, а они и молодежь уч
ат…» Спорить было бесполезно. Про теток моих он сказал, когда я спросила, в
чем же их вина? Ц «Болтали много. Знали слишком много, Ц и болтали слишко
м много. А это на руку врагам…» Он был предельно ожесточен против всего ми
ра. Он всюду видел врагов. Это было уже патологией, это была мания преследо
вания Ц от опустошения, от одиночества. «У тебя тоже бывают антисоветск
ие высказывания» Ц сказал он мне совершенно серьезно и зло… Я не стала н
и возражать, ни спрашивать, откуда такие сведения… Мне хотелось уйти из д
ома, хоть куда-нибудь. Весной, 1949 года, я окончила университет и вышла замуж
за Юрия Андреевича Жданова. Мы с Оськой переехали жить на квартиру Ждано
вых в Кремле. Отец был не так уж далек от истины: в доме Ждановых было совсе
м не так легко и приятно, как это мне казалось со стороны. У нас в доме было т
оскливо, пустынно, тихо, неуютно и было трудно жить, но при всем этом у нас о
тсутствовал мещанский дух. В доме же, куда я попала, я столкнулась с сочета
нием показной, формальной, ханжеской «партийности» с самым махровым «ба
бским» мещанством Ц сундуки, полные «добра», безвкусная обстановка спл
ошь из вазочек, салфеточек, копеечных натюрмортов на стенах. Царствовала
в доме вдова, Зинаида Александровна Жданова, воплощавшая в себе как раз э
то соединение «партийного» ханжества с мещанским невежеством. После на
шего брака почему-то реже стала бывать молодежь, круг замкнулся в семье и
стало нестерпимо, непроходимо скучно… Эти годы Ц 1949-52 Ц были очень трудн
ыми для меня. Они были трудными и для всех: вся страна задыхалась, всем был
о невмоготу. В доме, где я жила теперь, властвовал дух ортодоксальной парт
ийности, Ц но не той, которой придерживались мои дедушка и бабушка, моя м
ама, Сванидзе и другие старые партийцы. Здесь все было показное, надутое, в
нешнее. Сам Юрий Андреевич, питомец университета, бывший там всегда люби
мцем молодежи, страдал от своей работы в ЦК, Ц он не знал, куда попал… Дома
он бывал мало, приходил поздно (тогда было принято приходить с работы час
ов в одиннадцать ночи). У него были свои заботы и дела, и при врожденной сух
ости натуры он вообще не обращал внимания на мое состояние духа и печали.
Дома он был в полном подчинении у маменьки, которую называл «мудрой сово
й», и шел в русле ее вкусов, привычек, суждений. Мне, с моим вольным воспитан
ием, очень скоро стало нечем дышать… Я попросила разрешения, чтобы жила с
нами моя няня Ц единственный родной и близкий мне человек, Ц но мне было
заявлено, что «некультурной старухе совершенно нечего здесь делать, она
только будет портить Осю». И няня осталась в Зубалове, где ее поместили в
комнатке в служебном флигеле. Я ездила к ней в гости, мы с ней пили чай с вар
еньем, она рассказывала мне о своих болезнях, мы обсуждали наши общие дел
а… Раза два-три она приезжала ко мне в Успенское Ц где была дача Ждановых
, Ц но ее там принимали, как дворничиху Ц только Оська кидался к «бабусе
», Ц и она скоро уезжала. К такому отношению она не привыкла, Ц ее везде, в
сю жизнь считали членом семьи, и даже «буржуйки», то есть ее дореволюцион
ные хозяйки, были с ней ласковее, чем здешние. Самолюбие ее было уязвлено.
Отца я не видела очень, очень долго. Зиму 1949-50 года я тяжело болела Ц ждала р
ебенка и это проходило, в отличие от первого раза, ужасно трудно. Весной ме
ня положили в больницу, и после полутора месяцев я, наконец, вернулась в Ус
пенское с крошечной, слабенькой Катькой, совершенно измученная болезнь
ю, одиночеством, сознанием неудачи второго брака, неприязнью к дому, где м
не предстояло жить… В больнице случилось так, что рядом со мной лежала в п
алате Светлана Молотова, которую я знала с детства. Она тоже родила девоч
ку, и дня через два ее пришел навестить Вячеслав Михайлович Ц как это воо
бще полагается у нормальных родителей… Я была ужасно опечалена этим соп
оставлением, нервы мои были до предела издерганы долгой болезнью, и я в то
т вечер написала отцу письмо полное обиды… Я получила от него ответ; это б
ыло вообще его последнее письмо ко мне: «Здравствуй, Светочка! Твое письм
о получил. Я очень рад, что ты так легко отделалась. Почки Ц дело серьезно
е. К тому же роды… Откуда ты взяла, что я совсем забросил тебя?! Приснится же
такое человеку… Советую не верить снам. Береги себя. Береги дочку: госуда
рству нужны люди, в том числе и преждевременно родившиеся. Потерпи еще, Ц
скоро увидимся. Целую мою Светочку. Твой „папочка“. 10 мая 1950 г.» Я была рада п
исьму, Ц я не особенно надеялась, что оно будет… Но мне было ужасно неуют
но от мысли, что моя маленькая Катя, которая еще находилась между жизнью и
смертью, уже «нужна государству»… И я, увы, хорошо понимала, что «скоро» мы
не сможем увидеться… Мы увиделись и немножко были опять вместе лишь буд
ущим летом Ц 1951 года, когда он поехал отдыхать в Грузию, в Боржоми, и вызвал
меня туда. Я пробыла там с ним недели две. Он отдыхал, и я видела как он насла
ждался сладким воздухом Грузии, ветерком с Куры, пробегавшей рядом с Лик
анским дворцом, где он остановился… Ему было уже семьдесят два года, но он
очень бодро ходил своей стремительной походкой по парку, а за ним, отдува
ясь, ковыляли толстые генералы охраны. Иногда он менял направление, пово
рачивался кругом, Ц натыкался прямо на них, Ц тут его взрывало от злост
и и найдя любой маленький повод, он распекал первого попавшегося под рук
у… Завтракал и обедал он, Ц как всегда летом, Ц в саду, где-нибудь под дер
евом. Он просил ловить в Куре свежую рыбу, вспоминал грузинские названия
рыб и наслаждался воспоминаниями. Но это все Ц больше про себя, он вообще
не любил говорить о чувствах, Ц «это для баб»… Вспомнил он только, что в э
том самом Ликанском дворце останавливался с мамой, в 1922-м году, когда родил
ся Василий, и они приехали в Грузию. Но не вдавался в подробности… «Дворец
» был старой охотничьей дачей какого-то князя, дурацкий, безвкусный, но Ц
в очень красивой местности, в ущелье, где пробегала Кура. Один берег ее бы
л обрывист, там громоздились скалы, а еще выше на скалах, Ц торчали разва
лины крепости, как это почти везде в Грузии. Другой берег был пологий, в не
большой горной долине был разбит полупарк полулес, и тут стоял дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27