Он был, кажется, пятнадцатого века, красивый, выдержанный в строгом стиле, возможно, тот самый помещичий дом, которому принадлежал и коттедж Лизы, и ее обнесенный кирпичной оградой сад.
Почти бессознательно Эмма надела пальто, ботинки и отправилась туда, движимая каким-то радостным восторгом. Она дошла до элегантных витых железных ворот за какие-то пятнадцать минут, остановилась и заглянула за ограду. Стоя у ворот и раздумывая, осмелится ли она просто войти и постучать в дверь, Эмма увидела две машины, одна из которых проехала мимо нее. Она отступила, но тут водитель притормозил, опустил стекло и посмотрел на нее. Это был полковник Лоусон.
– Чем могу быть полезен? – спросил он.
Она нерешительно сказала:
– Извините. Я Эмма Диксон. Живу в конце аллеи в доме Лизы.
– Я вас видел. – Он даже не улыбнулся.
– Дело в том, что я только недавно узнала, что мои предки когда-то жили в этом доме, и не смогла не прийти сюда взглянуть. – Она неуверенно пожала плечами.
– В самом деле? – Выражение его лица не смягчилось. – Ну что же, боюсь, что этот дом закрыт для посещений, поэтому вам придется довольствоваться разглядыванием его только отсюда. – Он нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и ворота за ним захлопнулись. Эмма осталась стоять на дороге с открытым ртом, потом в негодовании она резко развернулась. А она-то надеялась, что он отнесется к ней с уважением, как к потомку семьи, которая однажды владела этим домом!
Она отошла от ворот, немного помедлив, чтобы бросить через плечо последний взгляд на увитые глицинией стены, на высокие, цвета ячменного сахара, трубы и на окна с элегантными высокими рамами. И в этот момент она испытала шок узнавания: в своих снах она смотрела из этих окон, когда-то давным-давно, она провела детство в этом доме, и здесь за ней ухаживала женщина по имени Лиза, играя с ней в детской под этой древней черепичной крышей!

46

Вернувшись домой с церковного двора, Майк целый час расхаживал по комнате взад и вперед. Дважды он пытался дозвониться до Тони, но не сумел, два визита к прихожанам на другом конце города его тоже не успокоили. Входя в дом, он услышал по автоответчику сообщение от Юдит, но решил проигнорировать его, и взялся за бутылку виски. Он выпил полный стакан и со вздохом уселся за стол. Где же помощь Божия, она ему так нужна! Возможно, следует сходить в церковь помолиться. Именно в такие дни он задумывался над тем, насколько сильна его вера и не совершил ли он ужасную ошибку, посвятив себя церкви? Снова потянувшись к бутылке, Майк смотрел на нее в течение минуты, потом отставил ее и потер лицо обеими руками. Дело просто в том, что он очень устал...
Если бы кто-нибудь заглянул в окно спустя десять минут, он бы увидел за письменным столом священника, крепко спящего на скрещенных на столе руках, с пустым стаканом у локтя.

Мэтью Хопкинс плохо спал. Его сновидения были очень яркие и какие-то внезапные, полные ужаса и страха или же предельно эротичные, особенно в последнее время. Ему снилось, как Сара бежит к его дому на Сауф-стрит, стуча каблучками по мостовой, как развеваются ее юбки. Во сне она взбегала по лестнице, срывая на ходу накидку. Локоны ее выбивались из-под чепца.
– Господин Хопкинс, где вы?
Он слышал, как она быстро открывает одну дверь за другой, ища его.
– Вы должны со мной поговорить! Мы должны найти способ освободить Лизу, вы должны признать ее невиновной!
Он улыбался. Он стоял посреди комнаты в ожидании, скрестив на груди руки. Когда она вошла, он уже точно знал, какова будет сделка. И вот она здесь, в дверях, жадно смотрит на него, ее глаза вызывающе блестят.
– Итак, сударыня. Что вы предложите в обмен на свободу Лизы?
Она вскинула бровь:
– А что вы согласитесь принять, господин Хопкинс? – Она делает шаг навстречу.
Он вдыхает запах ее нежной кожи, розовой воды, исходящий от ее волос, слышит слабый шелест ее нижних юбок. Он хмурится. Это же дочь роялистов, красивая, свободная, рожденная для радостей и удовольствия. Скорбь в ее глазах – лишь временная, из-за смерти ее брата и мужа, тревоги за ее няню. Несомненно, она – сестра ведьмы, но это скоро пройдет, и она станет просто никчемной потаскушкой. Он незаметно содрогнулся при мысли о ее таком сладостном теле, об этом запретном плоде...
– Цена – это мое тело, господин Хопкинс? – Она приблизилась. Если бы он вытянул руку, то мог бы коснуться ее руки. Он видел ложбинку ее груди. Видел влажный след от ее вожделенного, пробежавшего по губам язычка. – Вы даете мне слово, что ее освободят?
Он не мог говорить, пытаясь противостоять собственному вожделению, собственной страсти...
Улыбаясь, она сделала еще шаг навстречу. Он видел прелестные тесемочки на ее талии и рукавах. Почему эта женщина не в трауре? Подобный наряд является оскорблением обществу! Какая экстравагантность! Какое отсутствие благоразумия, и здравого смысла, и чистоты! Он с трудом сглотнул, чувствуя острый спазм в груди. Кашлять нельзя... не теперь! Ему стало трудно дышать, но даже в таком состоянии он бессознательно дотянулся до нее, и его пальцы осторожно, очень осторожно коснулись шелка платья на ее груди.
На ней была сорочка из нежнейшего батиста и белые чулки, поддерживаемые зелеными подвязками.
– Вы даете мне слово, Мэтью? – Голос ее звучал нежно, убедительно, когда она протянула руку и погладила его по лицу. Ни одна женщина не прикасалась к нему так ласково с тех пор, как мама омывала его раны после бабушкиных побоев. Но мама тогда просто поцеловала его в щеку, пожала плечами и велела соблюдать целомудрие, или его снова побьют, или, что гораздо хуже, он попадет в ад. А потом мама отвернулась... Отец же никогда ни во что не вмешивался. Это был последний день его детства.
Хопкинс прикусил губу. Его желание было нестерпимо. Одиночество его было такой болезненной глубины, что он не мог постичь смысла желания плоти как стремления продолжения жизни. И вот она, Сара, с ее прекрасными янтарными глазами, с совершенной, созревшей для страсти грудью, с нежной сладкой кожей, предлагающая ему блаженство и вечные муки за одну упоительную ночь с ней вместе в раю. Стоя перед ней, он противился своему желанию, положив руку ей на грудь, разрываемый надвое жестоким страхом и жаждой... Она чуть отступила, поставив прелестную ножку на стул возле стола, сняла один чулок, потом другой, бросила подвязки на стол, и они упали на его бумаги. Сорочка легко соскользнула с ее плеч и упала к ногам облаком теплой нежной пены...
Она стояла перед ним совершенно обнаженная. Он поднял с пола ее сорочку и прижал к лицу, жадно вдыхая нежный аромат. Было все же еще не слишком поздно. Он все еще мог остановиться...
– Мэтью? – Шепот ее был завораживающим, многообещающим. – Мне нужна бумага с вашей подписью о том, что Лиза свободна.
Чтобы взять блокнот, ему пришлось переложить ее подвязки в виде вышитых ленточек из зеленого шелка. В блокноте был его особый тайный список. Дьявольский список! Он перевернул страницы, на которых было записано имя Лизы, а также и самой Сары, и, найдя чистую страницу, вырвал ее. Трясущейся рукой он поднял ручку, и она видела, как он пишет.
– Где гарантии, что вы исполните свое обещание? – Законник в ее душе нашептывал предостережения прямо в уши Хопкинсу. – Вы можете сохранить мои подвязки. Держите их в заложниках. – Она подняла руки, и он увидел, как рассыпалась тяжелая волна волос по ее спине.
Застонав, он протянул руки, крепко прижал ее к себе и спрятал лицо в этой роскошной, золотистой, мягкой гриве, чувствуя, как ее грудь прижалась к его груди.
Мэтью проснулся с криком ужаса и заметался на постели. Лихорадка его возобновилась, и он чувствовал, как по телу струится пот. Встав на ноги, тяжело кашляя, он повернулся, чтобы взглянуть на кровать. Она была пуста. В течение нескольких минут в тайных уголках его сознания все еще оставался соблазнительный сон, но потом, когда он обессиленно упал на колени, сон растаял, был смыт слезами горечи и стыда.

Майк проснулся с испариной на лице, судорожно смяв в кулаках бумаги на столе. Со стоном он распрямился, четко помня каждую деталь сновидения. Обоих «снов». О Господи, что с ним происходило?!
«Господи Иисусе, не оставь меня, Господи Иисусе, Ты – во мне».
Он пошел в кухню и залпом выпил стакан воды, затем вышел из дома. Почти ничего не сознавая, он направился к дому Лизы.
Когда он постучал в дверь, никто не отозвался. Минуту он стоял, прислушиваясь к тишине, повернулся, чтобы уйти, и увидел Эмму, входящую в калитку.
Вид ее во плоти заставил его затаить дыхание. Почему, чего ради он сюда пришел?!
– Я уйду, если вы заняты, – неуклюже оправдался он. – Просто решил: дай-ка зайду. Все равно шел мимо, – смущенно улыбнулся Майкл.
«Убей ведьму!»
Шепот в его голове был очень тихим, почти неслышным.
Она улыбнулась:
– Пожалуйста, входите.
В гостиной Эмма вдруг повернулась к нему лицом.
– Вы все еще охотитесь за ведьмами?
Он остолбенел.
Между ними повисло молчание.
– Что такое, Майк? Что-то не так? – тревожно спросила она.
Без льющихся в окна солнечных лучей в гостиной было холодно и темно.
Что он тут делает? Он уставился на нее, стараясь представить ее себе обнаженной, играющей парой шелковых зеленых подвязок...
– Почему вдруг вы спросили о ведьмах?
– Мы с вами разговаривали о Линдси, когда виделись в последний раз.
– Конечно. – Он с облегчением улыбнулся. На миг он испугался, что она читает его мысли.
Эмма жестом предложила ему сесть на диван.
– Чем могу помочь? – спросила она.
Осторожно присев на диван, он наклонился, сомкнув руки на коленях.
– Не уверен, что вы можете помочь. – Слова прозвучали с неожиданной иронией.
Она ждала.
А он не представлял, что еще сказать. Когда пауза затянулась, он заметил, как она напряглась.
– Послушайте, Майк! У меня было тяжелое утро. Только что я была в «Оверли-Холл», и полковник Лоусон меня даже на порог не пустил, «позволил» разглядывать дом сквозь запертые ворота! Он заставил меня почувствовать себя ниже травы! – Она жестом показала, как мало он ее уважал. – Мама сегодня рассказала мне, что мои предки жили в том доме триста лет тому назад. Я хотела просто взглянуть. Он не должен был так мне грубить! А теперь появляетесь вы и глядите на меня, словно я – жаба и только что выползла из-под колоды какой-нибудь! Что происходит? Зачем вы пришли?
Он сделал глубокий вдох, откровенно собираясь с силами, отчаянно подыскивая слова.
– Просто я подумал: вам надо бы знать, что мне еще не удалось поговорить с Линдси, хотя я собирался сделать это как можно скорее. Думал, не будете ли вы возражать, если я упомяну ваше... участие?
– Но я ни в чем не участвую! – Она рассердилась. Теплота его и юмор, которые он продемонстрировал ей в кафе, куда-то исчезли. Он выглядел растерянным, и она отреагировала на это с неприязнью. – Пожалуйста, вообще не упоминайте обо мне! Я с ней виделась, мы вчера выпили по чашке кофе. Поговорили. То, что она делает или не делает в связи со своими верованиями, меня никак не касается, и, при всем моем уважении, не думаю, что это касается и вас! Быть членом англиканской церкви не является обязанностью, не так ли?
Майк взглянул на нее и наконец-то улыбнулся. Он не сознавал, как он стал красив, когда озабоченность сошла с его лица.
– Нет, конечно, нет.
Умиротворить ее было непросто.
– Тогда я не понимаю, зачем вам вообще надо вмешиваться?
– Потому что подобная дьявольщина – это тоже моя работа. – Он помолчал. – Догадываюсь, что на церковном дворе больше ничего не происходило?
– Нет, и я обещала Линдси, что больше никогда не пойду туда. – Она изобразила отвращение.
– Не возражаете, если я спрошу: что вы о ней думаете?
– Трудно сказать. Ее не так-то просто понять. Она словно постоянно обороняется от кого-то и почему-то воспринимает меня как врага. – Эмма пожала плечами. – Думаю, что я лучше воздержусь от всяких оценок. Когда вы встретитесь с ней, у вас сложится собственное мнение.
Он с минуту смотрел ей в глаза. У нее были очень красивые глаза, те самые глаза, которые он видел во сне.
«Господи Иисусе, не оставь меня, Господи Иисусе, Ты – во мне...»
Теперь Эмма улыбалась. Это была теплая, сексуальная улыбка, которую Майк находил очень привлекательной.
– Майк, здесь холодно. – Она вдруг смягчилась. – Не хотите пройти в кухню, и я сварю кофе? Там теплее. Здесь как-то очень официально. – Она смущенно пожала плечами.
«Не принимай приглашение. Это дьявольский дом. Здесь опасно».
Но этот внутренний голос принадлежал не ему. Майк почувствовал напряжение от волнения. Дом прекрасный, и Эмма – прекрасный человек.
– Майк? – Она встала. Ее улыбка растаяла, и она выглядела озадаченной.
– Простите! – Он вскочил. – О да, спасибо. Было бы отлично.
«Господи Иисусе, не оставь меня».
– Вы сказали, ваша семья из «Оверли-Холл»? – Название конечно же знакомое. Он знал полковника Лоусона. После первой встречи с ним в аллее Майк к нему зашел, но полковник сухо выпроводил его. Майк прошел за Эммой в прихожую.
– Беннеты были родственниками матери моего отца.
Майк снова остолбенел.
– Беннеты? – повторил он едва слышным шепотом.
– Ну да.
«Господи Иисусе, не оставь меня». – Он закрыл глаза.
– Майк? Вы идете? – Эмма вела его дальше. Уходя, она оставила включенным радио, и по классическому каналу передавали концерт.
Майк прошел за ней и вдруг снова остановился как вкопанный. Перед плитой сидели бок о бок две черные кошки. Она заметила его взгляд.
– Вы не против кошек?
– Нет. Я... люблю кошек. – Он сел на стул, который она ему указала, у дальней стороны круглого стола.
Странно: кошки разглядывали его с какой-то неприязнью. Он посмотрел им в глаза, в узкие умненькие мордочки, на большие настороженные уши.
«Ведьма и ее компания. Они все от дьявола! Дьявольские создания, все трое!»
Голос в голове не давал ему покоя.
– Я освятил сегодня утром старый церковный двор. – Он наконец оторвал взгляд от кошек и стал смотреть, как она наливает чайник.
– Понимаю. – Она стояла к нему спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68