https://wodolei.ru/catalog/unitazy/deshevie/
Но ты не грусти, – я что-нибудь изобрету и там, откуда никто не возвращается, я и оттуда дам знать о себе.
– Торопись со своими мемуарами, – еще раз сказала Онорина. – Этцель-сын напечатает их.
Издатели и в самом деле согласны были купить на корню всё, что когда-нибудь могло выйти из-под пера Жюля Верна. Доходило до курьезов. Солидная американская фирма предлагала старому писателю высказать свое мнение о вещах, к литературе отношения не имеющих: о новом сорте зубного порошка, о разведении кроликов в штате Индиана, о фасоне вечернего платья для дам, приглашаемых на рауты. Жюлю Верну предлагали большие деньги только за позволение назвать его именем лакированные ботинки, изготовляемые фирмою «Смит и сыновья». Жюль Верн, высоко ценивший юмор и шутку, ответил почтенному Смиту и его сыновьям, что он, французский писатель, согласен дать свое имя только гробам и саванам и больше ничему и никому.
Шутка была принята всерьез. Спустя две недели со дня отправки этого ответа к Жюлю Верну постучался высокий и тощий человек; он спросил у Онорины, сколько следует заплатить ее супругу за то, что он даст разрешение назвать своим именем комплект инвентаря для покойников. Онорину передернуло, она в испуге закрыла руками лицо. Представитель фирмы уселся в кресло и с азартом и страстью подлинного бога коммерции, в рот которому сунули длинную, вонючую сигару, сказал:
– Дорогая миссис Верн! Каждый состоятельный американец – а у нас нет несостоятельных американцев – с радостью похоронит своего дорогого усопшего по форме номер первый, – условно назову эту форму «Жюль Верн»: золотые дроги, серебряный гроб в форме ракеты, загримированные под вашего супруга факельщики. О, это даст нам много тысяч долларов! Вашему супругу это даст не один десяток тысяч долларов! Вот договор – здесь надо поставить подпись. Одно слово: «Разрешаю». Имя и фамилия: «Жюль Верн». Разборчиво. И дата.
Онорина взяла договор, вошла в кабинет мужа и, упав в кресло, расхохоталась так, как делала это лет сорок назад. До слез и стона хохотал ее муж. Почтительно смеялся слуга, прибиравший в кабинете. Подвывал старый раскормленный Паспарту. В приемной, в первом этаже, сидел доверенный фирмы «Вечное успокоение», – уж он-то поймал этого знаменитого француза! Двадцать тысяч долларов ему, пять тысяч себе за хлопоты; что же касается фирмы, то она заработает на сногсшибательной выдумке не менее двух миллионов в год. А потом этот француз может написать на эту тему фантастический роман, – фирма только поблагодарит.
В приемную спустились Онорина и слуга, впереди них выступал исполненный недоумения Паспарту. Онорина вручила доверенному договор. Доверенный увидел слово «согласен», под ним «разрешаю» и еще ниже подпись. Однако у себя в конторе юркий человечек с огорчением должен был признать этот договор абсолютно недействительным: вместо даты французский писатель написал следующее: «Чистилище. Проспект рая. Собственный склеп. Открыт для публики ежедневно. Не фотографировать».
Почти ежедневно приходят репортеры парижских газет и журналов. Слава – подруга утомительная, надоедливая, егозливая; она лишена драгоценнейшего чувства юмора. Она всеядна, хотя все зубы у нее вставные. Жюля Верна спрашивают: «Как ваше здоровье; что пишете, о чем думаете, намерены ли отправиться в путешествие; чью музыку любите больше всего; что читаете?..»
– Пишу, диктую, дело идет великолепно, – отучал Жюль Верн на вопросы. – Чувствую себя превосходно. В путешествие намерен отправиться по первому приказанию свыше. Имею несколько повесток оттуда, но врачи успокаивают – они говорят, что явка необязательна. Чьюмузыку я люблю? Гм… Вы любите Бетховена? Что? Нет времени познакомиться и послушать? Напрасно. Что касается меня, то я считаю его первым композитором мира. Как вы относитесь к Гайдну? Я очень люблю его музыку. У русских есть Чайковский – этот тоже из семьи великих. Когда играют Бетховена, в голову мне приходят большие, хорошие мысли… Что читаю? Письма друзей, полученные тридцать и сорок лет назад.
Летом девятьсот четвертого года к Жюлю Верну пришел молодой, лет тридцати пяти, человек с саквояжем в руках. Он сказал, что с детства любит книги Жюля Верна, что они очень помогли ему, когда он скитался по родной Италии и пел на рынках и под окнами домов.
– Ваши книги поддерживали во мне веру, давали силу, они утверждали, что человек все преодолеет, что нет для него невозможного. Из газет мне стало известно, что вы не так давно хворали…
– Газеты врут, – сердито буркнул Жюль Верн. – Я не хворал. У меня был насморк. Я поскользнулся на бульваре Лонгвилль и чуточку повредил себе ногу… Скоро в газетах напишут, что я слег и приготовился к смерти. О! Репортеры только этого и ждут, они хорошо заработают на статьях обо мне!
Приезжий был очень смущен. Он не решался сказать, что приехал из Милана специально для того, чтобы петь Жюлю Верну, что очень спешил, боясь… Короче говоря… «Э, буду врать!» – решил приезжий.
– В Париже живет моя сестра, – сказал он, стараясь не глядеть в глаза хозяину дома, забывая о том, что он слеп. – Моя сестра выходит замуж. Завтра я должен присутствовать на церемонии. По пути я и заехал к вам, чтобы…
– Вы прибыли из Англии? – спросил Жюль Верн.
– Из Италии, мэтр, – ответил приезжий. – Я артист Миланской оперы «Ла Скала». Мне…
Жюль Верн рассмеялся:
– Отправляясь из Амьена в Париж, можно по пути заглянуть в Сидней! Ха-ха! В наказание за такое непродуманное вранье вы должны весь день петь мне неаполитанские песенки. Я великий охотник до них, синьор… синьор… позвольте узнать вашу фамилию.
Приезжий замялся. Он все еще не мог привыкнуть к тому, что хозяин дома слеп (к этому никто не мог привыкнуть), а потому старался внешне не выдавать ни волнения своего, ни крайней степени растерянности. Наконец он сказал, что будет петь инкогнито. «Под тремя звездочками на афише», – добавил приезжий.
– Афиша будет, – сказал Жюль Верн. – Я позову на ваш концерт всех моих амьенских друзей. Назовите мне ваше имя, синьор. Потом? Хорошо, я терпелив.
На следующий день вечером приезжий певец поразил Жюля Верна и приглашенных на импровизированный концерт своим изумительно красивым, на редкость чистым, мощным и «чарующим», как сказали гости, тенором. Он пел популярные неаполитанские песенки, итальянские и французские романсы, а потом, после короткого перерыва, исполнил несколько арий из опер Леонкавалло, Сен-Санса, Бизе… Слушатели – их собралось в гостиной человек тридцать – были предельно очарованы: такого певца им еще не доводилось слушать.
– Его имя? – спрашивали гости друг друга.
Никто не знал имени певца.
– Кто это, скажите! – спрашивали Жюля Верна сидевшие неподалеку от него.
Жюль Верн пожимал плечами. Ему казалось, что певец прибыл с Олимпа, где, несомненно, преподавал пение несовершеннолетним богам. Он так и сказал Онорине, на что она возразила: у жителей Олимпа должен быть тенор лирический, а не драматический, как у этого инкогнито.
– Почему же он не хочет назвать себя? – недоумевали гости.
– Потому, – ответил Жюль Верн, уже не желая шутить, – что он не хочет оставить нас нищими. Билеты на концерт этого человека в Милане покупают только богачи.
– Вы знаете, кто он?
– Кажется, узнал, – неуверенно произнес Жюль Верн. – Я слышал этот голос на пластинке граммофона. Это, держу пари, Карузо.
С последним ночным поездом итальянский певец уехал, заявив на прощанье Жюлю Верну:
– Я счастлив! Мечта моя исполнилась: я пел вам, я видел вас!
Глава девятая
Последняя
Шестнадцатого марта 1905 года утром, диктуя письмо, Жюль Верн вдруг почувствовал странное онемение во всем теле. Минут через пять всё прошло, однако спустя час он ненадолго потерял сознание.
– Подумай о себе и о своих близких, – сказала Онорина, когда муж ее пришел в себя. – Лежи спокойно, не двигайся, не говори!
Жюль Верн улыбнулся и произнес о себе в третьем лице, чего он никогда не делал:
– Старик понял, что его заждались дальние предки, и он приказал позвать к себе всех своих потомков…
– Что ты говоришь? – склонясь над мужем, спросила Онорина.
– Он говорит, что прожил неплохо… – ответил Жюль Верн.
И стал думать о себе – всё в том же третьем лице: «Он написал много романов, которые пришлись по душе ребятишкам всех стран мира. От него всё еще ждут новых сочинений, но он, кажется, уже не в состоянии больше сочинять… На его романах воспитывается третье поколение читателей, многие, очень многие ученые признаются, что обязаны ему выбором карьеры и направлением своей деятельности. Какой огромный, чудесный путь прошел он вместе с научной мыслью своего времени!.. В его романах читатель найдет географию, астрономию, воздухоплавание, авиацию, баллистику, химию и так далее и так далее… Он создал героев – бессмертных не только для сознания тех, кто читает его книги: Гленарвана, Паганеля, Сайрэса Смита, капитана Немо, Робура, Михаила Строгова, Сергея Ладко, Гаттераса, Паспарту, Филеаса Фогга, Фергюссона, доктора Клоубони… Он писал и исторические романы, и – это самое главное – он всегда был за свободного, высоконравственного человека, преданного родине, идее, долгу. Как много он работал в своей жизни! Каждый день, каждый час! Его считали и считают наставником подрастающего поколения, а он сам продолжает учиться, стараясь узнать как можно больше, чтобы не отстать от своего века, чтобы понять и увидеть грядущее…»
И уже вслух, внятно и громко:
– Я так любил жизнь! Так любил!
Онорина телеграфировала сестрам своего мужа, сыну Мишелю и своим дочерям: «Немедленно приезжайте».
Три врача и две сестры милосердия не отходили от Жюля Верна, и каждый спрашивал себя: «Может ли быть, чтобы этот человек умер? Дикая, смешная мысль! Мироздание не знает смерти. Жюль Верн только занемог, он полежит, отдохнет и встанет. Случается же, что и в природе вдруг всё затихнет, облака повиснут над землей, поникнут растения, но вот зашумит ветер – и всё оживает, и птицы заводят свои песни…»
Иногда Жюль Верн шутил:
– Вам не кажется, доктор, что никакого ада не существует?
– Ада нет, это бесспорно, – отвечал доктор.
– Вы молодец. Ну, а как относительно рая?
– Рая тоже нет, месье.
– Тогда что же есть? Что-нибудь всё-таки должно быть… Для меня хотя бы…
– Для вас…
– Для меня есть небытие, вечный сон, тоска мироздания, продолжительнейший зевок вселенной, доктор! После моей смерти будет то же, что было и до моего рождения. Придумано остроумно. Не было Жюля Верна. Семьдесят семь лет существовал на земле Жюль Верн. И вот не станет Жюля Верна. Какова тема, а? Скажите, доктор, вы сможете подарить мне еще один год жизни?
– Я стараюсь, месье! Все мои знания я…
– Чересчур много знаний, друг мой! Почитайте мне что-нибудь из моих книг. Что-нибудь по вашему выбору, наугад, где раскроется…
Через день он позвал к себе сына.
Мишель вошел и опустился на колени у изголовья отца. Долго длилось молчание. Больной, казалось, не дышал. Наконец он проговорил:
– Прогони… этих… господ…
Врачи и сестры безропотно удалились. Жюль Верн улыбнулся.
– Лодка только на двоих, – сказал он так весело и внятно, что Мишелю хотелось крикнуть на весь дом: «Жив! Здоров! Он шутит!»
– Дайте телеграмму Барнаво. Адрес… Забыл адрес… как жаль…
Утром 24 марта 1905 года он попросил, чтобы все родные его пришли к нему. Он приподнялся и спросил:
– Все здесь?
– Мы все около тебя, – ответила Онорина.
– Какое счастье! – сказал он. – Прощайте… Теперь я могу…
Он не сказал «умереть» или «уйти». Еще раз проговорив: «Теперь я могу…» – он светло улыбнулся и закончил: «…уехать…»
Спустя несколько минут доктор глухо, себе не веря, произнес:
– Конец…
Слуга растворил окно и кинул в притихшую толпу народа, заполнившую бульвар и площадку перед домом:
– Жюль Верн умер!
* * *
«ЖЮЛЬ ВЕРН УМЕР.
ЖЮЛЬ ВЕРН ВЕЧНО ЖИВЕТ С НАМИ!» –
возвестили газеты Парижа.
«УМЕР ВЕЛИКИЙ ФРАНЦУЗСКИЙ ПИСАТЕЛЬ ЖЮЛЬ ВЕРН!
ВЕЧНАЯ СЛАВА ЕГО ИМЕНИ!» –
писали газеты и журналы в Петербурге и Москве.
«УМЕР ВЕЛИКИЙ ТРУЖЕНИК ЛИТЕРАТУРЫ», –
сказано было в объявлении на дверях издательства Этцеля-сына.
«КНИГИ ЖЮЛЯ ВЕРНА ВСЕГДА С НАМИ», –
сказали школьники во всех уголках земногошара.
Весть о смерти Жюля Верна постучалась во все сердца во всем мире, и не было в мире сердца, которое не дрогнуло бы, услышав эту весть.
В тот день, когда газеты Франции оповещали о смерти великого писателя, в маленькой парижской газетке на последней странице было помещено объявление, заключенное в траурную рамку:
«24 марта на 79-м году от рождения скоропостижно скончалась Жанна Женевьева де Лятур, о чем с глубоким прискорбием сообщают дети и внуки покойной».
В 1907 году на могиле Жюля Верна поставили памятник.
«К БЕССМЕРТИЮ И ВЕЧНОЙ ЮНОСТИ»,
– выбито на мраморе.
1955 г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– Торопись со своими мемуарами, – еще раз сказала Онорина. – Этцель-сын напечатает их.
Издатели и в самом деле согласны были купить на корню всё, что когда-нибудь могло выйти из-под пера Жюля Верна. Доходило до курьезов. Солидная американская фирма предлагала старому писателю высказать свое мнение о вещах, к литературе отношения не имеющих: о новом сорте зубного порошка, о разведении кроликов в штате Индиана, о фасоне вечернего платья для дам, приглашаемых на рауты. Жюлю Верну предлагали большие деньги только за позволение назвать его именем лакированные ботинки, изготовляемые фирмою «Смит и сыновья». Жюль Верн, высоко ценивший юмор и шутку, ответил почтенному Смиту и его сыновьям, что он, французский писатель, согласен дать свое имя только гробам и саванам и больше ничему и никому.
Шутка была принята всерьез. Спустя две недели со дня отправки этого ответа к Жюлю Верну постучался высокий и тощий человек; он спросил у Онорины, сколько следует заплатить ее супругу за то, что он даст разрешение назвать своим именем комплект инвентаря для покойников. Онорину передернуло, она в испуге закрыла руками лицо. Представитель фирмы уселся в кресло и с азартом и страстью подлинного бога коммерции, в рот которому сунули длинную, вонючую сигару, сказал:
– Дорогая миссис Верн! Каждый состоятельный американец – а у нас нет несостоятельных американцев – с радостью похоронит своего дорогого усопшего по форме номер первый, – условно назову эту форму «Жюль Верн»: золотые дроги, серебряный гроб в форме ракеты, загримированные под вашего супруга факельщики. О, это даст нам много тысяч долларов! Вашему супругу это даст не один десяток тысяч долларов! Вот договор – здесь надо поставить подпись. Одно слово: «Разрешаю». Имя и фамилия: «Жюль Верн». Разборчиво. И дата.
Онорина взяла договор, вошла в кабинет мужа и, упав в кресло, расхохоталась так, как делала это лет сорок назад. До слез и стона хохотал ее муж. Почтительно смеялся слуга, прибиравший в кабинете. Подвывал старый раскормленный Паспарту. В приемной, в первом этаже, сидел доверенный фирмы «Вечное успокоение», – уж он-то поймал этого знаменитого француза! Двадцать тысяч долларов ему, пять тысяч себе за хлопоты; что же касается фирмы, то она заработает на сногсшибательной выдумке не менее двух миллионов в год. А потом этот француз может написать на эту тему фантастический роман, – фирма только поблагодарит.
В приемную спустились Онорина и слуга, впереди них выступал исполненный недоумения Паспарту. Онорина вручила доверенному договор. Доверенный увидел слово «согласен», под ним «разрешаю» и еще ниже подпись. Однако у себя в конторе юркий человечек с огорчением должен был признать этот договор абсолютно недействительным: вместо даты французский писатель написал следующее: «Чистилище. Проспект рая. Собственный склеп. Открыт для публики ежедневно. Не фотографировать».
Почти ежедневно приходят репортеры парижских газет и журналов. Слава – подруга утомительная, надоедливая, егозливая; она лишена драгоценнейшего чувства юмора. Она всеядна, хотя все зубы у нее вставные. Жюля Верна спрашивают: «Как ваше здоровье; что пишете, о чем думаете, намерены ли отправиться в путешествие; чью музыку любите больше всего; что читаете?..»
– Пишу, диктую, дело идет великолепно, – отучал Жюль Верн на вопросы. – Чувствую себя превосходно. В путешествие намерен отправиться по первому приказанию свыше. Имею несколько повесток оттуда, но врачи успокаивают – они говорят, что явка необязательна. Чьюмузыку я люблю? Гм… Вы любите Бетховена? Что? Нет времени познакомиться и послушать? Напрасно. Что касается меня, то я считаю его первым композитором мира. Как вы относитесь к Гайдну? Я очень люблю его музыку. У русских есть Чайковский – этот тоже из семьи великих. Когда играют Бетховена, в голову мне приходят большие, хорошие мысли… Что читаю? Письма друзей, полученные тридцать и сорок лет назад.
Летом девятьсот четвертого года к Жюлю Верну пришел молодой, лет тридцати пяти, человек с саквояжем в руках. Он сказал, что с детства любит книги Жюля Верна, что они очень помогли ему, когда он скитался по родной Италии и пел на рынках и под окнами домов.
– Ваши книги поддерживали во мне веру, давали силу, они утверждали, что человек все преодолеет, что нет для него невозможного. Из газет мне стало известно, что вы не так давно хворали…
– Газеты врут, – сердито буркнул Жюль Верн. – Я не хворал. У меня был насморк. Я поскользнулся на бульваре Лонгвилль и чуточку повредил себе ногу… Скоро в газетах напишут, что я слег и приготовился к смерти. О! Репортеры только этого и ждут, они хорошо заработают на статьях обо мне!
Приезжий был очень смущен. Он не решался сказать, что приехал из Милана специально для того, чтобы петь Жюлю Верну, что очень спешил, боясь… Короче говоря… «Э, буду врать!» – решил приезжий.
– В Париже живет моя сестра, – сказал он, стараясь не глядеть в глаза хозяину дома, забывая о том, что он слеп. – Моя сестра выходит замуж. Завтра я должен присутствовать на церемонии. По пути я и заехал к вам, чтобы…
– Вы прибыли из Англии? – спросил Жюль Верн.
– Из Италии, мэтр, – ответил приезжий. – Я артист Миланской оперы «Ла Скала». Мне…
Жюль Верн рассмеялся:
– Отправляясь из Амьена в Париж, можно по пути заглянуть в Сидней! Ха-ха! В наказание за такое непродуманное вранье вы должны весь день петь мне неаполитанские песенки. Я великий охотник до них, синьор… синьор… позвольте узнать вашу фамилию.
Приезжий замялся. Он все еще не мог привыкнуть к тому, что хозяин дома слеп (к этому никто не мог привыкнуть), а потому старался внешне не выдавать ни волнения своего, ни крайней степени растерянности. Наконец он сказал, что будет петь инкогнито. «Под тремя звездочками на афише», – добавил приезжий.
– Афиша будет, – сказал Жюль Верн. – Я позову на ваш концерт всех моих амьенских друзей. Назовите мне ваше имя, синьор. Потом? Хорошо, я терпелив.
На следующий день вечером приезжий певец поразил Жюля Верна и приглашенных на импровизированный концерт своим изумительно красивым, на редкость чистым, мощным и «чарующим», как сказали гости, тенором. Он пел популярные неаполитанские песенки, итальянские и французские романсы, а потом, после короткого перерыва, исполнил несколько арий из опер Леонкавалло, Сен-Санса, Бизе… Слушатели – их собралось в гостиной человек тридцать – были предельно очарованы: такого певца им еще не доводилось слушать.
– Его имя? – спрашивали гости друг друга.
Никто не знал имени певца.
– Кто это, скажите! – спрашивали Жюля Верна сидевшие неподалеку от него.
Жюль Верн пожимал плечами. Ему казалось, что певец прибыл с Олимпа, где, несомненно, преподавал пение несовершеннолетним богам. Он так и сказал Онорине, на что она возразила: у жителей Олимпа должен быть тенор лирический, а не драматический, как у этого инкогнито.
– Почему же он не хочет назвать себя? – недоумевали гости.
– Потому, – ответил Жюль Верн, уже не желая шутить, – что он не хочет оставить нас нищими. Билеты на концерт этого человека в Милане покупают только богачи.
– Вы знаете, кто он?
– Кажется, узнал, – неуверенно произнес Жюль Верн. – Я слышал этот голос на пластинке граммофона. Это, держу пари, Карузо.
С последним ночным поездом итальянский певец уехал, заявив на прощанье Жюлю Верну:
– Я счастлив! Мечта моя исполнилась: я пел вам, я видел вас!
Глава девятая
Последняя
Шестнадцатого марта 1905 года утром, диктуя письмо, Жюль Верн вдруг почувствовал странное онемение во всем теле. Минут через пять всё прошло, однако спустя час он ненадолго потерял сознание.
– Подумай о себе и о своих близких, – сказала Онорина, когда муж ее пришел в себя. – Лежи спокойно, не двигайся, не говори!
Жюль Верн улыбнулся и произнес о себе в третьем лице, чего он никогда не делал:
– Старик понял, что его заждались дальние предки, и он приказал позвать к себе всех своих потомков…
– Что ты говоришь? – склонясь над мужем, спросила Онорина.
– Он говорит, что прожил неплохо… – ответил Жюль Верн.
И стал думать о себе – всё в том же третьем лице: «Он написал много романов, которые пришлись по душе ребятишкам всех стран мира. От него всё еще ждут новых сочинений, но он, кажется, уже не в состоянии больше сочинять… На его романах воспитывается третье поколение читателей, многие, очень многие ученые признаются, что обязаны ему выбором карьеры и направлением своей деятельности. Какой огромный, чудесный путь прошел он вместе с научной мыслью своего времени!.. В его романах читатель найдет географию, астрономию, воздухоплавание, авиацию, баллистику, химию и так далее и так далее… Он создал героев – бессмертных не только для сознания тех, кто читает его книги: Гленарвана, Паганеля, Сайрэса Смита, капитана Немо, Робура, Михаила Строгова, Сергея Ладко, Гаттераса, Паспарту, Филеаса Фогга, Фергюссона, доктора Клоубони… Он писал и исторические романы, и – это самое главное – он всегда был за свободного, высоконравственного человека, преданного родине, идее, долгу. Как много он работал в своей жизни! Каждый день, каждый час! Его считали и считают наставником подрастающего поколения, а он сам продолжает учиться, стараясь узнать как можно больше, чтобы не отстать от своего века, чтобы понять и увидеть грядущее…»
И уже вслух, внятно и громко:
– Я так любил жизнь! Так любил!
Онорина телеграфировала сестрам своего мужа, сыну Мишелю и своим дочерям: «Немедленно приезжайте».
Три врача и две сестры милосердия не отходили от Жюля Верна, и каждый спрашивал себя: «Может ли быть, чтобы этот человек умер? Дикая, смешная мысль! Мироздание не знает смерти. Жюль Верн только занемог, он полежит, отдохнет и встанет. Случается же, что и в природе вдруг всё затихнет, облака повиснут над землей, поникнут растения, но вот зашумит ветер – и всё оживает, и птицы заводят свои песни…»
Иногда Жюль Верн шутил:
– Вам не кажется, доктор, что никакого ада не существует?
– Ада нет, это бесспорно, – отвечал доктор.
– Вы молодец. Ну, а как относительно рая?
– Рая тоже нет, месье.
– Тогда что же есть? Что-нибудь всё-таки должно быть… Для меня хотя бы…
– Для вас…
– Для меня есть небытие, вечный сон, тоска мироздания, продолжительнейший зевок вселенной, доктор! После моей смерти будет то же, что было и до моего рождения. Придумано остроумно. Не было Жюля Верна. Семьдесят семь лет существовал на земле Жюль Верн. И вот не станет Жюля Верна. Какова тема, а? Скажите, доктор, вы сможете подарить мне еще один год жизни?
– Я стараюсь, месье! Все мои знания я…
– Чересчур много знаний, друг мой! Почитайте мне что-нибудь из моих книг. Что-нибудь по вашему выбору, наугад, где раскроется…
Через день он позвал к себе сына.
Мишель вошел и опустился на колени у изголовья отца. Долго длилось молчание. Больной, казалось, не дышал. Наконец он проговорил:
– Прогони… этих… господ…
Врачи и сестры безропотно удалились. Жюль Верн улыбнулся.
– Лодка только на двоих, – сказал он так весело и внятно, что Мишелю хотелось крикнуть на весь дом: «Жив! Здоров! Он шутит!»
– Дайте телеграмму Барнаво. Адрес… Забыл адрес… как жаль…
Утром 24 марта 1905 года он попросил, чтобы все родные его пришли к нему. Он приподнялся и спросил:
– Все здесь?
– Мы все около тебя, – ответила Онорина.
– Какое счастье! – сказал он. – Прощайте… Теперь я могу…
Он не сказал «умереть» или «уйти». Еще раз проговорив: «Теперь я могу…» – он светло улыбнулся и закончил: «…уехать…»
Спустя несколько минут доктор глухо, себе не веря, произнес:
– Конец…
Слуга растворил окно и кинул в притихшую толпу народа, заполнившую бульвар и площадку перед домом:
– Жюль Верн умер!
* * *
«ЖЮЛЬ ВЕРН УМЕР.
ЖЮЛЬ ВЕРН ВЕЧНО ЖИВЕТ С НАМИ!» –
возвестили газеты Парижа.
«УМЕР ВЕЛИКИЙ ФРАНЦУЗСКИЙ ПИСАТЕЛЬ ЖЮЛЬ ВЕРН!
ВЕЧНАЯ СЛАВА ЕГО ИМЕНИ!» –
писали газеты и журналы в Петербурге и Москве.
«УМЕР ВЕЛИКИЙ ТРУЖЕНИК ЛИТЕРАТУРЫ», –
сказано было в объявлении на дверях издательства Этцеля-сына.
«КНИГИ ЖЮЛЯ ВЕРНА ВСЕГДА С НАМИ», –
сказали школьники во всех уголках земногошара.
Весть о смерти Жюля Верна постучалась во все сердца во всем мире, и не было в мире сердца, которое не дрогнуло бы, услышав эту весть.
В тот день, когда газеты Франции оповещали о смерти великого писателя, в маленькой парижской газетке на последней странице было помещено объявление, заключенное в траурную рамку:
«24 марта на 79-м году от рождения скоропостижно скончалась Жанна Женевьева де Лятур, о чем с глубоким прискорбием сообщают дети и внуки покойной».
В 1907 году на могиле Жюля Верна поставили памятник.
«К БЕССМЕРТИЮ И ВЕЧНОЙ ЮНОСТИ»,
– выбито на мраморе.
1955 г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45