Кучер согласился:
– Совершенно верно, но вагону железной дороги очень далеко до лакированного, на рессорах и шинах, экипажа. Короче говоря…
– Сколько? – спросил Жюль и закрыл глаза.
– Шесть франков, сударь!
– Возьмите семь! – обрадованно произнес Жюль. – Вы хороший, умный человек! Вы не из Нанта?
– Я коренной парижанин, – с достоинством ответил кучер. – Желаю веселиться!
Ловко! Прокатиться по центральным улицам Парижа, зайти в кафе, чтобы наскоро позавтракать, узнать в «Глобусе», когда принимает директор, заглянуть в швейцарскую к Барнаво и с ним посидеть четверть часа, издали полюбоваться на цветники Люксембургского сада, издали послушать музыку военного оркестра в Булонском лесу и за всё это уплатить шесть франков, то есть не шесть, а семь… Дорого? Если и недорого, то очень много денег!
К черту деньги! Нужно думать о сюжете пьес из жизни богемы, населяющей Латинский квартал, – для этого-то Жюль и нанял экипаж и, наблюдая парижскую суету и толкотню, про себя строил этот сюжет, задумывал входы и выходы действующих лиц. Будь она неладна, эта богема и Латинский квартал! Изволь давать в каждом акте куплеты и песенки, а под занавес преподнести зрителю винегрет из куплетов, не менее пятнадцати штук, по двенадцать строк в каждом… Ничего не поделаешь – традиция, обычай, канон…
– Ты сочиняй, сочиняй, – торопил сегодня утром Жюля Иньяр. – Не тревожься, что получается не так, как тебе хочется, – к черту хороший вкус и высокие требования! Дай мне поскорее песенку, и я к вечеру выну вот из этого рояля готовую музыку!
У Иньяра получается. Он работает легко и не без вдохновения. Это конькобежец, фокусник, прыгун. В час дня он получает текст, в шесть вечера получайте музыку. И мотив свеж, приятен, легко запоминается; если и заимствован, то весьма и весьма незаметно, – так, два-три чужих такта… Только опытный человек, знаток музыки найдет здесь прямое подражание или попросту плагиат. Иньяр уже превратился в ремесленника. Когда-то он говорил: «Я буду, подобно портному, выдумывать собственный фасон и покрой, – я буду законодателем моды!..» Сейчас он шьет по готовым выкройкам и, что называется, в ус не дует.
Жюлю казалось, что и в его лице идет сейчас по улицам Парижа такой же ремесленник от литературы, затрачивающий немало труда и сил на изготовление пустяков. Это почти то же самое, как если бы представить, что на создание бабочки-подёнки природе понадобилось бы месяца три, не меньше. Девяносто дней работы на то, чтобы красивое крылатое существо, родившись утром, кончило свое существование в полночь. Для чего? Кому это нужно?
Оказывается, кому-то нужно, – такие бабочки есть. Да вот она – летит над головой идущей впереди Жюля женщины, хлопотливо бьет своими темно-синими с красными полосками крыльями, садится на решетку сада, отдыхает с минуту и летит дальше. Красива эта бабочка? Очень.
А где-то, далеко от Парижа, есть страны, в которых никогда не бывает зимы, там постоянное, вечное лето, там растут диковинные деревья и на их ветвях сидят и кувыркаются мартышки… Крохотные птички колибри, похожие на уносимые ветром лепестки цветов, летают над папоротниками в пять метров высоты… Огромные бабочки, величиной с голубя, невозбранно перелетают с цветка на цветок… Какой же величины должны быть в этих странах цветы, если размах крыльев живущей там бабочки достигает сорока сантиметров? Кому и зачем нужны эти бабочки?
Жюль шел, бабочка летела впереди него, то поднимаясь на высоту фонаря, то опускаясь почти до земли. Она садилась на камень или тумбу, и тогда Жюль останавливался, любуясь ею. Бабочка сидела минуту, две, три, едва шевеля крыльями. Жюль смотрел на нее, и ему хотелось уехать из Парижа куда-нибудь очень далеко, на необитаемый остров, к дикарям, в девственные, тропические леса… Интересно – захочется ли ему вернуться в Париж или он согласился бы навсегда поселиться среди диких и жить там, вдали от людей и культуры?..
«Гм… А что, если третий акт пьесы перенести из буржуазной квартиры на необитаемый остров? В самом деле, подумать только, какую сцену устроят на острове мадам Шенель и ее супруг! А месье Рубан, домовладелец, – что будет делать он среди фантастической природы, под ослепительно голубым небом? А мадемуазель Катрин, сплетница и бой-баба, – она, пожалуй, передерется со всеми мартышками, и, в конце концов, ее съест крокодил. Мой бог, что за чушь лезет в голову! Однако поставь на сцене нечто похожее на эту ерунду – и парижане останутся довольны, спектакли пойдут с аншлагом».
Жюль рассмеялся. Бабочка все летела и летела впереди него. Жюль перегнал ее, а потом повернул назад и пошел ей навстречу. Бабочка на лету ударилась о его грудь и замерла, сложив крылья. Она стала похожа на кораблик, поставивший свой единственный парус.
На бульваре оркестр духовой музыки играл «Турецкий марш» Моцарта. Взволнованный Жюль прикрыл бабочку шляпой. «Необитаемый остров (есть же такие острова!)… кругом океан (океан есть, много океанов!)… на пальмах сидят мартышки (их сколько угодно!)… полное безлюдье, тишина…»
Париж шумит, поет, играет. На набережной Сены стоят рыболовы с удочками в руках; белые и красные поплавки, как живые, ныряют в воду. Деловито пыхтят маленькие пароходики с высокими трубами. Остро, мучительно, всей силой души захотелось Жюлю тишины и одиночества. Бабочка бьется под шляпой. Жюль вошел в вестибюль Национальной библиотеки. Прохладно, очень тихо. Сегодня здесь мало посетителей, – книгам парижане предпочли цветы и музыку.
– Лети, – сказал Жюль, выпуская бабочку в раскрытое окно. – Лети: веку твоему скоро конец, – не буду укорачивать его. Лети, милая.
В читальном зале он подошел к высокому массивному барьеру и попросил атлас бабочек, сам еще не зная, зачем он ему. Получив огромную, толстую книгу – такой величины, как если бы здесь были собраны двенадцать романов Дюма, – Жюль прошел к «выставке новинок» – так окрестили постоянные читатели библиотеки прикрытую стеклом витрину, где регулярно демонстрировались книги по какому-нибудь одному предмету, на одну определенную тему. В свое время Жюля заинтересовала выставка книг, посвященных описанию моря, – одной витрины для семисот названий оказалось недостаточно, книги стояли на передвижных полках и стеллажах, лежали на мраморных подоконниках. Запомнилась Жюлю выставка, посвященная Африке и ее исследователям. То, что предлагалось читателям сегодня, свободно могло уместиться на маленьком столике. «Робинзонада», – прочел Жюль на плакате, укрепленном над витриной. Это его заинтриговало настолько, что он забыл об атласе бабочек и, подобно школьнику, стал рассматривать книги.
Здесь был «Робинзон Крузо» Даниэля Дефо на английском, французском, испанском, португальском, итальянском и немецком языках, украшенный гравюрами и иллюстрациями в красках; рядом с этой книгой покоилось «Путешествие вокруг света от 1708 по 1711 год» Вудса Роджерса со множеством карт и обширными примечаниями. Книгу эту Жюль прочел не так давно, и судьба матроса-шотландца Селькирка, прожившего на необитаемом острове четыре года, глубоко взволновала его. В массивном синем переплете лежала книга Кампе «Новый Робинзон» – о человеке, сумевшем обойтись на острове без тех инструментов, которыми предусмотрительно снабдил своего героя Даниэль Дефо.
А вот и «Швейцарский Робинзон» Висса, хорошо знакомый Жюлю с детства. Пройдет сорок лет, и знаменитый на весь мир Жюль Верн напишет продолжение этого романа и назовет его «Вторая родина». В предисловии к своему роману семидесятидвухлетний Жюль Верн скажет о влиянии робинзонад на свое творчество, даст перечень подобных книг и восторженно отзовется о «Робинзоне Крузо». Но это в будущем. Сегодня Жюль и не помышляет о том, чтобы стать знаменитым человеком, сегодня он смотрит на «Швейцарского Робинзона» и думает: что ж, если есть швейцарский, неминуемо кто-нибудь сочинит и немецкого, и бельгийского, и, возможно, греческого Робинзона. Что же касается Робинзонов вообще, то, конечно, самый интересный из них тот, который гуляет теперь по всему свету вместе с Пятницей. Жюль хорошо помнит ненастный, дождливый день и себя самого с книгой «Робинзон Крузо» в руках – ее подарил отец «за успехи в науках». Книга была прочитана в два дня – за счет «успехов в науках», конечно…
На обложке «Швейцарского Робинзона» изображена парусная лодка и в ней длинноволосый, бородатый человек с подзорной трубой в левой руке. В перспективе горы и надпись: «Издание одиннадцатое». И еще одна тоненькая книжечка, под названием «Я был Робинзоном», в ней не больше сорока страниц, издана она в Мадриде в 1817 году.
Часы строго-назидательно пробили три раза. Жюль очнулся от мечтаний, – где только не побывал он за эти двадцать минут, что стоял подле витрины! О чем только не передумал за это время, – а думал он главным образом о том, что ему, как и Робинзону Крузо, даны все инструменты для того, чтобы устроить свою жизнь по возможности интересно и не в тягость другим людям. Но легче жить на необитаемом острове и там делать всё, что тебе хочется, чем неуютно существовать в большом, шумном, равнодушном к тебе Париже и заниматься далеко не тем, что нравится.
Жюль сел за большой стол, не зная, чем и как увлечь себя. Он забыл об атласе бабочек; служитель напомнил ему о нем. Жюль положил перед собою атлас, раскрыл и снова закрыл. «Для чего понадобились мне бабочки? – спросил он себя, невольно вспоминая живую бабочку, минут сорок назад севшую ему на грудь. Не она ли летает и сейчас вровень с окнами читального зала, не хочет ли она поблагодарить Жюля за его великодушный поступок?.. Вот она, бабочка! Темно-синие крылышки с красными полосами, длинное узкое тельце, тонкие серебристые усики. Бабочка села на раму окна и замерла; можно подумать, что она ищет Жюля, напоминая ему о далеких, волшебных странах, о таинственных, необитаемых островах, которые терпеливо ждут и просят, чтобы их населили добрыми, трудолюбивыми и смелыми людьми…
Жюль возвратил атлас и попросил что-нибудь о необитаемых островах. Библиотекарь предложил Робинзонов – всех тех, что имелись в витрине.
– Я хочу получить книгу, – сказал Жиль, – в которой было бы изображено целое общество Робинзонов – не тех, о которых мы читали в детстве, но таких, которые живут вне законов государства и сознательно наслаждаются полней свободой. Сознательно! Должна же быть такая книга.
Библиотекарь стал припоминать, что именно есть на эту тему. Он посмотрел в каталог, долго водил пальцем сверху вниз, пожимал плечами и поглядывал на Жюля.
– Ничего не могу найти, – сказал библиотекарь. – У нас насчитывается семнадцать названий подобных книг.
– Не то, не то, – упрямо проговорил Жюль. – Книги о Робинзонах, в сущности, представляют собою сочинения о том, как некий человек оказался на необитаемом острове и как он жил на нем. Правда, вы мне можете назвать книгу, в которой изображается целая семья, оказавшаяся в положении Робинзонов. Но я имею в виду группу потерпевших крушение, человек шесть-семь, и все они добывают для себя всё необходимое.
– Такой книги нет, – сказал библиотекарь. – Я понимаю, что именно вам нужно, – вы имеете в виду трудовое Сообщество, человечество в миниатюре, так сказать… Но, повторяю, такой книги нет и быть не может. Есть Робинзон-семья, если угодно, и много Робинзонов-одиночек.
– Почему же не может быть такой книги? – спросил Жюль.
– Смелая мысль, – тихо произнес библиотекарь и даже посмотрел по сторонам. – Робинзон – это ведь целое вместилище раздумий о…
– Чем же вы объясните это? – спросил Жюль, переводя взгляд с библиотекаря на бабочку; она снялась с оконной рамы и скрылась в густой листве каштана. – Почему люди боятся смелых мыслей?
Библиотекарь пожал плечами. Он был стар, он знал наизусть названия всех книг в читальном зале и полагал, что этого с него вполне достаточно. «Есть вот такие книги, и нет того, чего вам хочется. Почему нет? Очевидно, потому, что они еще не написаны. Напишут – и тогда милости просим, приходите к нам».
– Не думаете ли вы, – продолжал Жюль, – что интересующей меня книги нет потому, что… как бы это сказать… никому в голову не приходит изобразить группу людей, живущих вне воздействия законов… Я дурно выражаю мою мысль, – потому, наверное, что неясно представляю себе людей, вернее, поведение их на такой точке земного шара, где они максимально независимы и свободны. Я, видите ли, юрист, – улыбнулся Жюль и тотчас поправил себя: – почти юрист! А поэтому и говорю о законах. Кроме того, один Робинзон – одна голова, а шесть или семь Робинзонов… Необходимо каждому дать какую-нибудь работу, каждый должен что-то уметь делать, и делать хорошо. Один из этих Робинзонов должен быть инженером – непременно! У них нет инструментов? Этот инженер сумеет сделать их. Признайтесь – хотели бы вы прочесть такую именно книгу?
Библиотекарь снисходительно улыбнулся и сказал, что ему пятьдесят пять лет, что он недостаточно юн для того, чтобы читать такие книги. Жюль охотно согласился – да, для юношества книга о группе Робинзонов, живущих на необитаемом острове, была бы исключительно ценным подарком, разумным и весьма воспитательным чтением. Что касается читателя взрослого, то разве так нелепо думать, что на сотню сорокалетних всегда найдется десять – двенадцать человек, сохранивших в себе драгоценнейший дар детскости, способности быть по-юношески любопытным ко всем явлениям мира! В качестве примера Жюль указал на себя, – он с удовольствием читает книги, предназначенные для детей.
– Для меня все ново в мире, месье, – сказал Жюль. – Летит бабочка, и я смотрю на нее глазами пятилетнего ребенка. Это плохо? Странно? Наивно? Может быть, – Жюль даже ногою шаркнул перед библиотекарем и поклонился ему, – но я, простите, уважаю себя за это! Да, уважаю и счастлив! До свидания, месье!
Едва Жюль вышел из помещения библиотеки, как его окликнули. Он обернулся и увидел Иньяра. Шляпа на затылке, трость на плече, идет и насвистывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45