Жюль рассказал о своем соседе и Дюма. Почтенный романист поднял брови.
– Ого! Низы шевелятся! Я не думал этого! А из тебя такой же юрист, как из меня епископ! Хорошо, я попытаюсь узнать, где твой Блуа и что с ним.
Спустя неделю Дюма сообщил Жюлю:
– Твой Блуа опасный человек. Он говорил черт знает какие вещи! Даже на суде. Ему не нравится наше правительство. Садись, я прочту тебе последнюю главу моего романа.
Жюль послушался Барнаво и книг не продал. Но ту пачку, которую отложил первый букинист, Жюль приобрел для себя, оценив каждую книгу вдвое дороже ее цены. Здесь были описания кругосветных путешествий, популярная физика, астрономия и «Загадка полюса» – книга толстая, с картинками, – книга, которую Жюль искал пять лет и нигде не мог найти.
Глава шестая
На приеме у Виктора Гюго
Пьер Верн был уверен в том, что его сын всерьез заинтересован юридическими науками. Для уверенности твердой, совершенной не хватало только неопровержимых свидетельств в пользу этой любезной сердцу Пьера Верна заинтересованности самого Жюля. И вот эти свидетельства явились: сын спрашивает отца, как нужно поступить в таком-то и таком-то случае, и даже просит его помочь какому-то Блуа.
Пьер Верн довольно потирал руки. Закон и право оказались сильнее стихов и комедий. Все идет как надо. Старший сын через год-два приступит к практической деятельности адвоката. Младший сын учится в специальном учебном заведении, – Поль хочет быть моряком. Дочери… с ними значительно проще, о дочерях в свое время позаботятся их мужья. Будет очень хорошо, если эти мужья окажутся юристами.
Пьер Верн в Нанте довольно потирал руки.
Его старший сын в Париже был очень недоволен собой. Всё шло не так, как надо. Дюма рекомендовал ему простейший способ найти самого себя.
– Для этого надо писать романы приключений, – сказал Дюма. – Попробуйте стать моим соперником. Я ни в чем не уступлю вам, это вас подстегнет; вы будете стараться, буду стараться и я. Таким образом вы достигнете своей меры, а я превзойду себя.
– Легко на словах, – вздохнул Жюль. – Мне не написать романа приключений, ничего не получится.
– Получится, – беззаботным тоном возразил Дюма. – Для этого необходимо иметь здоровый желудок, терпение и досуг.
– А талант?
– Талант? Что это такое? По-моему, талант – это трудолюбие. Садитесь и пишите. Утром пьесу, вечером роман, через неделю наоборот. Одно пойдет хуже, другое лучше, в результате что-нибудь выйдет очень хорошо.
Жюль соглашался: да, и то и другое заманчиво, и, конечно, романы приключений значительно лучше пьес, но для романа нужны деньги, отсутствие забот, солидная обеспеченность. Ежемесячное пособие от отца – это пока что единственная финансовая помощь. Романы заставят бросить юридический факультет, и тогда отец немедленно прекратит присылку пособия.
Новый знакомый Жюля, де Кораль, завсегдатай салонов и клубов, редактор газеты «Либертэ», сказал как-то:
– Вы нравитесь мне. Я люблю людей упрямых, одаренных, сомневающихся в себе и других. Пишите пьесу, только театр может дать славу и деньги.
– Никто не хочет понять меня, – уныло ответил Жюль. – Я не ищу ни славы, ни денег. Мне, как океанскому пароходу, нужен курс, понимаете?
– Океанскому, а не речному? – улыбнулся де Кораль.
– Жизнь – океан, – улыбнулся и Жюль.
Де Кораль с минуту о чем-то подумал.
– Не хотите ли познакомиться с Гюго?
Жюль побледнел. Ему не хотелось верить, что это возможно. Познакомиться с Гюго.. Бог мой! Шутит он, этот легкомысленный, богатый де Кораль, и шутит неостроумно, зло…
– Вам необходимо познакомиться с Гюго, – сказал де Кораль.
– А вы с ним знакомы? – спросил Жюль, бледнея еще больше.
– Я неизменный гость на его приемах, – ответил де Кораль. – Если хотите, мы пойдем к нему в следующее воскресенье. В два часа.
Жюль произнес только одно слово – самое короткое и самое энергическое из всех слов, какие только существуют на свете.
– О! – сказал Жюль, и на его широком лице бретонца пятнами проступила краска. Он был предельно взволнован.
– Разрешите сесть, – сказал он, опускаясь в кресло. – Это невозможно… – Жюль приложил руку к сердцу. – И не надо смеяться надо мною, не надо, пожалуйста! Оставьте меня с моими мечтами, они так дороги мне!..
– Вы, я вижу, очень любите Гюго!
– О! – воскликнул Жюль, закрывая глаза. – Если в вы только знали!
– В следующее воскресенье вы увидите мэтра, – просто и четко проговорил де Кораль.
– Вто правда? Поклянитесь, это правда? Вы не шутите?
– Я не могу обещать вам свидания с господом богом, – ответил Кораль, – но познакомить с Гюго – это в моих силах.
Жюль кинулся де Коралю на грудь, припал к ней и едва не разрыдался.
– Через десять дней я буду представлен Гюго, – похвастал Жюль Аристиду Иньяру. – Невероятно! Ты веришь в это? Непредставимо!
– И даже очень, – поддакнул Иньяр. – Гюго живет замкнуто, он в ссоре с правительством, его почти невозможно увидеть. И всё же я верю, что ты увидишь мэтра. Счастливец! Давно ли в Париже и уже знаком с самим Гюго!
О предстоящем визите к знаменитому писателю узнала и хозяйка Жюля.
– Вы родились не только в сорочке, но в сорочке с бантом, как говорят у нас в Пикардии, – сказала мадам Лярош. – Вы далеко пойдете!
– Ну вот, мой мальчик, у тебя такие связи, каких нет и у премьер-министра, – сказал Барнаво. – Два Дюма, один де Кораль, месье Арпентиньи, музыкант Аристид Иньяр, а теперь прибавляется сам Гюго. В эту компанию так и просятся президент республики и португальский король. Не удивлюсь, если сам папа римский пригласит тебя на партию в бостон. Пора тебе начать стричь купоны, мой мальчик!
Виктор Гюго жил в доме № 37 по улице Тур д'Овернь. Дом стоял на высоком холме. Из окон своего кабинета Гюго видел (был солнечный, теплый воскресный день), как к дому его приближались двое людей – в одном он признал де Кораля, другого не знал вовсе. Гюго пристально, насколько позволяло расстояние, вгляделся в незнакомца: на нем были светло-серые брюки, коричневый пиджак, черный, повязанный пышным бантом галстук. Трость с массивным набалдашником молодой человек нес на плече, как ружье.
– К нам идет де Кораль и с ним кто-то из провинции, – сказал Гюго своей жене. – Задержи их, пожалуйста, я хочу сегодня молчать и слушать, я утомлен…
Де Кораль и Жюль поднялись на второй этаж и остановились перед огромной массивной дверью; в нее была вделана медная доска с надписью:
ВИКТОР ГЮГО
Жюль благоговейно обнажил голову и присел на полукруглую мраморную скамью. Лицо его блестело от пота, светлые волосы торчали вихрами во все стороны. Элегантный, подтянутый де Кораль отлично понимал состояние Жюля и снисходительно поучал его, как вести себя у Гюго.
– Не робеть, быть самим собой, поменьше спрашивать, побольше слушать, ничем не хвастать, не читать своих стихов, не просить стихов у мэтра. Вы, наверное, увидите и Теофиля Готье – это поэт, добрый человек, но сноб, чуточку позер, горячий спорщик. Не сцепитесь с ним, – вам достанется от него!
– Он спросит меня, мой дорогой Гюго: кто вы такой? – в сотый раз принимался Жюль за репетицию, предполагая, что Гюго начнет именно с этого. – Я отвечу: «Студент юридического факультета Жюль Верн из Нанта». Он спросит меня: «Нравится ли вам учиться на этом факультете»? – «Нет, мэтр, мне не нравится учиться на этом факультете». Он спросит: «А почему?» Я отвечу…
– Гюго был адвокатом, – сказал де Кораль. – Я думаю, что он спросит вас о занятиях, о настроении молодежи…
– К этому я не приготовился, – растерянно проговорил Жюль, обмахиваясь цветным в полоску платком. – Он спросит, что я делаю. Я отвечу: «Учусь писать пьесы…» Гюго улыбнется и попросит прочесть что-нибудь. Я прочту «Мой Нант».
– Ради бога, не читайте вашего Нанта! – испугался де Кораль. – Сто сорок строк это очень бестактно для первого знакомства! Найдите что-нибудь покороче – строк на двадцать. И ни о чем не спрашивайте мэтра, займитесь разговором с мадам. Она большой знаток старинного фарфора и венецианского стекла, поговорите о чашках и бокалах шестнадцатого века – это ее конек. Вы очаруете ее.
Жюль схватился за голову:
– Мой бог! Как трудно, как сложно! Фарфор! Чашки! Бокалы! Я ничего не смыслю в этом, ничего. Я не пойду к Гюго! Пусть мечта останется мечтой!..
– Глупости, пойдете, – спокойно произнес де Кораль. – Дышите, черт вас возьми, глубже! Вообразите, что ныряете в океане!
– Вообразил, – тяжело дыша, ответил Жюль. – Очень холодная вода, сударь! Я плохо плаваю! Акулы!..
Де Кораль потянул на себя ручку звонка. Дверь открыл старый слуга, седой и высокий, очень похожий на Авраама Линкольна.
– Мадам и месье просят подождать в приемной, – с поклоном проговорил он.
Приемная сверху донизу была обита темной кожей. Кресла с непомерно высокими спинками, рассчитанные на великанов, стояли вдоль стен. Портреты Шатобриана и Робеспьера висели в простенках между окнами. Сотни безделушек из фарфора, нефрита и кости покоились на стеклянных полках в особых шкафах с зеркальными стенками.
– Я попал в музей, – сдавленным шепотом произнес Жюль. – И это только приемная! А что же там? – Он указал на дверь, прикрытую тяжелым занавесом.
Дверь открылась, и тот же слуга пригласил:
– Мадам и месье просят вас!
Жюль вошел следом за де Коралем, и первое, что он увидел, был красный жилет – от самого подбородка, подпертого тугим крахмальным воротником. «Кто это?» – спросил себя Жюль. Бесстрастное, каменное выражение лица этого человека поразило Жюля, – ему показалось неприличным и дерзким надевать на себя такой жилет. Костюм как костюм, но жилет… Человек этот в самой непринужденной позе стоял посередине большой квадратной комнаты и курил длинную, тонкую трубку.
Жюль поклонился ему.
– Готье, – отрекомендовался человек в красном жилете и сделал глубокую затяжку.
Жюль в замешательстве назвал свою фамилию трижды. Готье пресерьезно заметил:
– Поберегите ваши силы, сударь!
Де Кораль подвел Жюля к хозяину дома и сказал:
– Мой друг Жюль Верн жаждет быть представленным вам, мэтр!
Вот он – Гюго! Знаменитый, любимый передовой Францией Виктор Гюго! Враг монархии, король поэтов, академик, драматург, романтик, публицист, друг обездоленных и защитник угнетенных, гроза болтунов из роялистических клубов, живое знамя республиканцев, человек несгибаемой воли, сорокасемилетний юноша, имя которого уже обросло легендами во Франции и за ее пределами, будущий изгнанник, гордость мировой литературы, писатель, автограф которого на книжном рынке расценивается необычайно высоко, человек, ежедневно получающий приветственные письма и анонимки с угрозами, – вот он, Гюго!
Взволнованность Жюля достигла предела, сердце его колотилось где-то в висках и темени, а там, где ему полагалось быть, вдруг стало пусто и холодно. Вот он, Гюго! Мой бог! Бежать, провалиться сквозь землю, растаять, исчезнуть! Сейчас он начнет задавать вопросы.
– Кто вы и откуда? – спросил Гюго.
Жюль поднял глаза и одним взглядом охватил Гюго. Среднего роста, коренастый, плечистый человек, чем-то очень похожий на Пьера Верна, с подстриженной полуседой бородой, крупным носом, – он, этот великий человек, приветливо улыбается, в его глазах неизъяснимый свет и доброта, высокий лоб весь перерезан морщинами…
– Студент юридического факультета, мэтр! Родом из Нанта. Мой отец – адвокат, но я…
Позволительно ли добавить то, о чем еще не спрашивают? На выручку пришла дама – очень красивая дама в черном платье, она стояла подле Гюго и с улыбкой смотрела на Жюля.
– Но вы не хотите быть адвокатом, – догадливо договорила она и протянула руку – не для пожатия, а для поцелуя: тонкие пальцы ее трепетали у самых губ Жюля.
Он поцеловал эти пальцы, взял их в свою руку, пожал и выпустил. «Так ли это делается? – подумал он. – Дома всё это было проще…» Мадам Гюго милостиво склонила голову и, оправив платье, опустилась в кресло. Немедленно сел и Гюго. На краешке дивана, обитого черным бархатом, устроился Жюль. Де Кораль и Готье продолжали стоять, о чем-то тихо переговариваясь.
«Очевидно, так принято», – подумал Жюль, не зная, можно ли положить ногу на ногу, – сидеть с поджатыми под диван ногами было неудобно, но именно так сидел в своем кресле Гюго. Но вот он вытянул левую ногу, руки скрестил на груди, и Жюль облегченно вздохнул, приняв ту же позу. Над его ухом клокотала трубка Готье.
– В свое время и я был адвокатом, – произнес Гюго. – Я очень рад, что перестал быть адвокатом, – добавил он. – В сущности, мы все адвокаты, – я имею в виду защиту справедливости. Но есть адвокаты-профессионалы, служители официального закона, они защищают несправедливость, по большей части. Им за это платят, дают чины и награды.
– Награды дают очень редко, – вставил Жюль, вспоминая своего отца.
Гюго не обратил внимания на эту реплику и продолжал:
– Мы наблюдаем страшные вещи в нашей милой Франции. Ум, самостоятельность мысли и честное, свободное слово преследуются, поощряется казенное благодушие, популяризация низких истин и страстей, оторванных от народа. Вы, – Гюго посмотрел на Готье, – Совершенно напрасно защищали Дюшена…
Жюль подумал: «Ага, они уже тут о чем-то спорили. Очень хорошо! Значит, можно сидеть и слушать. Очень интересно!»
– Совершенно напрасно, – повторил Гюго. – Ваш Дюшен каждый день кричит в своей газете: «Мы процветаем!» Никогда никто не кричит, если он процветает, никогда и никто! В театрах у нас водевиль, в литературе… О нет, литература жива! Она жива, несмотря на то что ее хотят превратить в балаганного плясуна! Литература должна учить, направлять, вскрывать зло, – писатель должен жить с высоко поднятой головой, да!
– Вы говорите о трибунах, – спокойно отозвалея Готье, – я имел в виду только себя и моих друзей.
– Вы и ваши друзья – это и есть литература! – загремел Гюго, и глаза его сверкнули гневом. – Кто-то, по-вашему, борется, а кто-то стоит в стороне и грызет шоколадную конфетку!
– Вы суровы, мэтр, – спокойно возразил Готье, стараясь не смотреть на Гюго. – Вы действуете гиперболой, так нельзя – нельзя в данном случае.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45