встраиваемый унитаз с инсталляцией
– Ты и в самом деле что-то напутал в своем романе. Это на тебя не похоже. На островах Тихого океана не могут жить обезьяны, а у тебя…
– Могут, – лукаво улыбаясь, произнес Жюль Верн. – Мой остров – таинственный остров, дорогая моя!
И, многозначительно грозя пальцем, повторил:
– Таинственный остров, Онорина! Вот, прочти письмо Корманвиля, – этот человек понял то, что я хотел сказать. То, что я уже сказал. Сейчас я заканчиваю «Михаила Строгова»; в этом романе я уже ничего не перепутаю. У меня есть великолепная карта Сибири, список всех деревень, сёл и даже шоссейных дорог!
– Ты сказал: «В этом романе я уже ничего не перепутаю». Значит, в «Таинственном острове» всё же перепутал!
– В тебе, мой друг, погибает талантливый юрист, – шутя заметил Жюль Верн. – Как жаль, что нет моего Барнаво!..
Заканчивая «Михаила Строгова», Жюль Верн конспективно набрасывал очертания нового романа, который должен был называться «Гектор Сервадак». Этцель ждал. Два романа в год – ничего не поделаешь. Очень часто наука отходила в сторону и на сцену выступали юмор в соединении с теми элементами, которые Жюль Верн унаследовал от Дюма. Этцель не шутя говорил, что на месте Жюля Верна он давал бы три романа в год, и при этом ссылался на плодовитость Бальзака, Диккенса, Гюго.
– Вы будете иметь два моих романа в год, – сказал Жюль Верн Этцелю. – А сейчас я беру отпуск на два месяца, я должен заняться моим сыном Мишелем. Ему уже тринадцать лет. Он очень плохо усваивает физику и математику.
– И очень любит романы своего отца, – кстати добавил Этцель,
– Гюго он любит больше, чему я очень рад, – сказал Жюль Верн.
Однажды он спросил Мишеля:
– Кем ты хочешь быть, когда станешь взрослым?
– Читателем, папа, – не задумываясь ответил Мишель.
– Читателем! – рассмеялся Жюль Верн. – Это не профессия, мой друг! Надо чем-нибудь заниматься, чтобы приносить пользу обществу, своему отечеству.
– Я хочу быть таким читателем, чтобы это стало профессией, папа, – заявил Мишель.
– Только читать?.. – с нескрываемым беспокойством спросил отец,
– И путешествовать, и ходить в театры, и ловить рыбу, и принимать гостей, – ответил сын. – Разве плохо?
– Очень хорошо, но нужно трудиться для того, чтобы путешествовать, ходить в театры и принимать гостей.
– Жан, который живет в начале бульвара, – назидательным тоном проговорил Мишель, – сказал мне недавно, что ты сам Гомер и два Дюма в придачу, а потому мне и не следует беспокоиться о будущем.
– Твой Жан говорит страшную чепуху, – строго произнес Жюль Верн и погрозил сыну пальцами обеих рук. – Ты должен учиться, много и долго учиться, и уже только потом…
– А потом, – перебил Мишель, – я стану таким же, как и ты, папа!
– Это, пожалуй, было бы неплохо, – задумчиво проговорил Жюль Верн. – Кое-что из моего материала я оставил бы и на твою долю.
Разговор был прерван приходом Гедо.
– Я за вами, – возбужденно начал ученый. – Послезавтра произойдет невиданное доселе событие: половина Парижа будет освещена электричеством. Да, да, электричеством! Русский инженер Яблочков изобрел особую свечу: она дает свет силою тока, бегущего по медным проводам. Просто и гениально! Просто потому, что гениально, гениально потому, что очень просто. Едем в Париж! Свечой Яблочкова осветят все магазины Лувра, площадь Оперы, Гаврский порт. Кто-кто, а Жюль Верн должен видеть эту диковинку!
Жюль Верн взял с собою в Париж сына. К шести вечера шестнадцатого ноября девять десятых жителей города устремились к центру. Конное движение приостановилось. Нарядно одетые парижане шли возбужденными толпами. В центре и на окраинах еще горели газовые рожки, но большая площадь перед зданием оперы, магазины Лувра тонули во мраке. Заливались свистки полицейских. С неба на город глядели звезды, удивленно помигивая. В шесть вечера с площади Этуаль пустили ракету, толпа замерла, и вот спустя минуту все увидели друг друга, вся площадь вдруг, в одну сотую секунды, улыбнулась ослепительно и весело. Толпа ахнула, – такого ей еще не показывали. В воздух полетели шляпы, котелки, трости. Мишель сидел верхом на отце своем, свесив ноги с плеч и обеими руками вцепившись в густую шевелюру. Гедо кричал:
– Да здравствует Яблочков! Привет русскому гению!
Площадь сияла, как в майский полдень. Каждому хотелось подойти ближе к зданию оперы, но частая цепь полицейских не пускала никого, обещая свободное движение через сорок минут. Гедо крикнул:
– Граждане! Писатель Жюль Верн хочет ознакомиться с этими волшебными лампочками! Дайте дорогу Жюлю Верну!
– Да здравствует наука! – крикнул Жюль Верн во всю силу легких. – Да объединит она народы мира!
Спустя три года на страницах французского журнала «Электрический свет» была напечатана статья:
«Свеча Яблочкова вызвала сперва в Париже, а затем во всех странах подлинное движение в пользу электрического света. Этой свече мы, бесспорно, обязаны тем, что электрический свет удалось ввести в повседневный обиход. История справедливо отведет ей почетное место, на которое она имеет неоспоримое право. Три года назад площадь Оперы, огромные магазины Лувра, аллея Оперы, концертные залы и ипподром были великолепно освещены свечой Яблочкова. В истории электричества это событие не имеет прецедентов. Примеру Парижа последовал Лондон. В продолжение многих месяцев свеча Яблочкова была у всех на устах. В самом деле, что может быть более простого и удобного на первый взгляд! Отныне нет ни регуляторов, ни часовых механизмов, нужно лишь вставить нечто вроде обыкновенной свечи в подставку – и брызнет яркое сияние света. Это достижение было очевидно для публики, и она встретила рукоплесканиями блестящие опыты, Благодаря свече Яблочкова великому городу принадлежит честь первому демонстрировать освещение электричеством улиц и площадей…»
В английских, немецких и бельгийских газетах появились статьи о «северном свете». Свечу Яблочкова называли «русским солнцем».
Глава вторая
Счастливые годы
Весной 1877 года Жюль Верн приобрел новую яхту, которая была названа «Сен-Мишель III». Она имела сто футов в длину; сильная паровая машина, высокая дымовая труба между двумя мачтами, большая каюта и четырехфутовое рулевое колесо давали право хозяину яхты отзываться о ней как о настоящем морском судне. Команда состояла из шести матросов, кока и капитана – земляка Жюля Верна месье Олива.
Сразу же после покупки яхты было совершено на ней путешествие; в числе пассажиров значились брат Жюля Верна Поль, сын Этцеля, Онорина со своими девочками и Мишель. Путешественники плыли вдоль берегов Франции и Испании, через Гибралтарский пролив в Алжир.
«Великий романист совершает путешествие», – писали газеты Франции, Испании, Португалии. «Наш Жюль Верн всюду встречается, как самый желанный гость, – писали парижские газеты. – Нет отбоя от желающих получить автограф писателя. В Танжере итальянский посланник кавалер Сковаццо устроил в честь Жюля Верна и его свиты охоту на кабанов. Брат писателя Поль Верн и сын нашего известного издателя Этцеля оказались наиболее удачливыми в этой охоте, чего не скрывает и автор „Таинственного острова“, чистосердечно признаваясь в том, что он спокойно посиживает на палубе своей яхты и работает над новым романом. Желаем нашим путешественникам счастья, здоровья и радости…»
Жизнь ежедневно приносила Жюлю Верну радости.
Возвратившись домой из недальних стран, он немедленно принялся за вторичную работу над новым романом: чернилами писал на первом, карандашном черновике. В разгар этой работы пришло письмо от Этцеля:
«Немедленно приезжайте, у меня сегодня и завтра в гостях русский писатель Иван Тургенев».
– Счастлив познакомиться с вами! – воскликнул Иван Сергеевич, пожимая руку Жюлю Верну. – Горячий почитатель и поклонник ваш! У нас в России никто не пишет таких романов, как вы. Не так давно я разговаривал по поводу ваших книг со Львом Николаевичем Толстым, – они весьма по душе этому великому человеку!
– Польщен и счастлив, – кланяясь и прикладывая руку к сердцу, проговорил Жюль Верн.
Иван Сергеевич, молодо откинув красивую седую голову, окинул взглядом статную фигуру Жюля Верна, который с неостывающей доброй улыбкой рассматривал «северного великана», как называли в Париже Тургенева писатели и художники. Вошел слуга с двумя пачками книг и, по знаку Этцеля, положил их на стол.
– Последние издания Жюля Верна, – сказал Этцель. – И на каждом томе автограф.
– Вы читали меня? – несколько удивленно поднял брови Иван Сергеевич, и в ответ услышал, что его «Записки охотника» читает каждый грамотный француз.
– А я прочел их три раза, и каждый раз со всё повышающимся удовольствием, – признался Жюль Верн. – Прекрасная книга! Ог ее страниц исходит аромат ваших русских степей, леса, озер и рек.
В беседу вмешался Этцель, заявив, что он со своей стороны намерен, в меру сил и способностей своего повара, предложить обед по-русски.
– О, русский обед! – мечтательно проговорил Иван Сергеевич, потирая холеные, чуть припухшие ладони. Жюль Верн обратил внимание на длинные, тонкие пальцы русского писателя. – В мой последний приезд сюда я привез бочонок икры – отличной паюсной икры.
– Целый бочонок! – восхитился Жюль Верн, чувствуя и понимая, что гость всеми этими пустяками начинает очередную искусную беседу.
– Целый бочонок, фунтов на пятнадцать, – продолжал Иван Сергеевич и, взяв Жюля Верна под руку с одной стороны и Этцеля с другой, стал ходить с ними по диагонали большого, просторного кабинета. – Ну-с икру доставили на кухню Флоберу. В назначенное время за стол сели я, Золя, Доде и сам хозяин. Икру поставили посреди стола на особом возвышении. Этакий, представьте, живописный бочонок темно-желтого цвета, опоясанный тремя медными обручами. Золя спрашивает, что в этом бочонке, и, не дождавшись ответа, отвечает себе сам: «Икра!» Засим происходит следующее: милейший Золя берет разливательную суповую ложку, черпает ею икру – этак сразу фунт, не меньше, – и накладывает на тарелку. Засим еще раз, и еще раз, и еще два раза подряд. И, благословясь, начинает есть. Флобер произносит: «Ого!» Доде, неоспоримо соглашаясь с репликой, добавляет: «Н-да-а…» Я деликатно говорю, что икру полагается намазать на хлеб и вкушать, прикрыв глаза и трижды произнеся имя господа. Золя, человек несловоохотливый, чего не скажешь о нем как о романисте, скупо бросает: «Я чуть-чуть, не больше половины». И этак, намазывая икру себе на язык, слопал половину бочонка!
– И отказался от обеда, – заметил Этцель.
– И превеликолепно пообедал, бисируя каждому блюду! Это не человек, а какое-то «чрево Парижа», – закончил Иван Сергеевич, искусно вводя в свою речь название одного из романов Золя. – Я, друзья мои, проголодался.
После обильного, тяжелого, совсем не французского обеда Ивана Сергеевича усадили в глубокое, покойное кресло, и потекла неторопливая дружеская беседа. Жюль Верн по какому-то поводу кстати заметил, что ему уже пятьдесят лет, а сделал он очень мало – каких-то семнадцать романов…
И пренебрежительно махнул рукой.
– Делает много не тот, у кого много книг, – строго произнес Иван Сергеевич. – Очень много книг у покойного Дюма, да что…
– Александр Дюма – моя слабость, – деликатно заметил Жюль Верн, прерывая гостя. – Он – хорошая погода нашей литературы, а вот я…
– А вы грибной дождичек, – ласково улыбнулся Иван Сергеевич. – Светит солнце, машет длинными ветвями березка, идет дождь – и кругом благоухание, всему прибыток, удача, радость.
Жюль Верн поблагодарил за сравнение, сказал, что запомнит его на всю жизнь, и добавил, что не так давно один известный терапевт наговорил ему таких ужасов, так сильно напугал: велел меньше работать, больше гулять…
– Вот чего не скажут нашим, русским писателям, – несколько с грустью и печалью в голосе отозвался Иван Сергеевич. – Больше гулять… У нас в России на долю писателя выпала такая огромная ответственность, такая серьезная обязанность, что жизни не хватит на то, чтобы сказать хотя бы четверть того, что сказать и сделать обязан. Это я такой счастливый, – Иван Сергеевич даже покачал головой неодобрительно и с укором, – что имею возможность бывать за границей. Наши писатели – праведники и чуть ли не святые, иногда на извозчика не имеют, не то что… побольше гулять, поменьше работать…
– Нашему дорогому Жюлю Верну действительно следует поберечь себя, – вмешался Этцель. – Он – неистовый труженик французской литературы.
– В этом году я дам вам только одну книгу, а не две, – серьезно проговорил Жюль Верн.
– И даже одной много, – столь же серьезно вставил Иван Сергеевич. – Одну через год, вот как! Я обещал моему издателю роман через два-три года, не раньше. Я, видите ли, долго думаю и не скоро пишу.
– А я наоборот, – откровенно признался Жюль Верн, – и быстро думаю и скоро пишу.
– Не завидую этому свойству, – вскользь обронил Иван Сергеевич. – А возможно, в данном случае виноват мой возраст…
– Да вот, посудите сами, – горячо, сильно жестикулируя, произнес Жюль Верн и протянул Этцелю письмо: – Читайте, пожалуйста, вслух! Тогда вы, дорогой Тургенев, поймете, почему я должен работать очень быстро.
– «Талантливый учитель по всем предметам, – начал чтение Этцель. – У нас, школьников старших классов, зашел спор: а что, если от нашей планеты оторвется большой кусок…» Оторвется кусок! – в сердцах повторил Этцель. – Хорошенькое выражение для школьников старших классов! Придумают! И читать не хочется!
– Нет, нет, пожалуйста, читайте! – попросил Иван Сергеевич.
– Оторвется большой кусок, – еще раз с презрительной миной произнес Этцель. – «И этот кусок, – продолжал он чтение письма, – будет носиться в мировом пространстве, подобно маленькой планете. Возможен ли такой случай и как должны чувствовать себя люди, которые окажутся на…» Нет, как угодно, – рассмеялся Этцель, – я больше не могу. Непредставимая чепуха!
– Представимая и даже вполне возможная, – возразил Жюль Верн, лукаво посмеиваясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– Могут, – лукаво улыбаясь, произнес Жюль Верн. – Мой остров – таинственный остров, дорогая моя!
И, многозначительно грозя пальцем, повторил:
– Таинственный остров, Онорина! Вот, прочти письмо Корманвиля, – этот человек понял то, что я хотел сказать. То, что я уже сказал. Сейчас я заканчиваю «Михаила Строгова»; в этом романе я уже ничего не перепутаю. У меня есть великолепная карта Сибири, список всех деревень, сёл и даже шоссейных дорог!
– Ты сказал: «В этом романе я уже ничего не перепутаю». Значит, в «Таинственном острове» всё же перепутал!
– В тебе, мой друг, погибает талантливый юрист, – шутя заметил Жюль Верн. – Как жаль, что нет моего Барнаво!..
Заканчивая «Михаила Строгова», Жюль Верн конспективно набрасывал очертания нового романа, который должен был называться «Гектор Сервадак». Этцель ждал. Два романа в год – ничего не поделаешь. Очень часто наука отходила в сторону и на сцену выступали юмор в соединении с теми элементами, которые Жюль Верн унаследовал от Дюма. Этцель не шутя говорил, что на месте Жюля Верна он давал бы три романа в год, и при этом ссылался на плодовитость Бальзака, Диккенса, Гюго.
– Вы будете иметь два моих романа в год, – сказал Жюль Верн Этцелю. – А сейчас я беру отпуск на два месяца, я должен заняться моим сыном Мишелем. Ему уже тринадцать лет. Он очень плохо усваивает физику и математику.
– И очень любит романы своего отца, – кстати добавил Этцель,
– Гюго он любит больше, чему я очень рад, – сказал Жюль Верн.
Однажды он спросил Мишеля:
– Кем ты хочешь быть, когда станешь взрослым?
– Читателем, папа, – не задумываясь ответил Мишель.
– Читателем! – рассмеялся Жюль Верн. – Это не профессия, мой друг! Надо чем-нибудь заниматься, чтобы приносить пользу обществу, своему отечеству.
– Я хочу быть таким читателем, чтобы это стало профессией, папа, – заявил Мишель.
– Только читать?.. – с нескрываемым беспокойством спросил отец,
– И путешествовать, и ходить в театры, и ловить рыбу, и принимать гостей, – ответил сын. – Разве плохо?
– Очень хорошо, но нужно трудиться для того, чтобы путешествовать, ходить в театры и принимать гостей.
– Жан, который живет в начале бульвара, – назидательным тоном проговорил Мишель, – сказал мне недавно, что ты сам Гомер и два Дюма в придачу, а потому мне и не следует беспокоиться о будущем.
– Твой Жан говорит страшную чепуху, – строго произнес Жюль Верн и погрозил сыну пальцами обеих рук. – Ты должен учиться, много и долго учиться, и уже только потом…
– А потом, – перебил Мишель, – я стану таким же, как и ты, папа!
– Это, пожалуй, было бы неплохо, – задумчиво проговорил Жюль Верн. – Кое-что из моего материала я оставил бы и на твою долю.
Разговор был прерван приходом Гедо.
– Я за вами, – возбужденно начал ученый. – Послезавтра произойдет невиданное доселе событие: половина Парижа будет освещена электричеством. Да, да, электричеством! Русский инженер Яблочков изобрел особую свечу: она дает свет силою тока, бегущего по медным проводам. Просто и гениально! Просто потому, что гениально, гениально потому, что очень просто. Едем в Париж! Свечой Яблочкова осветят все магазины Лувра, площадь Оперы, Гаврский порт. Кто-кто, а Жюль Верн должен видеть эту диковинку!
Жюль Верн взял с собою в Париж сына. К шести вечера шестнадцатого ноября девять десятых жителей города устремились к центру. Конное движение приостановилось. Нарядно одетые парижане шли возбужденными толпами. В центре и на окраинах еще горели газовые рожки, но большая площадь перед зданием оперы, магазины Лувра тонули во мраке. Заливались свистки полицейских. С неба на город глядели звезды, удивленно помигивая. В шесть вечера с площади Этуаль пустили ракету, толпа замерла, и вот спустя минуту все увидели друг друга, вся площадь вдруг, в одну сотую секунды, улыбнулась ослепительно и весело. Толпа ахнула, – такого ей еще не показывали. В воздух полетели шляпы, котелки, трости. Мишель сидел верхом на отце своем, свесив ноги с плеч и обеими руками вцепившись в густую шевелюру. Гедо кричал:
– Да здравствует Яблочков! Привет русскому гению!
Площадь сияла, как в майский полдень. Каждому хотелось подойти ближе к зданию оперы, но частая цепь полицейских не пускала никого, обещая свободное движение через сорок минут. Гедо крикнул:
– Граждане! Писатель Жюль Верн хочет ознакомиться с этими волшебными лампочками! Дайте дорогу Жюлю Верну!
– Да здравствует наука! – крикнул Жюль Верн во всю силу легких. – Да объединит она народы мира!
Спустя три года на страницах французского журнала «Электрический свет» была напечатана статья:
«Свеча Яблочкова вызвала сперва в Париже, а затем во всех странах подлинное движение в пользу электрического света. Этой свече мы, бесспорно, обязаны тем, что электрический свет удалось ввести в повседневный обиход. История справедливо отведет ей почетное место, на которое она имеет неоспоримое право. Три года назад площадь Оперы, огромные магазины Лувра, аллея Оперы, концертные залы и ипподром были великолепно освещены свечой Яблочкова. В истории электричества это событие не имеет прецедентов. Примеру Парижа последовал Лондон. В продолжение многих месяцев свеча Яблочкова была у всех на устах. В самом деле, что может быть более простого и удобного на первый взгляд! Отныне нет ни регуляторов, ни часовых механизмов, нужно лишь вставить нечто вроде обыкновенной свечи в подставку – и брызнет яркое сияние света. Это достижение было очевидно для публики, и она встретила рукоплесканиями блестящие опыты, Благодаря свече Яблочкова великому городу принадлежит честь первому демонстрировать освещение электричеством улиц и площадей…»
В английских, немецких и бельгийских газетах появились статьи о «северном свете». Свечу Яблочкова называли «русским солнцем».
Глава вторая
Счастливые годы
Весной 1877 года Жюль Верн приобрел новую яхту, которая была названа «Сен-Мишель III». Она имела сто футов в длину; сильная паровая машина, высокая дымовая труба между двумя мачтами, большая каюта и четырехфутовое рулевое колесо давали право хозяину яхты отзываться о ней как о настоящем морском судне. Команда состояла из шести матросов, кока и капитана – земляка Жюля Верна месье Олива.
Сразу же после покупки яхты было совершено на ней путешествие; в числе пассажиров значились брат Жюля Верна Поль, сын Этцеля, Онорина со своими девочками и Мишель. Путешественники плыли вдоль берегов Франции и Испании, через Гибралтарский пролив в Алжир.
«Великий романист совершает путешествие», – писали газеты Франции, Испании, Португалии. «Наш Жюль Верн всюду встречается, как самый желанный гость, – писали парижские газеты. – Нет отбоя от желающих получить автограф писателя. В Танжере итальянский посланник кавалер Сковаццо устроил в честь Жюля Верна и его свиты охоту на кабанов. Брат писателя Поль Верн и сын нашего известного издателя Этцеля оказались наиболее удачливыми в этой охоте, чего не скрывает и автор „Таинственного острова“, чистосердечно признаваясь в том, что он спокойно посиживает на палубе своей яхты и работает над новым романом. Желаем нашим путешественникам счастья, здоровья и радости…»
Жизнь ежедневно приносила Жюлю Верну радости.
Возвратившись домой из недальних стран, он немедленно принялся за вторичную работу над новым романом: чернилами писал на первом, карандашном черновике. В разгар этой работы пришло письмо от Этцеля:
«Немедленно приезжайте, у меня сегодня и завтра в гостях русский писатель Иван Тургенев».
– Счастлив познакомиться с вами! – воскликнул Иван Сергеевич, пожимая руку Жюлю Верну. – Горячий почитатель и поклонник ваш! У нас в России никто не пишет таких романов, как вы. Не так давно я разговаривал по поводу ваших книг со Львом Николаевичем Толстым, – они весьма по душе этому великому человеку!
– Польщен и счастлив, – кланяясь и прикладывая руку к сердцу, проговорил Жюль Верн.
Иван Сергеевич, молодо откинув красивую седую голову, окинул взглядом статную фигуру Жюля Верна, который с неостывающей доброй улыбкой рассматривал «северного великана», как называли в Париже Тургенева писатели и художники. Вошел слуга с двумя пачками книг и, по знаку Этцеля, положил их на стол.
– Последние издания Жюля Верна, – сказал Этцель. – И на каждом томе автограф.
– Вы читали меня? – несколько удивленно поднял брови Иван Сергеевич, и в ответ услышал, что его «Записки охотника» читает каждый грамотный француз.
– А я прочел их три раза, и каждый раз со всё повышающимся удовольствием, – признался Жюль Верн. – Прекрасная книга! Ог ее страниц исходит аромат ваших русских степей, леса, озер и рек.
В беседу вмешался Этцель, заявив, что он со своей стороны намерен, в меру сил и способностей своего повара, предложить обед по-русски.
– О, русский обед! – мечтательно проговорил Иван Сергеевич, потирая холеные, чуть припухшие ладони. Жюль Верн обратил внимание на длинные, тонкие пальцы русского писателя. – В мой последний приезд сюда я привез бочонок икры – отличной паюсной икры.
– Целый бочонок! – восхитился Жюль Верн, чувствуя и понимая, что гость всеми этими пустяками начинает очередную искусную беседу.
– Целый бочонок, фунтов на пятнадцать, – продолжал Иван Сергеевич и, взяв Жюля Верна под руку с одной стороны и Этцеля с другой, стал ходить с ними по диагонали большого, просторного кабинета. – Ну-с икру доставили на кухню Флоберу. В назначенное время за стол сели я, Золя, Доде и сам хозяин. Икру поставили посреди стола на особом возвышении. Этакий, представьте, живописный бочонок темно-желтого цвета, опоясанный тремя медными обручами. Золя спрашивает, что в этом бочонке, и, не дождавшись ответа, отвечает себе сам: «Икра!» Засим происходит следующее: милейший Золя берет разливательную суповую ложку, черпает ею икру – этак сразу фунт, не меньше, – и накладывает на тарелку. Засим еще раз, и еще раз, и еще два раза подряд. И, благословясь, начинает есть. Флобер произносит: «Ого!» Доде, неоспоримо соглашаясь с репликой, добавляет: «Н-да-а…» Я деликатно говорю, что икру полагается намазать на хлеб и вкушать, прикрыв глаза и трижды произнеся имя господа. Золя, человек несловоохотливый, чего не скажешь о нем как о романисте, скупо бросает: «Я чуть-чуть, не больше половины». И этак, намазывая икру себе на язык, слопал половину бочонка!
– И отказался от обеда, – заметил Этцель.
– И превеликолепно пообедал, бисируя каждому блюду! Это не человек, а какое-то «чрево Парижа», – закончил Иван Сергеевич, искусно вводя в свою речь название одного из романов Золя. – Я, друзья мои, проголодался.
После обильного, тяжелого, совсем не французского обеда Ивана Сергеевича усадили в глубокое, покойное кресло, и потекла неторопливая дружеская беседа. Жюль Верн по какому-то поводу кстати заметил, что ему уже пятьдесят лет, а сделал он очень мало – каких-то семнадцать романов…
И пренебрежительно махнул рукой.
– Делает много не тот, у кого много книг, – строго произнес Иван Сергеевич. – Очень много книг у покойного Дюма, да что…
– Александр Дюма – моя слабость, – деликатно заметил Жюль Верн, прерывая гостя. – Он – хорошая погода нашей литературы, а вот я…
– А вы грибной дождичек, – ласково улыбнулся Иван Сергеевич. – Светит солнце, машет длинными ветвями березка, идет дождь – и кругом благоухание, всему прибыток, удача, радость.
Жюль Верн поблагодарил за сравнение, сказал, что запомнит его на всю жизнь, и добавил, что не так давно один известный терапевт наговорил ему таких ужасов, так сильно напугал: велел меньше работать, больше гулять…
– Вот чего не скажут нашим, русским писателям, – несколько с грустью и печалью в голосе отозвался Иван Сергеевич. – Больше гулять… У нас в России на долю писателя выпала такая огромная ответственность, такая серьезная обязанность, что жизни не хватит на то, чтобы сказать хотя бы четверть того, что сказать и сделать обязан. Это я такой счастливый, – Иван Сергеевич даже покачал головой неодобрительно и с укором, – что имею возможность бывать за границей. Наши писатели – праведники и чуть ли не святые, иногда на извозчика не имеют, не то что… побольше гулять, поменьше работать…
– Нашему дорогому Жюлю Верну действительно следует поберечь себя, – вмешался Этцель. – Он – неистовый труженик французской литературы.
– В этом году я дам вам только одну книгу, а не две, – серьезно проговорил Жюль Верн.
– И даже одной много, – столь же серьезно вставил Иван Сергеевич. – Одну через год, вот как! Я обещал моему издателю роман через два-три года, не раньше. Я, видите ли, долго думаю и не скоро пишу.
– А я наоборот, – откровенно признался Жюль Верн, – и быстро думаю и скоро пишу.
– Не завидую этому свойству, – вскользь обронил Иван Сергеевич. – А возможно, в данном случае виноват мой возраст…
– Да вот, посудите сами, – горячо, сильно жестикулируя, произнес Жюль Верн и протянул Этцелю письмо: – Читайте, пожалуйста, вслух! Тогда вы, дорогой Тургенев, поймете, почему я должен работать очень быстро.
– «Талантливый учитель по всем предметам, – начал чтение Этцель. – У нас, школьников старших классов, зашел спор: а что, если от нашей планеты оторвется большой кусок…» Оторвется кусок! – в сердцах повторил Этцель. – Хорошенькое выражение для школьников старших классов! Придумают! И читать не хочется!
– Нет, нет, пожалуйста, читайте! – попросил Иван Сергеевич.
– Оторвется большой кусок, – еще раз с презрительной миной произнес Этцель. – «И этот кусок, – продолжал он чтение письма, – будет носиться в мировом пространстве, подобно маленькой планете. Возможен ли такой случай и как должны чувствовать себя люди, которые окажутся на…» Нет, как угодно, – рассмеялся Этцель, – я больше не могу. Непредставимая чепуха!
– Представимая и даже вполне возможная, – возразил Жюль Верн, лукаво посмеиваясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45