Чудак! Ему казалось, что Аргентина божественно звучит. Дурной тон, очень дурной тон, юноша!
– Аргентина и в самом деле звучит неплохо, – сказал Жюль. – В этом слове есть что-то романтическое, влекущее… Вы были в Аргентине, месье?
– Ну! Зачем ехать туда, если она сама придет ко мне! На прошлой неделе за сотню франков можно было иметь три сотни верного барыша! Я купил на пять тысяч. Придет и Аргентина! Земля в Пикардии и Бретани сейчас дешевле, чем на кладбище в десяти километрах от Парижа. Но через месяц всё переменится, надо торопиться, ловить счастье за хвост. У счастья он длинный, но скользкий!
К вечеру Жюль прибыл в Амьен. Он вышел из вагона и направился к паровозу: он по-детски любил всё, что имело отношение к механике, помогающей человеку. С паровоза сошел выпачканный в саже и масле человек в очках. Жюль почтительно приподнял шляпу:
– Здравствуйте! Сердечно благодарю вас за благополучный рейс! Вы управляли паровозом?
– Что угодно? – сухо спросил машинист.
– Ничего, я только хочу поблагодарить вас за то, что вы так умело управляете этой металлической лошадкой, – проговорил Жюль и постучал концом трости по колесу паровоза. – Надеюсь, вы довольны вашей должностью?
– Не сказал бы, – ответил машинист, принимаясь за смазку поршня. – Вы инженер?
– Нет, я просто интересуюсь машинами. Вы управляете чудом, мой друг! Лет через сорок ваши внуки скажут: дедушка управлял машиной на земле, мы управляем машиной в воздухе. Будьте здоровы, мой друг! Еще раз спасибо!
На привокзальной площади Жюля встретил Лемарж.
– Да здравствует французская литература! – приветствовал он своего друга. – Ты первый из приглашенных. Познакомься – моя невеста Эмма де Виан.
Жюль пожал тонкие пальчики блондинки в белом платье.
– Сестра моей невесты, мадам Морель, – сказал Лемарж.
Жюль учтиво поздоровался с новой знакомой, – она была очень похожа на Жанну, только выражение лица мадам Морель было строже, серьезнее, хотя она кокетливо улыбалась и несколько провинциально, разговаривая с кем-нибудь, отступала на шаг в сторону.
– Я читала ваши рассказы в «Семейном музее», – томно, нараспев произнесла мадам Морель. – Мои дочери запомнили ваше имя.
– Ваши дочери! – воскликнул Жюль. – Одной год, другой два с половиной!
– Валентине четыре, Сюзанне шесть, – флейтой прощебетала мадам Морель.
– Вы ничего не хотите сказать о муже, – несколько искательно произнес Жюль. – Очевидно, он не запомнил мою фамилию…
Мадам Морель кашлянула, взяла под руку сестру; Жюлю было предложено просунуть свою массивную руку под согнутый локоток новой знакомой.
Жюлю и в голову не приходило, что он идет со своей будущей женой. Мадам Морель не догадывалась, что спустя восемь месяцев со дня этой встречи она вторично выйдет замуж и станет Морель-Верн.
Этого брака хотели и хлопотали о нем Лемарж и его невеста. Они сознательно оставляли вдову и Жюля вдвоем без посторонних, произносили при них заранее приготовленные фразы, делали косвенные, а где позволяло приличие, и прямые намеки.
– Этот медведь держит себя нелепо, – говорил Лемарж своей невесте. – Нужно что-то придумать. Мне так хочется, чтобы он женился на твоей сестре! Он любит детей и будет отличным другом твоих племянниц. Твоя сестра засиделась во вдовстве. Она любит литературу, а Жюль литератор.
– Он настоящий медведь, – сказала невеста Лемаржа. – Наступает на ноги, держит себя как-то, неуклюже, говорит странные вещи…
Жюлю вдова Морель нравилась. Даже больше: он успел влюбиться в нее. И еще больше: в мечтах своих он запросто называл ее Онориной. Правда, он наступал и ей на ноги, развлекал разговорами об устройстве паровоза, о том, чем и как пополняется оболочка воздушного шара.
Лемарж женился. Гости разъехались. Вдова и ее дочери оставались в доме молодых супругов. Приближался день отъезда Жюля.
– Завтра вы покидаете нас? – спросила вдова.
Жюль кивнул головой, – говорить он боялся: как бы не сказать чего-нибудь такого, что сразу же изменит его жизнь, спутает планы…
– А вы? – спросил он.
– Я еще побуду здесь. Моим девочкам полезен воздух Амьена. Здесь так хорошо! Я не люблю Парижа. Там шумно, неспокойно…
– Я люблю, чтобы мне не мешали, когда я работаю, – неожиданно и для себя произнес Жюль. – Аристид уходит, когда я пишу, но иногда по моей просьбе играет Моцарта или Бетховена…
Жюль внутренним взором оглядел свою холостую жизнь. Нашел в ней мало хорошего и произнес ту именно фразу, которая и решила его судьбу:
– Когда я женюсь, Аристиду придется уехать. В одной комнате нам не поместиться. Пойдут дети, будут заглядывать гости…
Мадам Морель кончиком зонта рисовала на песке квадратики, подсознательно иллюстрируя свое представление о комнате Жюля.
– Кроме того… – начал он.
Прибежали Сюзанна и Валентина, поцеловали мать, за руку поздоровались с дядей Жюлем.
– Идите играйте, – сказала вдова. – Посмотрите, что делает тетя, потом придите и скажите мне.
Жюль довольно улыбнулся: отказа, видимо, не будет. Он изобразил гипотетический случай: две комнаты, двое взрослых, двое детей, возможное появление третьего…
– Вы намерены жениться на вдове? – спросила мадам Морель.
– Это зависит от вдовы, – ответил Жюль.
– Рассмотрим ваш гипотетический случай. Вас приятно слушать, вы прекрасный рассказчик.
– Совершенно необеспеченный материально, твердый и упорный в своих убеждениях и вкусах, – проговорил Жюль и взял руку вдовы в свою. – Я надеюсь зарабатывать много денег, но всё это в будущем…
Рука вдовы шевельнулась, пальцы дрогнули, ток добежал до сердца и сжег все черновики с гипотетическими случаями. Жюль поднес руку вдовы к губам и долго целовал ее – сантиметр за сантиметром, от запястья до кончиков ногтей.
– Ваша надежда плюс еще одна надежда, – заикаясь от волнения, произнесла вдова.
– Любовь с одной стороны и любовь с другой, – пробормотал Жюль, в последний раз мысленно прощаясь со своей холостой комнатой и всеми своими привычками.
– Любовь, основанная на уважении, – подчеркнула вдова. – Следует позвать девочек, они могут подумать…
– Как раз то, что есть на самом деле, – шепнул Жюль на ушко вдове. – Можно? – спросил он и, как всегда в таких случаях бывает, ответное «да» получил две секунды спустя после того, как поцеловал мадам Морель. Затем началось обсуждение самого ближайшего будущего. Жюль откровенно сказал, что сейчас он беден и не в состоянии создать ни комфорта, ни уюта, не говоря уже о вполне обеспеченной жизни, но – на этом Жюль настаивал и готов был поклясться, – он надеется на то, что его дарование в будущем поможет ему встать на ноги и нарядить надежды в шелк, атлас и бархат. Что касается вопросов сердечных, то…
– Я полюбил вас сразу, то есть истинно и навек, – признался Жюль. – Что такое любовь? Никто до сих пор точно не определил ее. Я не поэт, не философ. По-моему, любовь – это такое содружество, когда мечты одного совпадают с мечтами другого, когда деятельность моя по душе вам, а ваше участие… Одним словом, я не знаю, что такое любовь, ибо сам уже люблю и боюсь вернуться в Париж без вас. Я весь наполнен вами, образ ваш не покидает меня. Я придумываю имена, которыми буду называть вас, – впрочем, имена эти уже придуманы, мне остается только выбрать самое лучшее. Слушайте! Ориноко, Ява, Онтарио, Аргентина, Колумбия, Бразилия…
– Вы еще назовите меня Географией, – рассмеялась вдова.
– Да, я назову вас Географией! Чудесное имя! Вы хмуритесь… Это мне нравится, я люблю людей требовательных.
– А я – рассудительных. К вам у меня тот род любви, который называется уважением плюс желание не расставаться как можно дольше. Но вот мои девочки…
– Наши девочки, – поправил Жюль. – О, как я буду трудиться! Вы увидите, – я чувствую в себе такие силы… Позвольте, я подниму вас!
Вдова не успела сказать «не надо», как Жюль поднял ее на полметра от земли, поддержал с четверть минуты и прошептал:
– Да обнимите же меня! Мне тяжело!..
На этом кончилось первое действие импровизированной феерии. Начались обычные в таких случаях визиты к родным и близким невесты, просьбы «руки и сердца», длинные письма отцу и матери в Нант, хлопоты и суета, счастливое бытие влюбленных…
Пьер Верн прислал письмо, написанное слогом юриста и отредактированное чувствами отца. Пьер Верн поздравлял сына и спрашивал, на какие средства думает он жить, имея жену, двоих детей и… «Надеюсь, ты позаботишься и о третьем», – писал отец, незамедлительно после этого уступая место юристу: «Дочери мадам Морель ни в коем случае не дают мне права называть их моими внучками». Далее следовал недлинный перечень трудов и дней Пьера Верна. «Юриста из тебя не вышло, – заканчивал он. – Писательское ремесло очень плохо кормит и холостых, не говоря уже о женатых. Желаю тебе счастья и умения нести бремя супружества. От всего сердца обнимаю твою Онорину…»
Десятого января 1857 года в Амьенском кафедральном соборе состоялось бракосочетание Жюля Верна с Онориной Морель.
«Старуха Ленорман что-то напутала, – говорил себе Барнаво, когда до него дошла весть о женитьбе Жюля. – Старик получает отставку, он лишается права советовать, воздействовать и стоять у штурвала. Тут что-то не так, или всё идет так, как надо для счастья моего мальчика. Мне кажется, что тот Барнаво, который руководил поступками мадам Морель, сильнее и мудрее того, который в конце концов оказался в роли человека, опускающего занавес… Счастливая мадам Морель! Дай боже счастья моему мальчику! „Высокочтимый Жюль Верн, – напишу я ему, – скажите, что мне делать? Первый раз в жизни старый Барнаво серьезно встревожен, впервые он эгоистически думает о самом себе…"“
Глава семнадцатая
Мечтать и трудиться, трудиться и мечтать!
Пьер Верн прислал Жюлю две тысячи франков. Пьер Шевалье в качестве свадебного подарка преподнес кресло, в котором Жюль сидел в его кабинете. Онорина призналась мужу, что у нее имеются сбережения – небольшие, но их хватит на первое время.
– Я мечтаю о путешествиях, – сказала она как-то Жюлю. – А что, если ты от какой-нибудь газеты поедешь в Англию или Америку?
– Мечтаю об этом, – ответил Жюль. – Ради этого я тружусь с утра до поздней ночи. Аристид помогает мне.
– Музыка не в состоянии помочь литературе, скорее наоборот, – рассудительно проговорила Онорина.
– Боги взаимно служат друг другу, – сказал Жюль.
– И остаются на своих местах, в то время как простые смертные разгуливают по палубе океанского парохода, – уже назидательно добавила Онорина.
– Будем мечтать, дорогая моя. Мечты сбываются, когда основанием их является труд.
Мечты Жюля и Онорины сбылись в форме необычайной. Иньяр от имени своего брата предложил Жюлю место на пароходе, отплывавшем в Шотландию.
– Хочешь? – спросил Иньяр.
– О! – воскликнул Жюль, опасаясь, что Аристид хлопнет его по плечу и скажет: «Я пошутил…»
Иньяр не шутил.
– Сколько мест? – спросил Жюль. – У меня жена, дети.
– Одно место. Каюта…
– А жена? А девочки?
– Жена и девочки остаются дома. Путешествие необходимо тебе, а не им. С них довольно театра, игрушек и книг. Ты непременно должен ехать. Довольно ловить зайцев в бассейне для рыб! Думая о себе, ты тем самым думаешь о своей семье. Ты ствол дерева, они ветки.
– Ого! – одобрительно сказал Жюль. – Кто научил тебя этой премудрости?
– Жизнь, – ответил Иньяр. – Я становлюсь стар, а старость любит прописные истины. Итак, ты едешь. Плывешь. Запасайся бумагой и карандашами.
Прошло несколько дней, и Жюль познакомился с очень интересным человеком. Он и до этого слыхал о нем, знал его имя, имел в виду именно его, когда писал рассказ о воздушном путешествии… Знакомство с этим человеком произошло неожиданно и просто. Жюль встретил приятеля Гедо – инженера-кораблестроителя Корманвиля – и пригласил его к себе на обед.
– Я женился, – сказал Жюль; ему еще не наскучило оповещать об этом своих знакомых.
– Поздравляю, – почтительно произнес Корманвиль, человек сорока лет, высокого роста, уже седой и сутулый.
– Я женился, – повторил Жюль, – а потому и веду нормальный образ жизни: ежедневно обедаю, на моих сорочках каждая дюжина петель имеет столько же пуговиц, меня любят, ухаживают за мною, допускают, что в будущем я стану знаменитым, и верят, что я уже и сейчас чем-то отличаюсь от простых смертных. Короче говоря – я счастлив. Идемте ко мне обедать. Цветная капуста, много мяса, кабачки, мадера и вместо одного Барнаво я имею двух. С этим новым Барнаво, по имени Онорина, вы и познакомитесь.
Насвистывая вальс из оперетты Иньяра, Жюль повел кораблестроителя к себе.
– Мне сильно везет, – без умолку говорил Жюль, размахивая тростью, – судьба милостиво окружает меня людьми интересными, умными, сердечными. Я знаком с лучшими людьми Франции. Теперь судьба послала вас, месье Корманвиль. Мы будем обедать, а потом вы расскажете о себе, о ваших поездках, о России. Возможно, придет Барнаво. Этот человек столь же необходим обеду, как соль и перец…
Жюля ожидал гость. Высокого роста, с пышной шевелюрой и маленькими веселыми усикавш человек сидел в качалке против Онорины и что-то смеясь рассказывал. Онорина поминутно восклицала:
– И не боялись? Под самыми облаками?
– И даже над ними, мадам, – басил пышноволосый. Он встал, как только в комнату вошел Жюль, вытянулся и, ожидая, когда представят, правую руку держал наготове для пожатия.
– Познакомься, Жюль, – сказала Онорина. – Это Феликс Турнашон, он же Надар.
Жюль пробормотал: «Очень рад», – представил в свою очередь Корманвиля и вместе с ним устроился на диване, во все глаза разглядывая гостя.
Так вот он какой, этот Феликс Турнашон, известный парижский фотограф, он же Надар – автор статей по воздухоплаванию, появляющихся почти еженедельно гааетах, талантливый карикатурист, художник, смельчак, сфотографировавший Париж из корзины воздушного шара. За этими снимками охотился весь город. Вот он какой, этот Надар-Смелый, спортсмен, стрелок, охотник, метатель диска, пловец.
Надар мечтал о постройке гигантского аэростата с двухэтажной корзиной;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45