Рассказ «Путешествие ка воздушном шаре» появился на страницах журнала спустя две недели. Жюль прочел его вслух, и он ему не понравился, – не потому, что сумасшедший был нелеп и даже комичен, но потому, что научная часть рассказа была принесена в жертву традиционно понятой занимательности.
Жюлю уже не нравился и журнал. Видимо, из всех кушаний редактор любил те, которые пожиже и послаще, а цвета розовый и голубой предпочитал всем другим. Он просил Жюля написать еще два-три рассказа «на любовную тему».
– Только поменьше объятий и поцелуев, побольше нежных прикосновений и вздохов! Мой вкус терпит урон от таких рассказов, но наш журнал читают солидные папаши и мамаши, мы обязаны быть нравственными людьми. Напишите о том, как приятна прогулка с любимой, как чисты ее молитвы перед распятием, когда она ложится в постель рядом со своей матерью, которую ей приходится содержать на свой скромный, но вполне достаточный для безбедного существования заработок.
– Вы шутите? – спросил Жюль.
– Шучу я только дома, – ответил редактор. – Через неделю после того, как будет напечатан такой рассказ, мы получим три сотни писем с просьбой дать в журнале портрет автора. Хотите?
– Розовое и голубое? – рассмеялся Жюль.
– Голубое и розовое – вы угадали. И тут я разрешаю и химию, и физику, и прочую фармакопею. Наворачивайте сколько угодно.
– За семьдесят пять франков?
– Сто! Сто десять! После того, как мы дадим ваш портрет, вы будете получать сто двадцать пять франков.
– А как быть с приключениями?
– Приключения должны быть такие, как в библии, земляк! Чистые, неземные, непорочные.
– Возлюбленная героя может вознестись на небо?
– Может. И вернуться обратно. И рассказать о том, что там, наверху.
– Меня и вас убьют за такой рассказ, – совершенно серьезно заметил Жюль.
– Букетами цветов и восхищенными взглядами, земляк, – уточнил редактор.
Пришло письмо из Нанта, от матери. Мадам Верн прочла рассказ сына «с чувством восхищения и радости». Пьер Верн сделал приписку: «Я тоже читал про корабли и сумасшедшего. Я в тревоге, – здоров ли ты, мой дорогой Жюль?..»
Глава десятая
Всё великое просто, но оно дается большим трудом
Прочел рассказы Жюля и Барнаво. Старик расплакался, целуя своего мальчика и поздравляя с успехом.
– Теперь о тебе знает весь мир, – сказал он, всхлипывая. – Все читают и говорят: «Ах как вкусно, ах как гениально!» Ты молодец! Ты переплюнешь самого Дюма!
– Не преувеличивай, Барнаво, – печально отозвался Жюль. – Я написал чепуху; ты это и сам хорошо понимаешь. Ты просто любишь меня, и тебе кажется…
– Не кажется, а вижу, что ты прославишься на весь мир. Только доживу ли я до этого дня?.. Пока что тебя читают и хвалят. Придет время, когда будут удивляться и завидовать. Да, я люблю тебя, а настоящая любовь – это… это… дай вспомнить… гипербола! Может быть, мы правы только тогда, когда преувеличиваем, мой мальчик. Вот как это сделал я в тот день, когда ты родился. Как хорошо работала в то время моя голова! И за себя и за мадам Ленорман, ха-ха!…
Жюль спрашивал себя: «Что делать дальше? Превратиться в Иньяра от литературы и так этим Иньяром и остаться?» На этот вопрос он отвечал суровыми фактами: «Я уже превратился в Иньяра, – журнал приключений, голой выдумки и плохих рассказов на семейно-бытовые темы широко раскрыл передо мною свои двери и даже обещает портрет на первой странице: „Наш дорогой сотрудник Жюль Верн за рабочим столом“… Сочиняй, пиши, отдайся целиком ремесленной работе, и у тебя будут деньги и известность. Капля точит камень не силой, а… Любому школьнику известно это нехитрое изречение…»
Жюль знакомился с биографиями писателей, – его интересовало, в каком именно возрасте человек приобретал положение и известность. Биографии говорили, что прочное материальное положение и известность чаще всего приходили очень поздно – в конце жизни писателя, когда сил оставалось немного, когда фантазия тускнела, а воображение складывало крылья. Попадались такие биографии, в которых известность приходила после смерти. При жизни человека не признавали, он всегда во всем нуждался, у него была большая семья, но он упрямо и бесстрашно шел своим путем, осыпаемый бранью завистников и дураков. Чему же завидовали? Таланту, упрямству, бесстрашию… Типической биографией Жюль считал ту именно, когда популярность росла годами, – писатель заслуживал ее трудом, терпением, выносливостью…
Часто известным и богатым становился тот, кто не заслуживал этого, – какая-то загадочная сила препятствовала тому, чтобы читатель знал того, кто ему особенно был нужен. Жюль приходил к выводу, что, следовательно, суть в помощи случая, в удаче, – судьба почти всегда являлась распорядителем и распределителем благ, и эта судьба почти всегда жестоко несправедлива…
От писателей он переходил к ученым, изобретателям, и здесь он видел иную картину: известным чаще всего делалось само изобретение, открытие, но не имя человека. Тот, кто читал Гамлета, неминуемо знал имя автора этой трагедии. Читатель любит «Робинзона Крузо» и, естественно, запоминает на всю жизнь сочинителя этой необыкновенной книги – Даниэля Дефо. Спроси, кто написал «Дон-Кихота», и девяносто девять из ста ответят: Сервантес. Но собери сто, двести, триста человек и спроси: кто изобрел карманные часы? Ответят очень немногие, и, может быть, как раз те, у кого нет карманных часов. Спроси шахматиста, знает ли он что-нибудь из истории этой игры, и он смущенно улыбнется. Кто изобрел машину, делающую бумагу для книги, кто и где впервые сделал бумагу? Кто изобрел печатный станок? В каком году и где напечатана первая книга? Человек ответит: «Я читаю Рабле, книга мне нравится, но я не обязан знать все то, что, наверное, и вам знакомо понаслышке…»
– А вот я всё это знаю! – сказал однажды Жюль.
– Хвастунишка, – незлобиво заметил Иньяр.
– Пусть хвастунишка, это ничего не меняет. Ответь мне, музыкант и композитор, – кто изобрел инструмент, на котором ты играешь? Кто научил людей записывать музыку на бумаге? Ну, отвечай, кто изобрел фортепьяно?
– А ты знаешь? – спросил Иньяр, иронически насвистывая.
– Знаю, – Жюль вскинул голову. – Только тебе что ни говори, всё сойдет за истину. Назови тебе Кристофори и тысяча семьсот одиннадцатый год или что-нибудь другое – ты всему поверишь!
– Кто же изобрел инструмент, на котором я играю? – спросил Иньяр, крайне заинтригованный этим своеобразным экзаменом. – Ты сам-то знаешь ли?
– Я только что назвал имя и год. Ну, теперь спрашивай меня! По любому предмету!
– Хорошо… Скажи – кто изобрел блинчики с вареньем?
– Ты вздумал пошутить, а на самом деле задал очень серьезный вопрос, Аристид. Блинчики с вареньем и все прочие вкусные вещи изобрел голодный человек.
– А мне думается – пресыщенный, – убежденно проговорил Иньяр.
– Нет, голодный. Изобрела его мечта, когда он, фантазируя, насыщался всем, что только мог придумать. Он изобрел, а сытые приготовили и съели!
– А ведь так часто бывает, Жюль, – серьезно заметил Иньяр, ероша свою шевелюру. – Возьмем, к примеру, твоего Блуа; ты сам говорил, что…
Одни открытия пропадают, другие, не доведенные до конца каким-нибудь Пьером, реализуются руками и смекалкой какого-нибудь имеющего связи Франсуа… Сейчас время для самой плодотворной, самой лихорадочной работы изобретателей, ученых, техников, – одно открытие следует за другим, а что именно будет открыто завтра? Чего не хватает веку, обществу, людям, отдельному человеку?
Жюль набросал на бумаге наименования необходимых людям вещей. Есть пароход, плавающий по воде, но, кажется, нет парохода, плавающего под водою. Паром пустить такое судно в движение, конечно, нельзя. Чем же, в таком случае? Стоит подумать. В детстве Жюль фантазировал: как забраться на Луну?.. Чего проще – протяни рельсы и пусти поезда, взаимно друг друга подталкивающие… Сегодня он смеется над этой чепухой. Сегодня ему кажется, что для этой цели потребовалось бы пушечное ядро. Ну, а как быть с людьми, которые пожелают совершить такое заманчивое путешествие? Найдется же смельчак, и, наверное, не один, а много. «Гм… Следует подумать над этим, познакомиться как можно глубже с баллистикой, с… „Ох, жизни, кажется, не хватит на то, чтобы всё знать, всё прочесть! А на что и дана эта жизнь, в самом деле!“
Для своего возраста Жюль знал много. Применение накопленных знаний, по его собственному мнению, тормозилось тем, что ему всё не удавалось найти подходящие условия. Не редактор же «Семейного музея» и есть эти «подходящие условия»! И не Аристид, – этот советует плыть по течению, поставлять литературный товар редакциям и таким образом постепенно делать имя и деньги.
На одной из главных улиц Парижа открылась маленькая выставка технических новинок – целая коллекция необходимых человеку вещей. Она помещалась в магазине хозяйственных принадлежностей. Ничего особенного – вещи, потребные кухарке: мясорубка, кофейная мельница, нож, снимающий шелуху с картофеля, песочные часы «Модерн», капканчик для мышей. Ничего нового, и в то же время не скажешь, что пред тобою вещи давным-давно знакомые. В конструкцию мясорубки и кофейной мельницы внесли две-три детали, ранее неизвестные. По словам продавца, новая мясорубка приготовляет фарш вдвое мельче и втрое быстрее, а кофейная мельница устроена так, что вы имеете возможность получить кофе любого размола, кто какой любит. А капканчик! В старой мышеловке животное попадало в безвыходное положение, и только. Сейчас животное страдает и мучится. И уйти не может. Правда, тут имеется одно «но»: в этот капканчик могут угодить кошка или собака; вот эта хитроумная деталь устроена так, что с нею надо обращаться осторожно, не то придавит палец и человеку. Ребенку она оторвет палец, размозжит его.
Жюль рассматривал выставленные на прилавке диковинки – «новейшие изобретения», как заявляли продавец и плакаты. А что во всех этих вещах нового? Над чем работала мысль мастера, делающего эти вещи? Раньше они продавались? Да, их можно было купить и десять лет назад, но вещи эти были примитивнее, проще по конструкции и сложнее в пользовании. Теперь наоборот. Не так давно карандаш нужно было очинивать ножиком, теперь появилась машинка; сунешь карандаш в машинку, повернешь десять – двенадцать раз – и готово, пиши. Пользование облегчилось, но то, что дает возможность пользоваться, усложнилось: в этой точилке семь деталей, она могла возникнуть только после того, как некоторое время карандаш очинивался ножиком. Да и карандаш, – давно ли появился он!..
Сперва была обыкновенная лодка, сделанная из дерева. Потом ее заменило, не изгнав из пользования вовсе, парусное судно. За ним пришло паровое. Несомненно, что дальнейшее развитие позволит судну, плавающему на воде, уйти под воду… Так… Ну, а теперь окинем взглядом мостовую Парижа, освободим от лошади коляску, дадим коляске возможность двигаться без помощи лошади… Поднимем коляску на воздух. На воздух? Но может ли что-нибудь подняться на воздух, если это что-то тяжелее воздуха?
Жюль облокотился о прилавок, раздумывая и размышляя. Продавец спросил его – что же ему угодно?
– Неужели вы не хотите подарить вашей жене или матери кофейную мельницу? Так недорого! А капканчик! Простите, но у вас, наверное, водятся мыши! Фи, какая гадость! В течение трех – пяти суток с помощью этого капканчика вы навсегда освободите свое жилье от этих противных грызунов!
Жюль сказал, что он берет капканчик. Мышей у него нет, но эта машинка будет напоминать о… о… как бы это сказать…
– Старой мышеловке, – подсказал продавец. – Когда животное сидело в одиночной камере и ожидало казни.
Жюль покачал головой.
– Не совсем так, но очень близко к тому, о чем я думаю, – ответил он.
Забавно, однако, что мысль человека особенно изобретательна там, где дело касается капканчика! Любопытно – кто придумал эту штучку? Этот человек в потомстве своем непременно даст изобретателя какой-нибудь пушки или яда. Капканчик…
В этот капканчик уже попалось воображение Жюля.
Глава одиннадцатая
Таинственный остров
В такой день нельзя сидеть дома: всё в Париже цветет и благоухает, на бульварах поют бродячие артисты, звучат арфы, скрипки и мандолины, двери магазинов открыты настежь, окна прикрыты цветными жалюзи, по торцам мостовой катятся коляски и ландо. Так жарко, что кучеру лень поднять свой бич над спиной лошади, а Жюлю не хочется сказать кучеру: «Остановитесь, мне нужно сойти, – иначе чем я расплачусь с вами?..»
Всё же пора выходить и расплачиваться. Жюль спросил, сколько он должен уплатить за прогулку. Кучер приподнял над головой свой цилиндр и принялся подсчитывать:
– Булонский лес и бульвары до Мадлен – один франк. Двадцать минут ожидания у кафе «Америкен» и полчаса ожидания у Нотр-Дам – один франк. Затем мы ездили к Пантеону, обогнули Люксембургский сад, вы не менее получаса задержались в Сорбонне – еще полтора франка. Потом – площадь Этуаль, оттуда…
– Почему бы вам не догадаться было остановить меня! – воскликнул Жюль.
Кучер надел цилиндр, вынул из кармана своего расшитого позументом сюртука носовой платок, отер им лицо, шею и затылок и, посмеиваясь, продолжал:
– Возле дома, где фирма «Глобус», я ожидал вас двадцать минут. Затем…
Жюль перебил:
– Вы хотите сказать, что ожидания по вашей таксе расцениваются дороже поездки, – не так ли? Остановка дороже движения?
– Совершенно верно, – улыбнулся кучер. С кого же и взять подороже, как не с провинциала, вздумавшего обозревать Париж с высоты двухместного экипажа! Открыто и прямо кучер не говорил этого, но его арифметика сказала именно это, и Жюль с тоской ожидал, когда же кучер закончит перечисление остановок и назовет роковую цифру…
– Когда я ожидаю вас, – сказал кучер, – я лишаю себя возможности возить других; понимаете? Это есть вынужденное бездействие, за которое взыскивается вдвое.
– Сколько с меня? – нетерпеливо спросил Жюль и добавил, что проезд по железной дороге обходится много дешевле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45