При виде мужа Жоуцзя отложила газету и встала:
— Наконец-то! Как на улице, холодно? Ты где-нибудь ужинал? А то мы тебя не дождались.
— Где я мог ужинать? У меня нет богатых родственников,— надувшись, ответил Хунцзянь. Его не радовала перспектива остаться голодным, но это как бы подтверждало справедливость его претензий и давало хороший повод для громкой ссоры.
— Сейчас я пошлю няньку что-нибудь купить. Где же ты пропадал? Тетя специально приезжала повидаться с тобой, долго ждала, вот мне и пришлось пригласить ее за стол.
Хунцзянь, как утопающий, ухватился за брошенную ему веревку:
— Ах, так ты скормила мой ужин своей тетушке? Премного польщен ее визитом, но я ее не приглашал. Я не хожу к ней, зачем же ей ходить ко мне? А для тебя важнее накормить тетеньку, чем мужа. Что же, я могу и поголодать, доставлю тебе такое удовольствие. Не надо ничего покупать!
— Жалею, что хотела проявить заботу о таком неблагодарном типе, как ты,— бросила Жоуцзя, вновь берясь за газету.— Хочешь голодать — изволь, меня это не касается. Интересно, какими государственными делами был занят наш великий патриот? Ведь на службу ходить уже не нужно! А кого я приглашаю в гости — не твое дело, я несу половину расходов по дому. К тому же няня кладет в еду отраву, меньше съешь — здоровее будешь.
От голода у Хунцзяня кололо в желудке, в кармане
не было ни гроша, и не далее как завтра предстояло просить деньги у жены...
— Пусть я подохну, тебе будет лучше — тетушка подыщет хорошего супруга!
— По-моему, ты начинаешь сходить с ума. Тогда тебе полезно поголодать — говорят, это прочищает мозги.
Вторая волна гнева, подобно приливу, окатила Хунцзяня:
— Это что — уроки твоей милой тетеньки? «Мужчин не надо слишком, надо держать их в голоде и холоде».
Жоуцзя пристально посмотрела на мужа:
— Ага, значит, правильно сказала служанка наших хозяев — ты заходил домой. Почему же ты не вошел по-человечески в комнату, а стоял за дверью и подслушивал, как злоумышленник? Такое можно ожидать от твоих невесток, а ведь ты у нас мужчина. Стыдись!
— Да вот, приходится подслушивать, а то я живу, будто в тумане, и не знаю, как вы надо мной издеваетесь.
— Как же мы издеваемся? Давай, рассказывай!
— Сама прекрасно знаешь!
Жоуцзя действительно рассказала тетке обо всем, что случилось в доме Фанов, и они обе отпустили по этому поводу немало язвительных замечаний. Решив, что Хунцзянь слышал весь их разговор, она немного стушевалась:
— Это же не предназначалось для твоих ушей! А то, что тетя обещала подыскать тебе работу на фабрике, ты расслышал?
— Я не нуждаюсь в ее помощи, лучше пойду просить милостыню! —закричал Хунцзянь.— Хватит с нее двух собачек — Бобби и Сунь Жоуцзя. Передай ей, что у Фан Хунцзяня «большие амбиции и никаких талантов». Он не хочет быть прихлебателем у прихлебателей фабрикантов!
Они оба вскочили, глаза Жоуцзя сверкали злобой:
— Каждое ее слово сущая правда! Тебя жалеют, предлагают чашку риса. Не хочешь — не надо, она и без тебя не заплесневеет. Пусть отец ищет для тебя «выход». Только за стариковскую спину каждый может спрятаться, а ты сам бы поискал!
— Я ни за кого не прячусь. Могу тебе сообщить, что я отправил телеграмму Чжао Синьмэю и обо всем
договорился с транспортной конторой. Без меня тебе будет спокойнее. Можешь приглашать тетку на ужин, можешь оставлять ее ночевать. А если хочешь — переезжай к ней, пусть она ухаживает за тобой, как за Бобби.
Жоуцзя слушала его с расширенными глазами, слегка приоткрыв рот, а потом сказала, скрипнув зубами:
— Так. Значит, компания распалась. Вещи свои можешь укладывать сам, меня на помощь не зови. В прошлом году ты болтался без дела в Шанхае, с помощью Чжао Синьмэя удалось устроиться в глубинке. Там не получилось — по его же рекомендации устроился в Шанхае. Здесь сорвалось — опять едешь в тыл, кланяться в ноги Чжао Синьмэю. Всю жизнь бегаешь за ним, за одежду его цепляешься... Посмотри на себя со стороны, кто же ты как не его дворняжка? У тебя нет не только талантов, но и самоуважения, а еще рассуждаешь о высоких материях. Только остерегайся надоесть своему приятелю, а то даст он тебе пинка — с каким лицом вернешься в Шанхай? А теперь можешь ехать — мне наплевать!
— Тогда заткнись! — воскликнул потерявший самообладание Фан и сильно толкнул ее в грудь. Жоуцзя зашаталась и отступила к столу, смахнув при этом на пол стакан с водой.
— Ты ударил меня? Ты ударил меня? — твердила она, задыхаясь. Подобно выпущенной из ружья пуле, в комнату влетела нянька Ли:
— Хозяин, как ты посмел ударить ее? Попробуй, ударь меня — я так закричу, что на улице услышат! Барышня, куда он тебя стукнул? Очень больно? А еще мужчина! Отец с матерью тебя пальцем не трогали, я тебя кормила и то ни разу не шлепнула, а он... Не бойся, барышня, уж я для тебя старую свою жизнь не пожалею!
Слезы брызнули из ее глаз. Жоуцзя тоже всхлипывала, лежа на диване. В душе Фана рождалось сочувствие к ней, но он подавлял его, нарочно разжигая в себе злобу. Нянька склонилась над Жоуцзя и, вытирая краем передника глаза, сказала:
— Не надо плакать, барышня! Подумать только, как он тебя избил. Я бы пошла позвонить тетушке, да боюсь, он опять на тебя набросится.
— Да ты спроси свою барышню — разве я ее
бил? — закричал Хунцзянь.— Можешь звать кого хочешь, но я ее не бил.
Он вытолкал няньку из комнаты, но через минуту та ворвалась снова:
— Барышня, я попросила хозяйскую дочку позвонить твоей тетке, та обещала сейчас же приехать. А двоим нам он не страшен.
Ни Жоуцзя, ни Хунцзянь не думали, что дело примет такой оборот, но оба они злились друг на друга и не могли совместно отругать няньку за то, что лезет не в свое дело. Жоуцзя перестала плакать, а Фан уставился на служанку, как мальчик в зоопарке на экзотическое животное. Помолчав немного, он сказал:
— Что ж, тогда я уйду. Мало того что вы вдвоем кидаетесь на меня, так еще и третью на подмогу позвали? Пока она будет здесь, меня не ждите.
Жоуцзя вовсе не рассчитывала на вмешательство тетки, но, увидев, что муж покидает поле боя, презрительно бросила.
Она хлестала словами, как плетью, словно старалась окончательно вывести Хунцзяня из себя, а затем схватила вдруг со стола и швырнула в него гребень из слоновой кости. Хунцзянь, открывший было рот для ответа, не успел увернуться: гребень с силой ударился о его левую скулу, упал на пол и разломился надвое. Хунцзянь вскрикнул от боли, на щеке сразу же образовался кровоподтек. Жоуцзя пожалела, что перестаралась, и в то же время испугалась ответного удара, но нянька бросилась между супругами.
Такой поступок жены был для Хунцзяня неожиданностью. Он смотрел на нее, мертвенно-бледную, заплаканную, с красными глазами; она стояла, ухватившись за стол, раздувая ноздри и глотая слюну. Ему было и жалко ее, и страшно. Вдруг на лестнице раздались шаги,— не время было сводить счеты. Он сказал лишь:
— Вот ты как! Мало того что все родственники знают о наших раздорах, ты желаешь, чтобы и соседи узнали? Хозяева уже в курсе дела. Ты лезешь на рожон, плюешь на чужое мнение, но я еще хочу поступать по- человечески. Я ухожу. Скоро придет твоя наставница и научит тебя каким-нибудь новым штучкам —ты хорошая ученица, быстро все перенимаешь. Можешь ей передать, что на сей раз я ее прощаю, но не потому, что боюсь. Если же она и дальше будет портить тебя, я приду к ней в дом и рассчитаюсь за все. А ты, няня, когда будешь рассказывать тетке о том, что здесь было, не вали всю вину на меня — ты видела, кто кого поранил.
Подойдя к двери, он еще раз громко сказал, что уходит, а потом медленно поворачивал щеколду, давая подслушивающим на лестнице время убраться с дороги. Жоуцзя проводила его неподвижным взглядом, упала на диван и зарыдала, обхватив руками голову. Горячие слезы, казалось, полились у нее не из глаз, а из души, из глубины ее существа.
Шагая по улице, Хунцзянь не чувствовал холода — боль в левой части лица подавляла все прочие ощущения. Обрывки мыслей кружились в голове, как снежинки в порыве северного ветра. Он шел, куда несли его ноги, и ночные фонари передавали по эстафете его тень. Внутренний голос произнес: «Кончено! Все кончено!» Потом беспорядочные мысли собрались воедино, и он осознал собственную душевную боль. Почувствовав на щеке влагу, он подумал, что это кровь, и даже вздрогнул, ноги налились тяжестью. Но, подойдя к фонарю, увидел, что это не кровь, а слезы. Его охватили усталость и чувство голода. Привычным движением сунул он руку в карман за мелочью, чтобы купить у лоточника булку, но тут же вспомнил, что остался без гроша.
Голодный человек легко вспыхивает, но и быстро сгорает, как лист бумаги. Идти некуда, лучше вернуться домой и лечь спать, даже если госпожа Лу еще не ушла. И чего ее бояться? Пусть он первым поднял руку, но Жоуцзя отомстила так жестоко, что теперь они квиты. Часы показывали одиннадцатый. Может быть, ее уже нет? Действительно, машины у въезда в переулок он не увидел. Он направился к дому, на лестнице его встретила хозяйка.
— Это вы, господин Фан? Ваша супруга занемогла и поехала вместе с нянькой к госпоже Лу. Сегодня они не вернутся. Вот ваш ключ от квартиры. Мы договорились с нянькой, что вы позавтракаете у меня.
Сердце Хунцзяня полетело вниз, так глубоко, что и не достать. Он машинально взял ключ и поблагодарил хозяйку. Та, кажется, хотела что-то добавить, но он быстро взбежал по лестнице. Когда Фан зажег свет в спальне, он увидел, что разбитый стакан и сломанный гребень валяются на прежних местах, но одним сундуком стало меньше.
Хунцзянь стоял и тупо смотрел вокруг, слишком усталый, чтобы испытывать какие-либо чувства. Жоуцзя ушла, но ее злое лицо, ее плач, ее слова еще были с ним, в этой комнате. На столе он заметил фотографию— это оказалась госпожа Лу. Он разорвал ее на мелкие клочки и, ощутив новую волну возмущения, закричал:
— Так, значит, ты решила бросить меня! Ну, и катись к чертям собачьим, все катитесь куда-нибудь подальше!
Эта вспышка отняла у него последние силы, теперь он готов был расплакаться, как ребенок. Не раздеваясь, он лег на кровать и почувствовал, как закружился над ним потолок. Нет, сказал он себе, болеть мне нельзя. Завтра я должен договориться с транспортной конторой, потом раздобыть денег — тогда еще успею встретить лунный Новый год в Чунцине. И тут в сердце его снова затеплилась надежда: может, все еще обойдется... Так тлеют и чадят, не разгораясь, сырые дрова.
Мало-помалу темнота вокруг него стала сгущаться, как будто в ночи погасли все фонари. Поначалу его сон был очень непрочным. Голод, как что-то острое, то и дело прорывал завесу его дремоты, а он, Фан, сопротивлялся этому в своем подсознании. Но вот уколы ослабли, и он заснул сном первобытного зверя, похожим на смерть,— без сновидений, без ощущений.
Раздался бой дедовских часов. Можно было подумать, они целый день копили время, а теперь, дождавшись ночи, понемногу выпускали его, тщательно пересчитывая: «один, два, три, четыре, пять, шесть». Когда на самом деле было шесть часов вечера, Хунцзянь шел домой, думая о том, что он будет ласков с Жоуцзя, уговорит ее забыть о вчерашнем, не нарушать мира в семье. В это же время Жоуцзя ждала мужа к ужину, надеясь, что он помирится с тетушкой и будет служить у нее на фабрике... Никакие насмешки, никакие рассуждения не могли бы так наглядно продемонстрировать бессмысленность человеческих надежд и неизбежность разочарований, как это сделали отставшие стенные часы.


??
??

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54