— Господин Ли не только надежная опора университета, он, можно сказать, наш спаситель.— Но лесть Гу Эрцяня явно запоздала. Как Адам и Ева, он из-за своего любопытства лишился уготованного для него Ли Мэйтином рая. Следующей же фразой он еще больше испортил дело: — Кстати, что-то у меня горло побаливает. Если станет хуже, я попрошу у вас несколько таблеток.
Поскольку путники прожили и потратились в Цзинь-хуа больше, чем предполагалось, Чжао предложил собрать у всех оставшиеся деньги и прикинуть, хватит ли до конца путешествия. Как он и думал, Ли и Гу взяли с собой не все подъемные. Наверное, еще оставили кое- что на карманные расходы — словом, вдвоем они сдали немногим более пятидесяти юаней. Остальные трое предъявили по семьдесят, но этого никак не могло хватить на всех. Решили дать Гао Сунняню телеграмму с просьбой перевести недостающую сумму на центральный банк города Цзиань. Чжао заявил, что до прибытия в Цзиань все деньги объявляются общественной собственностью, и траты, не вызванные суровой необходимостью, не разрешаются. Ли спросил, как будет с сигаретами, на что последовало предложение временно воздержаться от курения. Чжао добавил, что хотя он везет трубочный табак из Шанхая, однако курить больше не будет, чтобы не соблазнять других. Но Ли с такими ограничениями мириться не пожелал: покупать он больше не станет, но будет обходиться приобретенными ранее сигаретами. Вечером они купили плацкартные билеты третьего класса и на следующее утро прибыли в Интань. Несколько привязчивых блок, не в силах расстаться с полюбившимися им жертвами, затянули прощание с ними на всю ночь.
Пока путники получали багаж, нужный им автобус успел уйти. В единственной приличной гостинице висела вывеска «мест нет». Пришлось опять идти на постоялый двор. На сей раз гости поселились на втором этаже, внизу же размещалась харчевня, куда редко заглядывали лучи солнца — такая узкая была улица. В харчевне на столах стояли плошки и тарелки с кусками плохо прожаренного остывшего мяса и с белыми пампушками, усеянными черными точками,— такими могли бы быть, скажем, пятнышки на девичьей репутации. Правда, при попытке ближайшего рассмотрения пятнышки эти тут же растворялись в воздухе, ибо это были всего-навсего мухи. Москиты, мухи, клопы — наиболее холодоустойчивые обитатели постоялых дворов; стояла осень, но не было никаких признаков их скорого исчезновения.
Наверх вела бамбуковая лестница — нечего было и думать тащить по ней сундук господина Ли. Хозяин бил себя в грудь и клялся, что с сундуком и внизу ничего не случится. Понимая ситуацию, Ли для самоуспокоения пробормотал:
— Что ж, ни в Цзиньхуа, ни в поезде с вещами ничего не случилось, авось и на этот раз обойдется.
Синьмэй в сопровождении прислуги поднялся посмотреть комнаты. Пол под их ногами противно скрипел, сквозь щели сыпался мусор. Увидев, что Сунь обтирает лицо платком, хозяин успокоил барышню:
— Это пустяки. Главное, чтобы пол как следует скрипел, а то гости ночью воров не услышат. Из-за скрипучих полов жулики нас стороной обходят. Крыса прошмыгнет — и ту слышно!
Слуга позвал гостей наверх, и Ли Мэйтин скрепя сердце поручил сундук заботам хозяина. Из всех комнат свободны были лишь три одноместных, поэтому слуга обещал дополнительно поставить два плетеных лежака. Чжао сказал Фану:
— Наша комната самая удобная — в ней светлее и кровать с пологом от москитов, но я не хочу пользоваться здешним бельем, надо будет что-то придумать.
— А не уступить ли лучшую комнату нашей барышне?
Вместо ответа Чжао указал на плохо побеленную стену. Сверху вниз вкривь и вкось шла надпись, сделанная бледной тушью: «В память о ночи, проведенной здесь в нежной любви с Ван Мэйюй». Далее следовала подпись — «Сюй Далу из Цзинани, проездом через Интань» — и дата, свидетельствовавшая о том, что надпись была сделана только вчера. Рядом красовалось написанное тем же почерком стихотворение: «Нет, не только вино опьяняет людей — люди сами себя пьянят. И не женская прелесть губит людей — люди сами губят себя. Этой ночью с тобою мы встретились здесь — так
за нас решила судьба, а назавтра мы оба отправимся в путь: ты на запад, я на восток». И коротенькая приписка: «Удалился наш господин!» Можно было представить себе рыжего Сюй Далу с плетью в руке, произносящего эту фразу с завыванием, на манер актеров пекинского театра.
При более внимательном рассмотрении проступали карандашные надписи, сделанные явно до того, как алкоголь и секс оказали свое воздействие на господина Сюя. Одна из них гласила: «Одинокий князь, опьянен вином, ночевал в Интаньском дворце. Как прекрасна, как женственна Ван Мэйюй, сколько ласки в ее лице!» Другая была более прозаического содержания: «Внимание! Ван Мэйюй заразна! А ведь ныне, когда весь наш народ ведет войну сопротивления, долг каждого патриота — бороться с заразными болезнями. К тому же она бесчувственна, признает только деньги. Проезжий». Рядом было написано опять-таки рукой Сюй Далу: «Клевета на безупречную репутацию карается по закону». Фан усмехнулся:
— А этот Сюй, видать, человек благородный и чувствительный!
— Теперь ты видишь, что ни Сунь, ни тем более Ли помещать здесь невозможно?
Из комнаты Ли и Гу послышался шум — Гу Эрцянь спорил с прислугой. Оказалось, что ему не хватило лежака, и слуга вышел из затруднения, положив плетенную из бамбука дверь на две скамейки. Гу при виде Фана и Чжао еще больше распалился:
— Вы взгляните, как он надо мной издевается! Да на таком ложе только покойников выносить!
— Господа, войдите в наше положение — больше ничего нет. Вы же люди просвещенные, в европейских костюмах!
— А если я в китайской одежде, значит, я не просвещенный?— заорал Гу Эрцянь, ударяя себя в грудь, прикрытую засаленной курткой из синего полотна.— Почему для других есть лежаки, а для меня нет? Я что, не такие же деньги плачу? Я, конечно, человек не суеверный, но, знаете, пользоваться вещами, предназначенными для покойников,— плохая примета.
Ли, который после истории с медикаментами утратил расположение к своему попутчику, холодно посоветовал:
— Чего вы расстраиваетесь? Пусть он унесет эту дверь и втащит сюда мой сундук — на нем прекрасно можно спать. А я угощу его сигаретой.— Слуга протянул было руку, но увидел лишь желтые от табака пальцы господина Ли.— Принесешь сундук, тогда и получишь.
— Нет, сигарету я взять могу, а с сундуком ничего не выйдет.
Гу торжествующе улыбнулся, и было решено обменять его дверь на лежак Хунцзяня. Вошла Сунь, и все стали решать, где бы позавтракать. Ли предложил поесть в харчевне при постоялом дворе — удобнее и, может быть, дешевле. Чжао счел неудобным вступать в полемику. Слуга, пришедший заварить чай, сообщил, что есть пампушки, яйца, копченое мясо, а также мясное блюдо «четыре радости». Хунцзянь предложил сделать своего рода китайский сандвич из пампушек с копченым мясом, но Сунь заметила:
— Я сейчас проходила через харчевню и видела: все пампушки и мясо облеплены мухами. Боюсь, что столоваться там небезопасно.
— Привыкли вы ко всяким деликатностям, вот и не знаете, как трудно приходится у нас путешествующим,— сказал Ли.— Гостиницы без мух бывают только за границей. Ручаюсь вам, что не заболеете, а на крайний случай у меня есть лекарства.— При этом Ли сделал гримасу, которая более подходила к его лицу, чем его обычное выражение.
Синьмэй отхлебнул глоток чаю и нахмурился:
— Какая-то странная вода, будто обжигает все внутри. Чем больше пьешь, тем больше пить хочется. И вообще здесь все ненадежное. Мясо, я знаю, коптят зимой, а сейчас только осень. Кто знает, какую антикварную редкость нам предложат! Пойдемте, лучше сами посмотрим.
Половой снял со стены кусок чего-то черного и жирного, расхваливая это «что-то» в таких выражениях, что, кажется, у самого слюнки потекли; осторожно показал он снедь гостям, словно опасаясь, как бы те не съели ее глазами. Дремавший на поверхности куска червяк проснулся и пополз, извиваясь. «Это что такое?» — вскричал Ли Мейтин, еле сдерживая отвращение. Половой быстрым движением раздавил червяка и сбросил на пол, оставив черный влажный след. Так выглядит порой свежеуложенный асфальт. «Где? Ничего нет!» Вспыхнула перебранка. Гу Эрцянь стал припоминать инцидент с дверью...
На шум пришел хозяин, и тут на поверхности все того же оковалка показались еще два червяка. Половой уже не мог отрицать очевидного.
— Не нравится — не ешьте, желающие найдутся! Хотите, я сам съем! — твердил он, не уточняя, правда, что именно.
Хозяин вынул изо рта длинный мундштук и принялся объяснять:
— Вы не смущайтесь, господа, это не настоящие черви. Перед вами обыкновенные «мясные ростки». Понимаете? Как у зерен или бобов.
Гости лишь посмеялись этой «ученой» выдумке. Тогда хозяин тоже разозлился, крикнул что-то половому на местном наречии и предоставил им искать лучшее место для трапезы.
На этот раз визитная карточка Ли Мэйтина не произвела желаемого эффекта: начальник автобусной станции предложил путникам зарегистрироваться в общей очереди и пообещал, что дня через три они наверняка уедут. Компания переполошилась: за три дня они истратят на жилье и еду столько, что наличных денег не хватит до Цзиани. Понурые, возвращались они на постоялый двор. У дверей напротив сидела и курила женщина с удлиненным лицом, торчащими во все стороны - как ветки сливы на китайских картинах — завитушками волос, белым шелковым платочком на шее, в халате из блестящего зеленого атласа. Очень похожий материал женщины из более состоятельных семей используют в качестве подкладки.
Синьмэй хлопнул Хунцзяня по плечу:
— Уж не «Прекрасная ли яшма» — Мэйюй перед нами?
— Я тоже о ней подумал!
— О чем это вы шепчетесь? — полюбопытствовал Гу.
Ли Мэйтин сразу сообразил:
— Ясно, вон о той красотке! Вы о ней что-нибудь знаете?
— Пойдемте в нашу комнату, сами увидите.
Поняв, что речь идет о проститутке, Гу Эрцянь уставился на женщину. Та была занята разглядыванием Сунь, но, почувствовав интерес к своей особе, улыбнулась господину Гу, обнажив при этом розовые десны,
выступающие вперед, как грудь доблестного воина, и редкие желтые зубы, явно стесняющиеся показаться на свет бо>кий. Гу покраснел и юркнул следом за Сунь в дверь, довольный, что никто не поймал его на любопытстве.
Не успели Чжао и Фан прилечь после бессонной ночи б поезде, как вошел Ли Мэйтин. Прочтя надписи на стене, он накинулся на приятелей.
— И вы до сих пор молчали? Как вам не совестно! Впрочем, вы люди молодые, холостые, где вам понять... И зачем только вы заняли эту комнату? Видите, прямо напротив — обитель этой самой Ван Мэйюй: кровать под красным одеялом, большое зеркало, туалетная вода на столе. Да ведь туда из вашего окна перепрыгнуть можно! И ничего тут смешного нет. Тише, она вошла!
Убедившись, что это была та самая женщина, что курила возле входа, приятели опять улеглись. Ли Мэйтин остался у окна, делая вид, будто разглядывает сквозь свои черные очки соседние крыши. Чжао хотел уже попросить его удалиться в свою комнату, как вдруг женщина бросила из окна в окно:
— Вы откуда заявились?
— Кто? Мы? Мы из Шанхая! — встрепенувшись, ответил Ли. Ни в вопросе, ни в ответе не было вроде бы ничего смешного, однако Чжао и Фан дружно расхохотались, сбросили одеяла и приготовились слушать, что будет дальше.
— Я тоже из Шанхая, беженка. А чем занимаетесь?
Ли машинально сунул руку в карман за визитной
карточкой, но одумался и проговорил € достоинством:
— Мы все преподаем в университете.
— Учителя, стало быть? У вашего брата никогда нет денег. Лучше бы занялись торговлей.— Ли презрительно хмыкнул, а женщина продолжала: — Мой папаша был учителем (тут приятели снова прыснули), да и я в школу ходила.,. А эта, которая с вами, тоже учительша? Сколько она получает?
Не желая, чтобы женщина смеялась над Сунь, когда узнает, что та зарабатывает меньше нее, Фан громко кашлянул. Ли сказал:
— Много, очень много. Не хотите ли закурить? Ну что вы, пожалуйста, возьмите мою! — Приятели затихли, прислушиваясь к разговору, и услышали то, чего никак не ожидали.— Кстати, тут очень трудно с билетами
на автобус. У вас много знакомых... Вы не можете нам помочь? Мы вас как следует отблагодарим.
Женщина ответила длинной тирадой; говорила она быстро и отрывисто, будто рубила ножом овощи. Смысл сказанного сводился к тому, что автобусных билетов достать не удастся, лучше попроситься на военный грузовик. Скоро ее должен навестить командир батальона по имени Хоу, и господин Ли может с ним переговорить. Ли рассыпался в благодарностях, а затем стал выразительно смотреть на попутчиков, не говоря ни слова. Те отвечали взглядами, полными восхищения и изумления. Ли и сам был готов похлопать себя по плечу и похвалить: «Молодец, старина!» Но вслух он только заметил:
— Я знаю, такие женщины могут порой пригодиться — у них обширные связи. Недаром Мэнчанский правитель якшался с теми, кто умел кричать по-петушиному и ползать по-собачьи!
Когда Ли ушел, Чжао и Фан заснули. Но вот Фану почудилось, будто что-то острое вспарывает плотную оболочку его сна, и сон вытекает, растворяется, как кусок льда в кипятке. Он приподнял с подушки налитую тяжестью голову и тут понял, что это кричит Ван Мэйюй. Он хотел уже закрыть окно, но вспомнил о ее беседе с Ли. Действительно, она кричала:
— Где тот, в черных очках? Комбат Хоу пришел!
Оповещенный Синьмэем, Ли поспешно вытащил
из-под матраса европейские брюки и галстук. Его лицо, несмотря на свежие порезы от бритья, излучало здоровье и бодрость. Он сказал, что к таким женщинам с пустыми руками не ходят, он должен будет потратиться — пусть Чжао учтет это, тем более что ему уже пришлось разориться на одну сигарету. Его заверили, что в случае успеха переговоров он даже получит премию. Ли предложил всей компании собраться в комнате Чжао и через окно слушать, как он поведет дело,— «все равно в этом нет никакого секрета».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54