— Чего прячешься, как черепаха в нору? Выходи, если ты не совсем баба! Боялся я таких...
Тут не вытерпели Чжао и Фан:
— Чего орешь? Видишь, с тобой не хотят разговаривать!
Афу отступил, но все-таки не сдался:
— Как хочу, так и ору, нечего в чужие дела лезть.
Чжао потер свои крупные ладони и сжал кулаки:
— Нет, я больше терпеть не намерен.
В глазах Афу отразился страх, но в ту же секунду вдова выскочила из номера:
— Кто тут задирает моего слугу? Двое на одного, хороши! А еще мужчины называетесь, бесстыдники. Бедную вдову обижают...
Приятели поспешно ретировались. Вдова с довольной ухмылкой послала им вслед еще несколько проклятий и впустила Афу себе в комнату. Синьмэй сделал внушение господину Ли, после чего Хунцзянь сказал потихоньку приятелю:
— Когда выскочила эта тигрица, нам надо было выставить против нее Сунь. Тогда еще посмотрели бы, кто кого!
Всю вторую половину дня вдова делала вид, что не замечает своих попутчиков, тогда как Афу с перекошенной физиономией смотрел на Ли Мэйтина ненавидящими глазами. Вдова обращалась к слуге воркующим, медоточивым голосом. Ли ворочался, вздыхая, до полуночи.
Они провели в гостинице еще день. Встречаясь наедине, вдова и Сунь приветствовали друг друга кивком головы или говорили о трудностях с билетами, о скуке ожидания. Но спутников Сунь вдова в упор не видела, будто все они враз сделались невидимками. Назавтра, перед посадкой в автобус, Синьмэй распорядился сдать крупные вещи в багаж; налегке путники сумели занять сидячие места. Вдова вещей в багаж не сдала, все пожитки пришлось нести Афу. Как видная персона, которой приходится обмениваться рукопожатиями с множеством приветствующих его людей, он 0ыл бы рад одолжить у тысячерукой богини Гуаньинь несколько рук, но увы... Видя, что и госпожа и слуга остались стоять, Синьмэй заметил:
— Хорошо, право, что мы с ними поругались, а то пришлось бы место уступать, а я не согласен.— Слово «я» прозвучало многозначительно; Ли Мэйтин покраснел, остальные улыбались украдкой. Вдова издалека умоляюще посмотрела на Сунь. Так выразительно смотрят лошади и коровы — недаром глаза для этих бессловесных животных все равно что язык. Сунь почувствовала себя неловко и опустила глаза. Лишь после отправления автобуса она заметила, что вдову тоже усадили, и успокоилась.
К вечеру добрались до Нинду. Получая вещи, Синьмэй обнаружил, что два места не погрузили. «Ну вот, теперь еще несколько дней ожидания!» Унылое настроение путников усугублялось нехваткой денег. В гостинице напротив станции нашлось лишь два двухместных номера. Синьмэй ума не мог приложить, куда поместить Сунь. Но она без колебаний заявила:
— Ничего страшного. Пусть в комнате господ Чжао и Фана поставят еще один лежак. Даже дешевле будет.
Подсчитали дневные расходы и решили, что ужинать
не будут, только слегка перекусят. Нё успели они позвать прислугу, как из соседнего номера послышались стоны, кашель, хриплые, клокочущие звуки. Как оказалось, вдова успела заказать еду в харчевне, а этот деревенщина Афу, те разобрав, что она приготовлена на тунговом масле, набросился, две чашки опустошил, после чего его тут же начало рвать. «Что вчера съел, и то выблевал»,— с подкупающей откровенностью пояснила вдова, полагавшая, видимо, что наньчэнскую пищу надо было хранить в себе до самого Гуйлиня. Ли Мэйтин возликовал:
— Небо покарало ее! Посмотрим, посмеет ли этот тип еще куражиться. И хорошо, что эта пара провела эксперимент раньше нас — теперь мы знаем, что на здешнюю еду рассчитывать не приходится.
Через открытую дверь номера был виден лежащий на кровати и стонущий Афу. Сама вдова стояла, держась за стол и наклонившись над плевательницей, в то время как прибежавший с кувшином кипятка половой похлопывал ее по спине. Синьмэй заметил, что рвота, как и чиханье, заразительна — при морской болезни нельзя смотреть, как тошнит других. Скрытая усмешка промелькнула в глазах Сунь:
— Господин Ли, у вас же есть успокаивающие средства, дали бы ей! Она непременно...
Ли Мэйтин с театральным жестом воскликнул:
— И вы злая, и вы смеетесь надо мной! Я буду жаловаться вашему дядюшке Чжао Синьмэю.
Вечером долго дискутировалась проблема — кому спать на лежаке: Чжао и Фан, соревнуясь между собой в вежливости, так настаивали, чтобы Сунь легла на кровать, словно не любезность ей оказывали, а суровый долг выполняли. Синьмэй для лежака оказался слишком велик. В конечном счете на лежак, втиснутый между двумя кроватями, улегся Фан; ему было неудобно, хоте лось перевернуться, но он боялся потревожить соседей. Масляная лампа на столе раздражала слишком ярким светом. Он завидовал быстро заснувшему Синьмэю, которого он, словно ширма, отделял от девушки. Наконец Фан не выдержал и встал, чтобы выпить холодного чаю и погасить лампу. Пробираясь к столу, он украдкой посмотрел на Сунь: лицо ее, словно умытое сном, казалось влажным и светлым, выбившаяся прядь волос придала ему своевольное выражение, кончики волос, колеблемые ее дыханием, щекотали подбородок — ему захотелось протянуть руку и убрать их. Вдруг ее ресницы как будто дрогнули. Хунцзянь уверил себя, что ему это показалось. Однако и дыхание ее вроде бы стало не таким ровным, и на щеках появился румянец... Он тут же потушил лампу и улегся, но еще долго лежал без сна, охваченный беспокойством.
Утром господин Ли нашел на конторке хозяина гостиницы вчерашнюю газету. На первой полосе сообщалось о том, что при воздушном налете до основания разрушен Чанша. Ли от волнения целую минуту не мог произнести ни звука. Остальных новость эта лишила аппетита, в результате чего были сэкономлены отложенные на завтрак деньги. Фан не представлял, что делать дальше, но дело-то общее — кто-нибудь что-нибудь да придумает. Ли Мэйтин вздохнул:
— Вот уж не везет! Едва пустились в путь, так это невезенье и началось. В Шанхае менятфиглашали сразу в несколько мест, и на прежней работе уговаривали остаться, так нет же: бес в меня какой-то вселился, да и Гао Сунняня так не хотелось разочаровывать. Столько натерпелись, и приходится обратно поворачивать. Кто теперь, скажите, возместит мне расходы?
— Возвращаться нам не на что,— возразил Синьмэй.— Мы должны добраться до Цзианя и получить деньги из университета.
Это твердое заявление как будто успокоило остальных. Вдруг Гу Эрцянь с умным видом изрек:
— Но если перевода не будет, нам худо придется.
Все нетерпеливо отмахнулись от него, но слова Гу
оставили след в сознании каждого. Подыскивая доводы против его предположения, путешественники прежде всего старались успокоить самих себя. Гу и сам дал обратный ход, как змея, которой на хвост наступили:
— Это я просто так, сам же отлично знаю, что такого случиться не может.
— Предлагаю хорошую идею,— сказал Хунцзянь.— Пусть кто-нибудь из нас один доберется до Цзиани, получит деньги и даст остальным телеграмму. Так будет и проще, и экономнее.
— Правильно! — подхватил Синьмэй.— Надо ввести разделение труда, а то ходим все скопом. Поскольку деньги придут на мое имя, поеду я, а Хунцзянь заберет с собой багаж и поможет мне.
— Я тоже хочу поехать с господином Чжао, мой
багаж уже прибыл,— нежным, но решительным голоском произнесла Сунь.
Ли Мэйтин пронзил Чжао взглядом, как рентгеновскими лучами:
— Значит, остаемся мы с господином Гу. Но сколько денег вы нам оставите, ведь все свои мы отдали в общую казну?
Гу извиняющимися глазами взглянул на Ли:
— Я, пожалуй, тоже поеду. Мой багаж пришел, а торчать здесь нет смысла.
Физиономия Ли Мэйтина запылала огнем:
— Вот как! Бросаете меня одного? Что ж, у меня нет слов. Это в пословице «сидящие в одной лодке должны помогать друг другу», а в жизни в трудную минуту каждый думает только о себе. А я вам вот что скажу: поезжайте в Цзиань, забирайте себе все деньги, Ли Мэйтин не пропадет. За те лекарства, что в моем сундуке, здесь, в глубинке, легко можно получить тысячу юаней. С такими деньгами я как-нибудь до Шанхая доберусь.
— Как вы могли подумать такое, господин Ли! — возмутился Чжао, а Гу проявил благородство:
— Я остаюсь с Мэйтином и жду его багажа.
— Так как же? Может быть, мне все-таки поехать одному? Я надеюсь, что господин Ли не подозревает меня в намерении присвоить общественные средства. Или мне оставить в залог свои вещи? — Чжао улыбнулся, стараясь смягчить резкость своих слов, но его улыбка выглядела неестественной, как будто ее приклеили к лицу плохим клейстером.
Ли замахал руками:
— Какая ерунда! Может, кто-то и мерит других людей подобной меркой, только не я! («Ну да, не ты!» — тут же подумал Фан.) Но план господина Чжао кажется мне непрактичным,— вы уж меня простите, я привык выражаться откровенно. Допустим, поедет он и получит деньги — а что делать дальше? Он же один не сможет решить, возвращаться ли назад или двигаться вперед. Мы все должны будем собраться и обсудить обстановку...
— Для этого достаточно решения большинства. Вот и пусть едут четверо! — не выдержал Фан. Но Гу и Чжао положили конец спору, сказав, что раз беда общая, надо и дальше держаться вместе.
Вернувшись после обеда в номер, Хунцзянь стал
упрекать приятеля в излишней уступчивости по отношению к Ли:
— Сколько же можно потрафлять ему! Руководитель иной раз должен и кулаком стукнуть.
— Очень любопытно было смотреть, как господа Фан и Ли встали друг против друга — пыхтят, глазами сверкают, один другого проглотить хочет,— усмехнулась Сунь.
— Нет уж, увольте! Такую дрянь глотать я не собираюсь — желудок можно испортить. К томучке я вроде бы и не пыхтел.
— Ну, как же! Изо рта у вас шел горячий пар, а из носа холодный,— продолжала ехидничать Сунь, в то время как Чжао за ее спиной вращал белками глаз и высовывал язык.
По дороге в Цзиань все пятеро то кляли автомобиль, неуклюжий и тихоходный, то высказывали вслух опасения по поводу возможной неудачи в Цзиани, а в душе рады были тащиться как можно медленнее, чтобы никогда не добраться до цели и не терять надежды. Доехав все-таки до гостиницы, они подсчитали оставшиеся деньги — было около пятнадцати юаней. «Ничего, скоро разбогатеем!» В гостинице им сказали, что из-за возможных налетов банк открывается с четырех вечера и сейчас должен еще работать. Они отправились в банк, выискивая по дороге харчевню поприличнее, поскольку давно уже не ели как следует.
Клерк подтвердил, что деньги действительно пришли еще несколько дней назад. Когда Синьмэй попросил кисть, чтобы заполнить бланк, Ли и Гу обступили его с двух сторон, словно боясь, что он разучился писать. Волосы из кисти давно уже вылезли, ее следовало макать не в тушь, а в мазь для ращения волос. Клерк сказал:
— Да, эта кисть уже давно не годится. Вы возьмите бланк и заполните дома — все равно вам надо будет найти учреждение, которое за вас поручится. Причем имейте в виду, что гостиница поручителем быть не может.
Они перепугались. Много слов было истрачено на то, чтобы объяснить клерку ситуацию: в здешних местах они впервые и никого не знают. Клерк посочувствовал им, но сказал, что не имеет права нарушить устав банка, и посоветовал не тратя времени отправляться на поиски. Путники осыпали проклятьями неожиданно возникшую
преграду, а когда проклятья иссякли, стлали успокаивать друг друга тем, что деньги все-таки пришли.
Утром Чжао и Ли пожевали полусырого арахиса, выпили по кружке вчерашнего чая и отправились на поиски каких-нибудь учебных заведений. В два часа оба вернулись измученные и расстроенные. Найти никого не удалось — все начальные и средние школы были вывезены в сельскую местность.
— Давайте пообедаем, вы небось тоже падаете от голода.
Обед моментально поднял общее настроение. Вдруг решили, что клерк в банке — человек приятный и что он намекал, кажется, на возможность получить перевод в крайнем случае без поручителя. Собрались пойти к нему вечером для конфиденциальных переговоров. Отправились все мужчины, а Сунь осталась в гостинице. Но вчерашний клерк успел уже забыть, кто они такие, а вспомнив, опять стал настаивать, чтобы они шли в департамент просвещения и оформили поручительство. По его сведениям, департамент не эвакуировался. Путники вернулись в гостиницу и, сберегая деньги, легли спать без ужина.
Голодный Хунцзянь спал плохо, с ощущением, что желудок и спина прилипли друг к другу, как стенки пустого портфеля. Только тут он понял, что французская поговорка «долог, как день без хлеба» не вполне точна: конечно, долог и день без хлеба, и ночь без сна, но нет ничего длиннее, чем ночь без сна и хлеба. Едва рассвело, проснулся Синьмэй. Он провел языком по губам и сказал:
— Одно расстройство, даже во сне ничего съедобного не увидел.
Оказалось, Чжао приснилось, как он пришел в ресторан шанхайского отеля «Континенталь» и заказал гамбургер с лимонным кексом, но официант все не шел, и он проснулся от голода.
— Уж лучше бы ты не рассказывал, а то еще больше есть хочется. Кстати, я участвовал в этом твоем заказе или ты все собирался съесть сам?
— Я не успел позвать тебя, к тому же мне ведь ничего не принесли. А ты сейчас не побрезговал бы и жареным Ли Мэйтином!
— На Ли Мэйтине почти нет мяса. Зато ты — беленький и пухленький. Если поджарить как следует, посолить, обмакнуть хлеб в сладкий соус...
Синьмэй расхохотался и тут же застонал:
— Нет, голодному смеяться нельзя. Живот еще больше сводит. До чего неприятная штука — голод! Как будто клыками грызет изнутри.
— Особенно неприятно, когда лежишь. Я лучше поднимусь, поброжу по улицам, подышу утренним воздухом, авось и про еду забуду.
— Ни в коем случае! От свежего воздуха только разыгрывается аппетит, сам себе хуже сделаешь. Я лучше сберегу силы для визита в департамент просвещения. А тебе,— тут Чжао снова рассмеялся и снова стал морщиться от боли,— а тебе рекомендую сегодня не ходить в уборную — пусть до поры хоть что-то в тебе останется.
Синьмэй выпил изрядное количество воды и опять лег, стараясь не двигаться;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54