Если наше заведение не захочет вас отпускать, оно будет вынуждено дать вам профессорское звание, которое вам обещали в другом месте. Если вам будут присылать официальные или частные приглашения из других вузов, вы отклоняйте их, но делайте это так, чтобы начальство всякий раз знало о вашем поступке. Тогда можно рассчитывать на скорое прибавление жалованья. После весенних вакаций я попрошу приятелей из Хуаянского университета прислать вам через меня приглашение. Я сначала покажу его Гао Сунняню и добавлю несколько слов от себя. Вот увидите, жалованье вам будет увеличено без всяких хлопот с вашей стороны.
Самый никчемный человек и тот начал бы стараться, почувствовав такую заботу о своей персоне. Фан стал тщательнее готовиться к занятиям, а в свободное время предавался мечтам о том, как он станет знаменитым профессором. Для того чтобы обычный профессор стал «знаменитым», он должен сначала издать свои лекции как научные труды, а затем эти труды использовать для лекций. Как начинающий парикмахер тренируется на головах бедняков и недотеп, согласившихся воспользоваться его услугами, так и будущие научные творения должны быть обкатаны в студенческой аудитории. Если лекции не вызвали больших неприятностей, их можно печатать, а уж потом утверждать в качестве обязательного учебного пособия. Вот и придут к Фану и слава и деньги, о которых ему так приятно думалось... Несколько раз за это время он сталкивался с Сунь, но как следует поговорить не удавалось, и он лишь узнал, что у девушки, как она выразилась, «ничего не прибавилось и не убавилось».
Синьмэй часто захаживал в дом Ванов. «Не боишься, что Чухоу приревнует тебя?» — острил Фан, но приятель отвечал с независимым видом:
— Он не так мелочен, как ты. К тому же я почти никогда не застаю его дома, он все время ходит сражаться в мацзян. Кстати, Ли Мэйтин перестал шуметь по этому поводу — видно, ему повезло в игре.
Начались весенние каникулы. В один из теплых вечеров Гао Суннянь, возвращаясь из городка после сытного
и пьяного ужина, не захотел идти в свою холостяцкую квартиру, а решил продлить удовольствие и заглянуть в дом Ванов. Часы показывали всего девять, но на площадке перед главным корпусом не было ни души — студенты разъехались по домам или на экскурсии, а те, кому предстояла переэкзаменовка, сидели по своим комнатам и готовились. Со всех сторон доносилось кваканье — это полевые лягушки пробовали свои голоса. Гао отметил, как рано наступает весна в этих краях, затем вспомнил, как он в прошлом году лакомился лягушачьими лапками в остром соусе.
На его стук в дверь никто не отозвался. А! Как это он забыл — теперь у Ванов новая служанка, возможно, она уходит по вечерам домой. Все же он дернул за ручку звонка, который вел в ее комнату — им пользовались хозяева, если возвращались слишком поздно. На сей раз появилась, шаркая туфлями, сонная служанка. Увидев ректора, она подавила зевоту и сообщила, что хозяин ушел в гости. Сердце у Гао радостно забилось. Служанка повела было его в гостиную, но потом остановилась и почесала в голове: так оно и есть, хозяйка тоже ушла. Разбудила ее перед уходом и наказала запереть дверь... Гао вскипел от досады — опять отправились играть в мацзян! Надо будет как следует предостеречь этих игроков, а то узнают студенты — хлопот не оберешься.
Он проследил, чтобы служанка вновь заперла дверь, и быстрыми шагами направился к заведующему отделением математики. Его появление смутило игроков: они поспешно убрали фишки, а хозяйка дома поднесла ректору чай и сладости, запасенные на ночь для любителей мацзяна. Гао извинился за вторжение, но не предложил продолжить игру, а лишь спросил:
— Где же госпожа Ван?
— Дома,— ответил муж.
— Я только что заходил к вам, и служанка сказала, что госпожа тоже ушла.
— Этого не может быть! — заявил Ван, уверяя не столько ректора, сколько самого себя, но в голосе его послышалась тревога.
Хотя Чжао Синьмэй и отнекивался, в душе он понимал правоту Фана: он не должен был навлекать на себя подозрения. Ему и вправду очень нравилась госпожа Ван — красивая и рассудительная, она одна здесь казалась ему родственной по духу. Но он, считая себя джентльменом, полагал, что не должен давать повода для пересудов.
В дни каникул он чувствовал себя особенно одиноким. После ужина он зашел было к Ванам, но на стук ему не открыли, и он решил уже уходить. Вдруг дверь распахнулась — на пороге стояла госпожа Ван.
— Я так и подумала, что в это время постучать можете только вы.
— А почему вы сами открываете дверь?
— Одна служанка ушла домой, другая с наступлением темноты засыпает, как курица. Проще открыть самой, чем идти будить ее.
— Такая хорошая погода! Я вышел прогуляться и проходил мимо вашего дома. И вот захотелось навестить вас... с господином Ваном.
— Чухоу отправился играть,— усмехнулась хозяйка,— вернется не раньше одиннадцати. А мне, между прочим, тоже хочется погулять. Пойдемте вместе. Но сначала вы дерните вон тот звонок, разбудите служанку, а я велю ей запереть дверь. Как вы думаете, мне не будет холодно в этом платье?
Стоя в тени, Чжао слышал, как она наказывала служанке:
— Я вернусь вместе с хозяином, ты уж постарайся спать не слишком крепко.
Во время прогулки госпожа Ван расспрашивала Чжао о его семье, почему он до сих пор не женат, была ли у него возлюбленная («только не обманывайте — я же знаю, что была»). Чжао начал было в общих чертах рассказывать о своих отношениях с Су Вэньвань, но пристрастные расспросы спутницы вынудили его выложить все подробности. За беседой они не заметили, как снова оказались у дома Ванов.
— Ой, я так вас заслушалась, что обо всем забыла. К тому же я немного устала. Спасибо, господин Чжао, за компанию и приятную беседу...
— Которая, наверное, вам надоела. Рассказы, подобные моему, интересны только самим влюбленным, постороннему же слуху они кажутся весьма банальными. Утверждаю по собственному опыту.
— Нет, я слушала с большим интересом, но я могла бы дать вам один совет.
Чжао выразил готовность выслушать его, но госпожа Ван сказала, что уже передумала и что ей пора
домой. Чжао преградил ей дорогу. Тогда его спутница отшвырнула ногой камушек и сказала:
— Запомните: никогда не следует расхваливать одну женщину перед другой (от неожиданности Чжао поперхнулся, в глазах у него помутнело). И уж вовсе не подобает такой вспыльчивой и острой на язык, как я, выслушивать, что ваша подруга была мягкой и нежной...
— Вы меня неправильно поняли, я вовсе не сравнивал вас. Сказать по правде, мне кажется, между вами есть нечто общее...
Госпожа Ван отвела его руку, преграждавшую ей путь, и воскликнула:
— Неправда! Неправда! У меня нет ничего общего ни с кем.
Но тут совсем близко раздались голоса, и собеседники отпрянули друг от друга.
Тяжело дышавший Ван Чухоу еле поспевал за более молодым Гао Суннянем. Они молчали всю дорогу. Приближаясь к дому Ванов, ректор различил во тьме две фигуры, совсем близко одна к другой, и устремился к ним. Ван услышал, что голосу его жены вторит чей-то мужской, и глаза его застлала красная пелена. Синьмэй хотел было уйти, но тут на его плечо грубо опустилась чья-то рука, послышалось учащенное дыхание госпожи Ван. Обернувшись, он увидел на расстоянии какого-нибудь вершка от собственного лица оскалившуюся физиономию Гао Сунняня. Охваченный испугом и стыдом, он сбросил руку ректора со своего плеча. А тот, разглядев, кто стоит перед ним, закричал:
— Какое безобразие! Как вы посмели!
Ван Чухоу крепко ухватился за жену и, задыхаясь, интеллигентно бранил Синьмэя:
— Так вот оно что! Чжао Синьмэй, вы — бессовестная личность! Вы — недостойный тип! Вы — соблазнитель замужней женщины, и не смейте отпираться — я сам видел, как вы обнимались...
Здесь голос окончательно изменил ему. Синьмэй хотел было возразить, но сдержал себя. В это время госпожа Ван вырвалась из рук мужа и воскликнула необычно высоким голосом, стараясь скрыть свою дрожь:
— Может быть, поговорим в комнате? У меня ноги устали от долгого стояния!
С этими словами она дернула звонок. Все оторопели от неожиданности и покорно поплелись за ней внутрь
дома. Синьмэй, правда, тут же опомнился и попытался скрыться, но Гао Суннянь остановил его:
— Нет уж, извольте остаться, пока все и до конца не будет выяснено.
Войдя в гостиную, госпожа Ван опустилась в самое удобное кресло и велела служанке принести чаю. Мужчины остались на ногах. Ван, вздыхая, бегал из конца в конец комнаты, Чжао растерянно стоял с опущенной головой, а Гао, заложив руки за спину, делал вид, что рассматривает картины на стене. Когда служанка принесла чай, хозяйка грубо отослала ее спать, отпила глоток и медленно сказала:
— Ну, что вы хотели выяснить? Спрашивайте, а то уже поздно. Синьмэй, сколько сейчас времени? У меня нет при себе часов.
Синьмэй сделал вид, что не слышал вопроса. Гао Суннянь зло посмотрел на него и полез было за своими часами, но тут Ван подскочил к столу и хлопнул по нему кулаком — точь-в-точь судья старых времен, предварявший объявление приговора ударом особой дощечки по столу.
— Я запрещаю тебе разговаривать с этим господином! — зарычал он.— Говори правду: какие между вами отношения?
— Я что-то не могу припомнить. Синьмэй, какие между нами отношения?
Синьмэй вконец растерялся. Вне себя от гнева, Гао стал размахивать перед ним кулаками. Ван еще раз ударил по столу и закричал:
— Говори! Говори скорее! — Он украдкой погладил о бедро ушибленную ладонь.
— Ах, ты хочешь правды? Изволь. Только лучше бы ты не допытывался — ты же все видел, все понял. А от расспросов, кроме лишнего позора, ничего не будет.
Ван как бешеный бросился на жену, но был остановлен ректором:
— Успокойтесь, успокойтесь. Лучше выясните все до конца.
Синьмэй протянул руки к госпоже Ван:
— Зачем вы на себя наговариваете? Умоляю вас! Господин Ван, поверьте, между нами ничего такого не было. В сегодняшнем недоразумении виноват один я, сейчас я все объясню!
Госпожа Ван рассмеялась неестественным смехом:
— Значит, у тебя храбрости нет ни на столько (она
сделала соответствующий жест двумя пальцами)? Значит, ты совсем перетрусил? Нет, сегодня тебе не отвертеться! Ха-ха! А вы, господин ректор, чего влезаете не в свое дело? Ревнуете? Завидуете, что не вам досталось? Мы ведь сегодня обо всем говорим начистоту, не правда ли, господин ректор?
Чжао расширенными глазами посмотрел на сжавшегося в комок Гао Сунняня и, резко повернувшись, вышел. Ван тоже смотрел на ректора и не смог задержать Синьмэя. Вслед ему несся нервный смех госпожи Ван.
Фан еще не спал, когда к нему ворвался Чжао — весь красный, шатающийся, как пьяный. Не дожидаясь вопроса, он закричал:
— Хунцзянь, я должен немедленно уехать отсюда, я не могу здесь оставаться!
Перепуганный Фан подбежал, положил руку на плечо приятелю и стал расспрашивать, что случилось. Чжао рассказал. «Плохо дело!» — отметил про себя Фан, а вслух сказал:
— Так прямо сегодня и уезжать? Куда же?
Чжао ответил, что приятели из Чунцина уже не раз
звали его перебраться во временную столицу. Нынешнюю ночь он проведет в городке, а завтра утром тронется в путь. Понимая, что удерживать Синьмэя бесполезно, Фан с тяжелым чувством пошел помочь ему собрать вещи. Чжао сказал, что привезенные из Шанхая книги с собой не возьмет. Если они будут обременять Фана, он может подарить их библиотеке. Зимнюю одежду он тоже оставит здесь.
Когда багаж был уложен, Чжао вспомнил, что не написал заявления Гао Сунняню:
— Что же мне у него просить — отпуск или освобождение от должности? Пожалуй, лучше напишу «долгосрочный отпуск».
Положив заявление в конверт, он попросил Фана передать его ректору. Хунцзянь позвал коридорного вынести багаж, проводил приятеля до гостиницы и никак не решался уйти. Синьмэй грустно улыбнулся.
— Расставаться — так уж расставаться. На будущий год жду тебя в Чунцине. А сейчас иди домой спать. Да, еще: если в каникулы поедешь домой, забери с собой и Сунь — конечно, если ей захочется вернуться в Шанхай.
По дороге домой Фану казалось, что тьма вокруг
стоит кромешная. Коридорный поинтересовался, почему это господин Чжао так скоропалительно выехал. Фан сказал, что у него в семье кто-то заболел. Не мать ли? — продолжал допытываться коридорный. Фан вспомнил, что мать Чжао жива, и, не желая накликать на нее беду, ответил:
— Нет, дедушка.
На следующее утро Фан проснулся поздно. Он еще умывался, когда за ним прислали от ректора. Сперва он отправил с посыльным заявление Чжао, а через некоторое время и сам явился в дом ректора. Гао Суннянь постарался придать своему лицу серьезное, но благожелательно е выражение:
— Скажите, когда уехал Синьмэй? Он с вами о чем-нибудь говорил?
— Он сказал лишь, что уезжает, и сегодня на рассвете покинул городок.
— Мы думаем послать вас вдогонку, чтобы уговорить его вернуться.
— У него было твердое намерение уехать. Даже вам вряд ли удалось бы переубедить его.
— А вам известна причина его отъезда?
— Более или менее известна.
Ректор покраснел, как брошенный в кипяток рак.
— Тогда прошу вас хранить это в тайне. Разглашение было бы не в его интересах... и не в интересах университета.
Фан поклонился в знак согласия и вышел, презрительно присвистнув при этом. Это не укрылось от внимания Гао, особенно обостренного после вчерашних событий. Ректор не осквернил уст своих бранными словами, однако выражение его лица достаточно ясно говорило о том, что он подумал.
Каникулы продолжались и потому официального объявления об уходе Чжао в длительный отпуск сделано не было. Но коллеги, прослышав об этом, приставали с вопросами к Хунцзяню. Тот всем отвечал, что приятель получил срочную телеграмму о болезни кого-то из близких. Только к вечеру он выбрал время, чтобы известить о происшедшем Сунь. Девушка встретилась ему на полдороге — она сама шла к нему узнать, что случилось с дядей Чжао.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54