— Значит, вы уже знаете? Недаром военная разведка так любит использовать женщин!
— Я ничего не разведывала. Эту новость принесла
мне Фань. Она сказала также, что госпожа Ван имеет отношение к отъезду дяди Чжао.
— Откуда она это взяла? — Фан в гневе топнул ногой.
— Она пошла забрать свои книги, переданные дядей Чжао госпоже Ван, и как будто бы поссорилась с ней, сказала, что больше не будет к ней ходить. А в полдень господин Ван прислал записку — мол, жена заболела и просит ее прийти. Фань, как только вернулась от них, тут же принялась ругать дядю Чжао. Сказала, что он приставал к госпоже Ван, довел ее до нервного расстройства. И что она, Фань, сама поняла, что дядя Чжао — нехороший человек, и решила не обращать на него внимания.
— Хорошо еще, что ваш дядя Чжао не называл ее «моей ненаглядной»! Вы знаете, откуда я это цитирую?
Фан рассказал о надписях на книгах Фань. Сунь задумалась:
— Боюсь, что это писала она сама. Не так давно она спрашивала меня, как правильно написать по-английски слово «автор».
— Вот бесстыдница! — сплюнул Фан.
Через несколько шагов Сунь робко произнесла:
— После отъезда дяди Чжао мы с вами остались вдвоем...
— Уезжая, он наказал мне взять вас с собой в Шанхай,— промолвил Фан нерешительно.— Только вы же знаете, в дороге от меня мало проку.
— Спасибо вам, господин Фан,— еле слышно сказала Сунь, опустив голову.— Но я боюсь быть вам в тягость.
— Ну, что вы!
— И люди станут еще больше сплетничать,— продолжала Сунь.
Фан внутренне съежился, но решительно заявил:
— Пусть себе болтают. Лишь бы вас это не смущало, а я ничего не боюсь.
— Какой-то негодяй — я подозреваю, что Лу Цзысяо,— послал отцу анонимное письмо с разными выдумками про меня и... про вас. Отец написал мне...
Фан остановился и слушал с таким видом, будто на него обрушилась половина неба. Вдруг за его спиной раздались голоса, называющие его имя. Он обернулся — то были Ли Мэйтин и Лу Цзысяо. Сунь взвизгнула, как миниатюрная сирена «скорой помощи», и ухва тилась за плечо Фана, словно ища у него защиты. Фан видел, что Ли и Лу так и впились взглядами в его плечо, но подумал: «А, черт с ними. Все равно, сплетни обо мне дошли даже до родителей Сунь...»
Учащенно дыша, Лу перевел глаза на девушку, а Ли ехидно ухмыльнулся:
— Вы были так поглощены беседой! Я несколько раз окликал вас, но вы не замечали. Мы хотели узнать, когда уехал господин Чжао. Мисс Сунь, простите, что мы прервали ваш нежный разговор!
Фан пошел ва-банк:
— А если знали, что нежный, зачем прерывали?
— Ха, вот как вы заговорили! Хороший же пример подаете вы студентам!
— Ну, что касается игривых похождений, нам за господином заведующим воспитательной частью не угнаться,— не уступил Фан.
Ли побелел, но был вынужден переменить тон:
— Вы известный шутник. Но давайте поговорим серьезно: когда нам ждать приглашения на свадьбу?
— Не беспокойтесь, вас пригласить не забудем.
— Может быть, мы скажем господину Ли...— неуверенно начала Сунь, но Ли и Лу наперебой закричали:
— О чем? О том, что вы помолвлены, да?
Сунь ничего не ответила, только крепче прижалась к Фану. А те продолжали кричать:
— Поздравляем, мисс Сунь, поздравляем! Только сегодня решили? Ну так зовите же в гости!
Они лезли с рукопожатиями, острили, а Фан стоял, как будто утратив над собой контроль. Ему жали руку, хлопали по плечу, он обещал созвать гостей... наконец те двое удалились. Тогда Сунь сказала извиняющимся тоном:
— Я как завидела их, настолько перепугалась, что перестала что-либо соображать. Простите меня, господин Фан, а все сказанное не будем принимать всерьез.
На Фана навалилась вдруг такая усталость, что хотелось одного — скорее покончить со всем этим. Он сжал руку Сунь и промолвил:
— Нет, я все говорил всерьез.
Сунь долго молчала, потом прошептала:
— Смотри, как бы не пришлось потом каяться,— и подставила губы для поцелуя. Фан не догадался поцеловать ее и только ответил:
— Как бы тебе самой не пришлось жалеть.
В последний день каникул все сослуживцы уже знали, что Фан и Сунь помолвлены и на следующей неделе зовут к себе в гости. В эти дни Ли Мэйтин, подобно Леонардо да Винчи, жалел о том, что язык порой нуждается в отдыхе. Он повсюду распространял весть о помолвке, добавляя при этом:
— Наверное, у них что-то получилось не так, как было задумано, а то стали бы они объявлять о помолвке! И зачем это нужно — отдельно помолвка, отдельно свадьба? Сходились бы и жили вместе. Впрочем, что нам за дело? Лишний раз погуляем за их счет. А из свадебных подарков самым практичным, по-моему, будет детское приданое. Ха-ха-ха! Но только здесь следует уже вспомнить о моральном облике учебного заведения, и я в качестве ответственного за воспитательную работу обязан обратить на это внимание ректора. Ведь верно? Не могу же я думать только о своих приятельских отношениях с Фан Хунцзянем! Впрочем, еще когда мы сюда ехали, я почувствовал в нем что-то неприятное. А бедняга Лу Цзысяо остался с носом, ха-ха-ха!
Не удивительно, что во время вечеринки многие из гостей придирчиво разглядывали фигуру невесты, а некоторые женщины изо всех сил уговаривали ее есть побольше сладкого. Госпожа Хань даже провозгласила во всеуслышание.
Как водится, жениха и невесту просили рассказать о «развитии их романа». Они, естественно, не соглашались. Тогда подвыпивший Ли Мэйтин крикнул:
— Хотите, я расскажу вместо них?
Фан Хунцзянь предостерегающим тоном крикнул, произнося слова на сучжоуский манер:
— «Господин Ли, вы хороший человек!»
Ли сразу вспомнил сучжоускую вдовушку и замолк, но тут же нашелся:
— Смотрите, как наш жених перепугался, хорошим человеком меня называет! Ладно. Докажу свою доброту, не стану рассказывать. Лу Цзысяо, теперь твоя очередь приглашать нас на свадьбу!
— С женитьбой спешить не нужно. Рано женишься — не доживешь до зрелых лет, а уже захочется разводиться.
Все закричали, что за такие слова Лу должен выпить
штрафную... К концу вечера гости порядком напоили жениха и невесту.
Из приглашенных в тот день не явились супруги Ван и Лю Дунфан. Лю был зол на Хунцзяня, поскольку не сбылась его надежда пристроить сестру. Он даже решил после каникул устроить выставку работ по английскому языку и воспользоваться ею для того, чтобы продемонстрировать, какие Фан при проверке работ пропускает ошибки. Но оказалось, что студенты ни за что не хотят выставлять свои работы напоказ. К тому же после отъезда Синьмэя некем было заменить Фана в случае, если он обидится и откажется от уроков. Что ж, настоящий мужчина может и потерпеть до конца учебного года.
Ван Чухоу перестал приглашать к себе коллег и ректора, и его компания распалась: Лю сердился на него за то, что не проявил усердия в деле сватовства, Чжао уехал, да и сам Ван готовился к переезду в Чэнду.
Подозрения Ли Мэйтина относительно причины, ускорившей брак Фана и Сунь, не оправдались. Но однажды Лу Цзысяо увидел в комнате Фан английскую брошюру из серии «университет на дому». Это была книжка Ласки 1 «О коммунизме», одна из тех, что оставил Синьмэй. Лу не мог связать двух слов ни на одном иностранном языке, но слово «соттишэт» он разобрал и не преминул сообщить о своем открытии Ли Мэйтину. Тот побежал докладывать ректору. Гао, хотя и был у Фана свидетелем при помолвке, в душе оставался им недоволен. Выслушав Ли, он сказал:
— Я хотел повысить его в должности, а у него, оказывается, сомнительные идеи! Придется со следующего семестра расторгнуть с ним контракт. А жаль, человек он не без способностей!
Так Фану не довелось остаться даже в «наложницах», вместо этого приходилось покидать «господский дом». Перед отъездом он передал библиотеке все книги Чжао, причем брошюра Ласки тоже заняла свое место на полке.
Узнав о предстоящем увольнении Фана, Хань Сюэюй схватил свою белогвардейскую жену и запрыгал с ней по комнате, как лягушка с блохой. Теперь он мог быть спокоен — никто уже не раскроет тайну происхождения
его диплома. В день завершения экзаменов он назвал к себе гостей, причем приглашения были разосланы от имени жены, а в качестве повода для вечера был назван национальный праздник США. Теперь всем должно быть ясно, что его жена настоящая американка — ведь патриотические чувства нельзя подделать. А раз так, значит, и подлинность его ученой степени, добытой в Америке, не может никем быть оспорена.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Когда осел, заупрямившись, остановится и его даже плетью с места не сдвинешь, европейский крестьянин умудряется приладить у него перед глазами пучок моркови; осел старается дотянуться до нее и — продолжает путь. А уж достанется ему в конце концов эта морковь или нет, зависит от настроения хозяина. Такую же тактику применяет и начальник по отношению к своим подчиненным. Гао Суннянь в свое время пообещал Фану повышение. Но после того, как Чжао оставил университет, Хунцзянь постепенно утратил вкус к этому пучку моркови, решив, что летом поищет себе другое место. Он уже предвкушал, как, получив из ректората приглашение на будущий год, вернет его вместе с письмом, критикующим университетские порядки, как изольет в нем собственное накопившееся за год недовольство. Точный текст письма он еще не мог составить, ибо не знал, какая должность будет ему предложена. Если доцентская — он обвинит Гао Сунняня в том, что он не выполняет своих обещаний. Если профессорская — тем лучше, он напишет, что его действия объясняются отнюдь не личной обидой, а лишь заботой об общем благе. Однако Гао избавил его от дальнейшей работы над письмом, не прислав вообще никакого приглашения. Зато Сунь предложили заключить новый контракт, да еще с прибавкой в жалованье. Поговаривали, что таким образом Гао хотел разрушить их союз. Сам же ректор утверждал, что он всегда исходит только из интересов дела и не допустит, чтобы невеста страдала из-за жениха: «Даже когда они станут мужем и женой и народят детей, я все равно буду считать, что идейные ошибки главы семьи не должны отражаться на детях и жене. В двадцатом веке в Китайской республике руководство
учебными заведениями должно основываться на элементарных демократических началах».
Узнав, что Сунь получила приглашение, Фан стал расспрашивать сослуживцев и выяснил, что все, даже иностранка, супруга Хань Сюэюя, уже получили приглашения, и лишь он один, как бесхвостая лисица из басни Эзопа, находится в идиотском положении. От злости у него пылала голова, леденели руки и ноги. Красивым фразам, которые он заготовил, теперь суждено было плесневеть в его душе. Он чувствовал себя хуже того студента, которому сообщили об отсрочке экзамена, когда он уже вызубрил все билеты. При встречах Гао Суннянь улыбался Фану во весь рот и делал вид, что ничего не произошло.
У администраторов есть свои методы общения с людьми: среди своих можно показывать дурной характер и капризничать, с теми же, кто вызывает подозрения или ненависть, следует обходиться как можно вежливее и любезнее. Гао Суннянь еще не очень поднаторел в этом искусстве — фальшь его улыбок можно было видеть издалека, как следы топорной работы на поддельном «предмете старины». Фану хотелось задать ему прямой вопрос, но он каждый раз сдерживал себя: во время ссоры верх одерживает не тот, кто первым откроет рот, а тот, кто последним его закроет. Хотя ректор не подает вида, он уж наверное продумал план действий; неосторожные слова Фана могут сделать его посмешищем в глазах людей, которые будут считать его самого виноватым в том, что он лишился чашки риса. Лучше платить ректору деланным равнодушием, всем своим видом показывая, что проблема заработка его не волнует,— это единственный способ «сохранить лицо».
Труднее было сносить предупредительность коллег. Они явно знали о его предстоящем увольнении, но, поскольку официально об этом не сообщалось, их сочувствие было как бы упрятано в пакет и извлекалось оттуда лишь украдкой. Люди, с которыми Фан раньше почти не общался, наносили ему неожиданные визиты. Он подозревал, что они являлись для того, чтобы выведать его настроение, и потому молчал. Но как Санта Клаус должен положить в чулок подарок, так и визитеры считали своим долгом не уходить, пока не выразят словами или по крайней мере взглядами своего сожаления по поводу случившегося. Такого рода сочувствие было еще тяжелее, чем откровенные насмешки. Едва гости показывали
свои спины, Хунцзянь скрежетал зубами и проклинал всех скопом: «Катитесь вы все в тартарары!»
До помолвки Сунь Жоуцзя часто навещала Фана, однако теперь ее посещения почти прекратились, и жениху приходилось самому ходить к ней. Прежде она казалась Фану девочкой, нуждающейся в советах и руководстве, но теперь он убедился, что у нее есть свои взгляды, к тому же весьма твердые. Узнав о его намерении отказаться от работы, она сказала, что не следует поддаваться минутному раздражению, ибо найти место нелегко, разве только у него уже есть надежные гарантии.
— А тебе разве хочется оставаться здесь? Ты же с самого начала говорила, что мечтаешь вернуться к родителям!
— Теперь другое дело! Теперь мне все равно, где жить, лишь бы мы были вместе.
Фан, конечно, радовался такой рассудительности и преданности своей невесты, но не собирался слушаться ее советов. Он все еще относился к ней как к человеку не слишком близкому. Раньше у него не было сходного опыта — эпизод с дочерью банкира нельзя принимать в расчет,— и он мучился вопросом: неужели и после свадьбы не ощутит он какого-то особенного эмоционального подъема? Раньше ему казалось, что помолвка должна знаменовать собой самый разгар страсти, а после женитьбы все кончается. Теперь он отдавал себе отчет, что чувство его вовсе не переливается через край, что есть еще место для его развития, и был доволен этим.
Ему вспомнилось, как на лекции по этике в Лондоне козлобородый философ вещал о том, что существует два типа людей: одни выбирают из виноградной кисти лучшие ягоды и съедают их в первую очередь, другие оставляют их напоследок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54