) Мне не жалко денег, просто у меня меньше энергии, чем у той иностранной дамы. Они ведь живут на заграничный манер — светские приемы, рауты, они даже романсы петь умеют. Я же — заурядная китайская провинциалка, значит, нечего мне высовываться, людей смешить. Я так понимаю: если можешь быть профессором— будь им, не можешь — катись на все четыре стороны! Зачем же превращать жену в официантку, угождать студентам и сослуживцам?
— Здорово сказано! — не удержался Хунцзянь, а Ван Чухоу, хотя и понимал, что жена имеет в виду не его, густо покраснел. Госпожа Ван продолжала:
— Господину Гао нет необходимости улаживать дело с Ли Мэйтином, а Чухоу — ссориться с ним. Проще всего заманить его хоть раз на игру, и проблема решится сама собой.
— Какая же вы умница, госпожа Ван! — воскликнул восхищенный ректор и, не решаясь похлопать ее по плечу, хлопнул по столу.— Никто другой до такого не додумался бы. Но откуда вам известно, что Ли Мэйтин любит мацзян?
Госпожа Ван внесла свое предложение ради шутки, но, видя, что ректор принял его всерьез, таинственно прошептала:
— У меня есть сведения.
Муж ее разгладил усы и заявил, что лично он не сомневается в порочных наклонностях Ли.
Взгляд Чжао словно приклеился к лицу хозяйки. Забытая всеми, Лю в своем углу кипела от злости — она ненавидела госпожу Ван, своего брата и невестку, презирала Фань и досадовала, что согласилась пойти на этот вечер. Но, заметив, на кого обращен взор Чжао, она посмеялась в душе над Фань и почувствовала себя лучше. Фань, которая тоже была не слепой, обратилась к Чжао:
— Госпожа Ван — решительная женщина, правда?
Чжао покраснел и пробормотал, не глядя в сторону
Фань:
— Да, весьма решительная.
— Отличный план! — вставил Хунцзянь.— Только не забывайте, что Ли Мэйтин скуп, надо обязательно дать ему выиграть, а то он еще больший шум поднимет.
Все рассмеялись, но ректору показалось, что этот молодой человек слишком несдержан на язык, и он произнес:
— Надеюсь, господа, что все сказанное останется строго между нами.
После ужина стало заметно, что косметика не выдержала испытания исходившим от блюд паром и усиленными жевательными движениями — лица дам напоминали теперь стены домов в сезон дождей. Не удивительно, что Байрон так не любил наблюдать женщин за едой. При всей своей воспитанности и аккуратности в еде Фань, выпив лишку, раскраснелась так, что походила уже на кусок телятины в европейской мясной лавке. Вскоре, однако, и Лю и Фань ушли в комнату хозяйки мыть руки. Гао Суннянь о чем-то вполголоса беседовал с хозяином.
— Давай собираться,— предложил Чжао Фану. Тот усмехнулся:
— А вдруг мне хочется одному проводить Лю?
Чжао воспринял это серьезно:
— Нет, пойдем вместе. Надо быть осторожным — ведь госпожа Ван явно пытается устроить нам каверзу.
— Да почему мы должны кого-то провожать? Мы пойдем своей дорогой, они своей.
— Ну как же, мы учились за границей, должны знать элементарные правила вежливости!
При мысли о том, как трудно быть молодым человеком, неженатым да еще учившимся за границей, приятели вздохнули.
С трудом высидев положенное время, Лю заявила, что ей пора домой. Чжао тут же вскочил:
— Хунцзянь, нам тоже пора. Заодно проводим барышень домой.
Лю сказала, что дойдет и сама, но Чжао настойчиво предлагал отвести сначала Фань в общежитие, а затем проводить Лю до дома брата. Фан с усмешкой подумал про себя, что настойчивость приятеля могла быть истолкована совершенно определенным образом, хотя он-то знал, Чжао хотел лишь поскорее избавиться от Фань. Хозяйка прошептала что-то в самое ухо Фань, та с деланной суровостью оттолкнула ее.
— Правильно,— заявил хозяин.— За воротами дома наша ответственность кончается, придется молодым людям охранять безопасность девушек.
Ректор сказал, что посидит еще немного и что он завидует молодым людям, которым предстоит прогулка в такую хорошую, почти весеннюю ночь с прелестными спутницами.
Четверка вытянулась в шеренгу — девушки посередине, кавалеры по краям. Перед мостом Фань сказала, что он слишком узок, и предпочла идти по дну речки. На середине моста Фан остановился, услышав ее пронзительный крик, а затем недовольный голос Синьмэя, говорившего, что камни очень скользкие, лучше вернуться на мост. Оказалось, что Фань едва не упала, и Синьмэй еле успел ее подхватить. Лю тем временем уже перешла мост и нетерпеливо поджидала остальных. На берегу Фань стали участливо спрашивать, не подвернула ли она себе ногу. Нет, не подвернула, ответила Фань, разве только самую малость, однако быстро идти не сможет и потому просит Лю не ждать ее. Лю хмыкнула, а Фан сказал, что они пойдут потихоньку. Еще через десять шагов Фань вскрикнула вторично — куда-то запропастилась ее сумочка. Решили, что она выронила ее, когда
поскользнулась на камнях. Чжао предложил дойти сначала до общежития — все равно в эту пору никто не возьмет сумочку,— а потом поискать ее с фонариком. Тут Фань вспомнила, что оставила сумку у Ванов, обозвала себя безголовой и собралась вернуться.
— Мне так неловко! Но вы не ждите, ведь у меня есть провожатый. Ах, господин Чжао, вы наверняка станете меня бранить.
Женщины обожают оставлять в гостях свои вещи. Скажем, некая Анна вдруг обнаруживает, что забыла свой носовой платок; ее спутница Мэри тут же вспоминает, что оставила зеркальце, а Джулия восклицает, что она самая беспамятная — кошелек забыла. И вот все три, веселые и шумные, возвращаются в только что оставленный дом. Однако эта эпидемия забывчивости не коснулась Лю, которая все больше сердилась на Синьмэя и шептала про себя: «Весь день мне не везет!»
Вдруг Фан схватился за голову:
— Синьмэй, я выходил сегодня в шляпе или без?
— Я точно не помню, вроде бы в шляпе... Верно, ты был в шляпе, а я без!
Тогда Хунцзянь предложил Фань, поскольку у нее болит нога, подождать его здесь, а он мигом сбегает к Ванам за забытыми ими вещами. Он умчался, не дожидаясь ответа, а когда вернулся, в руках у него была только сумочка.
— Синьмэй, ты что, нарочно меня обманул? Я же был без шляпы!
— Вот полюбуйтесь! — с пафосом воскликнул Чжао, обращаясь к девушкам.— Сам ничего не помнит, а претензии предъявляет мне!
В темноте он с признательностью пожал руку приятелю. Лю подчеркнуто резко рассмеялась, а Фань ледяным тоном произнесла слова благодарности. До самого общежития они почти не разговаривали.
Несмотря на возражения Лю, предупредительные кавалеры проводили ее до дома. Она, естественно, пригласила их зайти. Племянница, которую укладывали в одной комнате с нею, еще сидела за столом, зевала и терла глаза кулачками: она никак не соглашалась идти спать, пока не вернется тетя. Увидев, что та привела гостей, девочка соскочила со стула, громко позвала отца с матерью, тут же подал голос ее трехмесячный братишка. Вскоре к гостям вышел Лю Дунфан, а вслед за ним госпожа Лю с сыном на руках. Чжао и Фан сделали
ребенку стандартные, но приятные родительскому уху комплименты, обсудили, на кого он более похож. Фан пощелкал пальцами перед его глазами — единственное, чем он умел развлекать детей.
— Давай улыбнемся дяде Фану! Пусть дядя Фан нас покачает, мы не испачкаем его — недавно сменили пеленки,— засюсюкала мать. Ей уже не терпелось назвать молодого человека зятем. Фану пришлось, кисло улыбнувшись, взять младенца. Тот старательно сосал свой палец. Когда малыша передавали с рук на руки, он брыкался, пускал слюну и порядком измазал дядю, но Фан, подавляя отвращение, продолжал держать его. Чжао был так рад избавлению от Фань, что чмокнул младенца в пухлую ножку, что вызвало немедленный восторг у всех остальных членов семейства Лю. Рассердившись на приятеля за это представление, Фан предложил ему самому понянчить ребенка. Но мать решила, что господин Чжао занимает слишком высокое положение, чтобы затруднять его подобным образом. Она взяла ребенка со словами:
— Мы очень тяжелые, дядя Фан устал.
Фан украдкой вытерся носовым платком, а Чжао похвалил мальчика за то, что не боится незнакомых людей. Тут и мать рассыпалась в похвалах сыну, как будто у нее для младенца эпитафия была заготовлена — он-де и понятливый, и забавный, и спит без просыпу до рассвета. Но тут его старшая сестренка, обиженная тем, что на нее не обращают внимания, широко раскрыла глаза и выпалила:
— Да, а вчера ночью он так ревел, что я даже проснулась. Вот!
— Интересно, а другие никогда у нас не плачут? — «ступила в разговор ее тетя.— Кто норовит раньше других схватить за столом лучший кусок, а когда не дают, пускается в плач? И не стыдно, а ведь большая!
Вконец обиженная девочка ткнула в Лю пальцем и закричала:
— Тетя у нас взрослая, а тоже плачет, я сама видела! В тот день...
Родные оборвали ее и велели немедленно идти спать. Тетя прижала ее к себе, стараясь скрыть выражение своего лица. В дальнейшем беседа, как долго пролежавший в воде утопленник, уже не ожила, несмотря на искусственное дыхание. Откланявшись и выйдя за -дверь, Синьмэй сказал:
— Дети — опасные существа, они что думают, то и говорят. Могло ли прийти в голову, что Лю умеет лить слезы — на вид она такая спокойная, веселая. Да-а, у каждого свои неприятности!
—Тебя с Фань ничто не связывает, а мне Лю Дунфан много помогал. И все равно, я не собираюсь здесь жениться. Госпожа Ван втравила меня в эту историю, а теперь Лю Дунфан, того и гляди, надуется.
Чжао отверг такую возможность и перевел разговор на госпожу Ван, пытаясь угадать ее возраст.
Мысль о том, что Сунь переписывается с Лу Цзысяо, всю ночь не давала покоя Фану, как скребущаяся за перегородной крыса. Он уже решил было написать Сунь и по-дружески предостеречь ее от ошибки в выборе знакомых. Затем он вроде бы убедил себя в том, что не влюблен в Сунь и потому не имеет повода для ревности, что не следует лезть в чужие дела. И все же он чувствовал себя обманутым, сердился на Сунь и презирал ее. На следующий день нежданно-негаданно пришла она сама. Едва Фан увидел ее, обида его рассеялась, как туман в лучах солнца. Она приходила и раньше, но никогда ее появление не приносило столько радости. Фан стал расспрашивать, как она провела каникулы — они не виделись со времени его поездки в Гуйлинь. Она сказала, что хотела прийти поблагодарить Синьмэя и его за привезенные из Гуйлиня вещи, но простудилась. Сегодня она пришла вместе с Фань, у той были с собой книги! «Небось пьесы!» — ухмыльнулся Хунцзянь и спросил, не видела ли она «дядю Чжао».
— Я не лезу, куда меня не зовут! Она не звала меня в провожатые, а только спросила, в какой комнате живет господин Чжао. Я ей ответила, а сама пошла сюда — у меня есть дело!
— Вряд ли Синьмэй поблагодарит вас.
— Ах, как трудно всем угодить! — сказала Сунь, но веселая улыбка противоречила смыслу ее слов.— Я ведь узнала о приеме у госпожи Ван только вечером, когда вернулась Фань.— Тут она сообразила, что затрагивает деликатную проблему, и переменила тему.— Так вы видели эту знаменитую красавицу?
— Сам не понимаю, зачем супруги Ван затеяли вчерашний ужин! А, хозяйку я встречал и раньше, но впервые слышу, что ее считают красавицей. Впрочем, она такая пухленькая...
На столе у Фана лежал четырехцветный карандаш «супернормаль», привезенный из Германии. Сунь выдвинула красный стержень и нарисовала на промокашке красные губы, а пониже два ряда красных черточек, по-видимому ногти.
— Вот вам обобщенный портрет госпожи Ван.
Фан подумал, потом рассмеялся:
— Действительно похоже! Оригинальная идея.
Когда к вам в комнату входит чужая кошка, она
сначала таится, и лишь после того, как она мяукнет, вы узнаете о ее присутствии. Так же и со словами — их смысл мы осознаем иногда лишь по истечении какого-то времени. Сунь, как вошла, сразу сказала, что у нее есть дело в мужском общежитии, но Фан не придал этому значения. Теперь ее фраза внезапно ожила в его памяти. Может быть, она шла к Лу Цзысяо, а к нему заглянула по дороге? Но как ни хотелось ему выяснить истину, он не желал обнаруживать свое любопытство и начал издалека:
— Я вчера впервые встретился с Фань, она человек весьма интересный. Как вы с ней — легко уживаетесь?
— Для нее существует одна госпожа Ван — да теперь еще господин Чжао. Скажите, вы вчера ничем ее не обидели?
— Я? Нет. А в чем дело?
— Вернувшись после ужина, она вас ругала... Ой, я проговорилась!
— Странно. А за что она меня ругала?
— Да ни за что,— улыбнулась Сунь.— Говорила, что вы все больше молчали, никем не интересовались, были заняты только едой.
— Какой вздор! — возразил Фан, покраснев.— Меня и пригласили-то для компании, чем же мне было заниматься, как не едой?
Сунь бросила на него быстрый взгляд и сказала, играя карандашом:
— На слова Фань, разумеется, можно не обращать внимания... Она еще называла вас чурбаном, ЫоскЬеас1, говорила, что вы не помнили даже, в шляпе пришли или нет.
Фан расхохотался:
— Ругать меня действительно стоило, хоть и за другое, но об этом я расскажу как-нибудь потом. Но ваша Фань... (Сунь заявила, что Фань вовсе не ее.) Ладно, ладно, ваша соседка не очень-то деликатна — любит за глаза бранить людей. Если Синьмэй на ней женится, ему придется распрощаться со старыми приятелями. Кстати, она и вас поминала!
— Наверняка не добрым словом. Что же она говорила?
Хунцзянь заколебался — пересказывать или нет. Но Сунь настаивала, улыбка сошла с ее лица. Фан по опыту уже знал, что ему не отвертеться, но решил сказать не всю правду:
— Ничего особенного. Что-то рассказывала о том, что вы переписываетесь с одним человеком, но я не вижу в этом ничего необычного, можно было и не упоминать.
Лицо Сунь запылало таким гневом, что Фан отвел глаза. От одного ее взгляда в это мгновение вспыхнул бы бак с бензином. Швырнув на стол карандаш, она запальчиво произнесла:
— Дрянь! Кто ее просит рассказывать об этом? Мне он и так противен. Ну, я с ней рассчитаюсь!
На душе у Фана стало легче, и он поспешил взять вину на себя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54