Когда старики влюбляются, их невозможно спасти, как загоревшийся старый деревянный дом. Нынешнее спокойное и ровное, не обременяющее душу чувство, пожалуй, лучше — во всяком случае, удобнее,— чем всякое другое. И верно, есть смысл поскорее покончить с брачными формальностями. Чжао утверждает, будто Сунь «приложила большие усилия». И прекрасно: значит, она сочла Фана достойным этих усилий, поэтому он должен относиться к ней еще лучше. А он бросил ее одну в номере! Он ускорил шаги и по дороге купил ей личжи и драконов глаз
Когда Фан вошел в номер, лампа в нем не горела, лишь из коридора проникало немного света. Полагая, что Жоуцзя уснула, он на цыпочках направился к столу, чтобы положить фрукты, но по дороге опрокинул стул, ушибив при этом колено. «Какой болван оставил его посреди комнаты!» — выругался он шепотом, забыв, что этим «болваном» был он сам.
Он подумал, что грохот разбудил Жоуцзя, но она не спала. После его ухода с Чжао недомогание и одиночество долго не давали ей покоя. Чувство обиды росло, как проценты на деньги, занятые у ростовщика. И Сунь уже с нетерпением ждала его прихода, чтобы расквитаться, слышала, как он открывал дверь, но не хотела заговорить первой. Падение стула чуть было не заставило ее рассмеяться и подобреть, но она поборола эту слабость. Теперь у нее было две возможности: или сказать, что она глаза проглядела, дожидаясь его возвращения, или пожаловаться, что он спугнул ее с большим трудом пришедший сон. Пока она думала, какой из вариантов прозвучит весомее, Фан, обеспокоенный ее неподвижностью, включил свет. Сунь уже больше часа лежала в темноте, и теперь свет ослепил ее. Она повернулась спиной к лампе и протяжно вздохнула. Фан успокоился, снял с себя мокрую от пота шелковую рубашку и промолвил с заботой в голосе:
— Извини, что разбудил. Хорошо спала? Тошнить перестало?
— Я едва-едва заснула, а ты устроил такой грохот. Сам оставил стул на проходе, а кого-то ругаешь!
Она говорила, лежа лицом к стене. Фан не расслышал и переспросил. Она перевернулась в постели:
— Я смертельно устала, громче говорить не в состоянии. Неужели тебе нисколько не жаль меня? (На самом деле она уже повысила голос на целый тон.) Ты как сидел на этом стуле посреди комнаты, так там его и оставил. Ну как же, Синьмэй явился за тобой, будто владыка ада прислал его по твою душу. Ты и помчался за ним, забыв обо всем на свете.
Слыша ее сердитый тон, Фан заговорил жалобно:
— Конечно, я был неловок, но сам же и пострадал — колено себе зашиб (этот ход не принес желаемых результатов). Бедная, ты так долго не могла заснуть? Хочешь свежие личжи — ты же, наверное, ничего не ела...
— Значит, ты сам отдаешь себе отчет в том, что долго не возвращался? Конечно, ты мог не приходить до утра — встреча со старым другом, еда, вино, веселье... А я хоть умри тут, в гостинице, кому до меня дело!
В ее голосе уже слышались рыдания, она снова отвернулась от него. Не зная, как быть, Фан присел на край кровати и попробовал ласково повернуть ее лицо к себе:
— Прости, я и вправду задержался. Не надо сердиться. Ты же сама велела мне идти.
Она отбросила его руку:
— А сейчас я велю тебе убрать потную руку с моего лица, слышишь? Ха, я велела ему идти! Тебе же самому этого хотелось, как я могла удержать? Да удержи я тебя, ты бы дулся весь вечер.
Оскорбленный Фан убрал руку и пересел на стул:
— Так ведь все равно ссоримся. Почему же ты тогда не сказала откровенно, что не хочешь отпускать меня. Откуда мне знать, что у тебя внутри, я же не эхинококк.
Сунь опять повернулась к нему и отчужденно сказала:
— Если бы ты любил меня по-настоящему, ты все
понимал бы без подсказки. Но тут уж ничего не поделаешь. Верно, ты заботишься обо мне, только когда я специально об этом попрошу. Случайный попутчик и то не оставил бы меня одну, больную, а ведь считается, что ты — близкий, любящий человек.
— Если бы случайный попутчик повел себя так, как ты говоришь, он стал бы по меньшей мере твоим поклонником!— усмехнулся Фан.
— Не лови меня на слове, может быть, я имела в виду женщину! Да, с женщиной-то было бы лучше, а мужчины... Вам только и нужно, чтобы мы уступали вашим прихотям...
Фан почувствовал себя задетым. Он подошел к кровати:
— Ну, довольно препираться. Я вовсе не хочу ссориться. А впредь пусть меня тащат насильно, пусть даже бьют — я от тебя ни на шаг. Хорошо?
По лицу Жоуцзя пробежала тень улыбки:
— Не строй из себя жертву. Твой лучший друг и без того твердит, что я подцепила тебя на крючок. Что же он будет говорить, если я не стану тебя отпускать? Один раз я покапризничала, но в дальнейшем рта не открою, хоть ты до рассвета не возвращайся. Иначе я тебе скоро опротивею.
— Ты несправедлива к Синьмэю. Он к нам прекрасно относится, интересуется всеми нашими делами. Ты можешь поговорить сейчас о серьезных вещах?
— Начинай, я послушаю. Какие это такие серьезные вещи? Мне нужно сделать каменное лицо? — спросила она, хохотнув.
— Тебя тошнило не от того, что ты ждешь ребенка?
— Что? Какой вздор! — решительно заявила она.— Но если это и вправду так, я тебе не прощу. Я не хочу детей!
— Простишь ты мне или нет — это другой вопрос, но нам надо быть готовыми. Поэтому Синьмэй рекомендует нам поскорее оформить брак...
Жоуцзя вскочила, ее глаза расширились, лицо вспыхнуло злобой:
— Ты рассказывал Чжао Синьмэю о наших делах? Да ты не человек после этого! Небось еще хвастал...— Тут она с силой ударила кулаком по краю постели.
Фан отступил в испуге:
— Жоуцзя, ты ошибаешься! Я все тебе объясню!
— Не желаю я слушать твоих объяснений! Ты унизил меня, как я теперь буду смотреть людям в глаза? — Она снова упала на кровать, закрыла глаза руками и зарыдала; грудь ее высоко вздымалась.
Разумеется, сердце Хунцзяня было скроено отнюдь не из водонепроницаемого материала — оно быстро размокло. Он присел у изголовья, отнял ее руки от глаз и стал вытирать слезы, уговаривая ее, как маленькую. Устав плакать, она выслушала подробный пересказ его беседы с Чжао и сказала сиплым голосом:
— Наши дела его не должны касаться, он мне не опекун. Неужели ты такой бесхарактерный, что готов во всем подчиняться его указке? Иди тогда на свадьбу один, незачем тянуть меня за собой.
— Ну, что ты говоришь! Вовсе я не подчиняюсь никакой указке, давай все делать так, как ты пожелаешь. Да, ты еще не пробовала личжи, что я купил! Хочешь? Вот и хорошо, ты лежи, я их сам очищу.— Он пододвинул к кровати столик и корзину для мусора.— Фрукты я купил на сэкономленные деньги, потому что в ресторан и обратно шел пешком. Конечно, у меня и без того хватило бы денег, но так я вроде бы действительно отдаю тебе что-то свое.
Лицо Сунь, на котором еще не высохли слезы, смягчилось:
— Не стоило утомлять себя ради этих денег. Да их и не хватило бы на твою покупку.
— Хватило, потому что я умело торговался!
— Когда это ты умел торговаться! Купишь втридорога, а еще хвастаешься, что выгадал... Только ты и сам ешь, нечего мне одной скармливать.
— Вот я и женюсь на такой умнице потому, что сам в делах не силен.
Сунь бросила на него быстрый взгляд:
— Друзья тебе ближе, чем жена.
— Опять ты за свое! Что же мне, порвать с друзьями, по-твоему? А теперь и ты грозишь не пойти на свадьбу, так что и умной жены я лишусь...
— Не выдумывай. Время уже позднее, а я днем так и не заснула. У меня, наверное, глаза распухли, завтра будет стыдно показаться на людях! Дай зеркало!
— Веки самую малость припухли,— соврал Фан,— выспишься, и все будет в порядке. Зачем сейчас смотреться в зеркало?
— Я все равно собираюсь умыться и прополоскать рот.
Позже, приняв ванну, Фан опять подошел к постели невесты:
— Я видел, твоя подушка мокра от слез. Хочешь, я возьму ее, а тебе дам свою, сухую?
— Глупенький, да я ее просто перевернула,— растроганно произнесла Сунь.— А как твое колено, все еще болит? Давай перевяжу.
После ванны ушибленное место продолжало ныть, однако Фан заявил:
— Все прошло, спи спокойно.
— Хунцзянь, признаюсь, от твоих слов мне стало как-то не по себе. Со свадьбой, пожалуй, надо поступить так, как ты предлагаешь.
Хунцзянь, расчесывавший волосы после мытья, отложил щетку, наклонился и поцеловал ее в лоб:
— Я же знал, что ты самая разумная, самая послушная.
Жоуцзя удовлетворенно вздохнула, повернулась к стене и тут же погрузилась в глубокий сон.
Все остальные дни этой недели молодые провели в беготне, хватаясь то за одно дело, то за другое. Благодаря содействию одного из родственников Синьмэя, регистрация брака не встретила препятствий со стороны гонконгских властей. Потом новобрачные писали письма родным с просьбой прислать денег на свадебные кольца и туалеты, фотографировались во взятых напрокат костюмах, созывали гостей, переселялись в более комфортабельную гостиницу, снова писали родным, медлившим с переводом. Свадебная церемония совершалась по упрощенной процедуре, и тем не менее они остались бы совсем без средств, если бы не щедрое подношение Чжао. Не имея ни текущих поступлений, ни твердых видов на будущее, Хунцзянь старался экономить на всем, предлагал даже не заказывать новых туалетов или в крайнем случае заказать поскромнее. Но Сунь заявила, что хотя она не тщеславна и не расточительна, она считает, что свадьба бывает раз в жизни и ее надо отметить, как положено. Сколько можно урезать себя? К тому же одежду из хорошего материала можно будет носить не один сезон. Усталые и изнервничавшиеся, они не удержались от ссоры.
— Я вообще не собиралась устраивать свадьбу здесь,— шумела Жоуцзя,— это твоя идея. Ты что же, хочешь, чтобы я выглядела нищенкой? Здесь у нас ни одного родственника, не то что о помощи попросить —посоветоваться не с кем. Все приходится делать самой. И я с ног сбилась от усталости. А дома и помогли бы во всем, и с деньгами было бы легче. Папа с мамой кое- что отложили на мою свадьбу. Ты тоже должен написать отцу насчет денег. Ведь если бы свадьба была в Шанхае, им пришлось бы потратиться! Они и так немало сберегли на нашей помолвке.
Пожив в Европе, Хунцзянь узнал девиз «три П» («Пусть Папаша Платит»): молодые люди там любят кричать о своей самостоятельности, а в трудную минуту охотно запускают пальцы в отцовский кошелек. Поэтому он не стал перечить невесте, а сел и написал отцу. Жоуцзя прочла черновик письма, нашла его недостаточно откровенным и не очень убедительным и выразилась в том духе, что надо написать по-другому:
— Почему ты обращаешься к отцу так церемонно? Не чувствуется никакой родственной теплоты! А я пишу папе запросто, без черновиков.
Фан обиделся, как начинающий литератор, которого впервые покритиковали, отбросил перо и вообще отказался писать.
— Не хочешь — не пиши, обойдемся без ваших денег. Достаточно будет моего письма.
Закончив свое послание, она показала его Фану. Оно действительно было очень теплым — все «папочка» да «мамочка». В конце концов он тоже отослал свое письмо, не показав его Жоуцзя. Вскоре выяснилось, что тревога за состояние Жоуцзя была напрасной. Сунь стала ворчать на Фана за то, что поддался уговорам Синьмэя и затеял эту скоропалительную свадьбу. Но отменять торжество было поздно — приглашения разосланы, приготовления подошли к концу.
Первые дни после свадьбы прошли в нетерпеливом ожидании ответа родителей и далеко не походили на безмятежную жизнь в Гуйлине. Наконец обе семьи прислали телеграфные переводы. Билеты молодоженам на пароход Чжао заказал еще раньше. Его мать как раз в эти дни добралась до Гонконга и теперь готовилась к полету в Чунцин. Перед отплытием молодые отправились в верхнюю часть города, где жил Чжао, чтобы навестить его мать, распрощаться и вернуть деньги за билеты.
Они передали через привратника свою карточку. Сразу же выбежал Чжао и повел их в дом, повторяя, что польщен визитом «госпожи свояченицы». Сунь протестовала против такого титула, однако «дядя Чжао» настаивал. Потом он приостановился и сказал:
— Хунцзянь, ты пришел не совсем удачно: у нас сейчас Су Вэньвань. Она приехала в Гонконг позавчера, узнала, что здесь моя мать, и захотела с ней повидаться. Я нарочно выбежал навстречу, чтобы предупредить тебя на случай, если ты не пожелаешь ее видеть. Только имей в виду, что она знает о твоем приходе.
Фан покраснел и посмотрел на Жоуцзя:
— Пожалуй, мы дальше не пойдем, ты уж поклонись от нас своей матушке. А вот деньги за билеты.
Чжао стал говорить, что деньги не возьмет. Тут подала голос Жоуцзя:
— Раз уж мы пришли, надо повидаться с госпожой.
Она была в новом платье и потому чувствовала себя
куда увереннее, чем раньше. Кроме того, ее жгло любопытство. Хунцзяню тоже было интересно взглянуть на Су Вэньвань, хотя он и побаивался встречи с нею. Чжао повел их в гостиную; перед входом Хунцзянь повесил на крюк свою соломенную шляпу, а Жоуцзя посмотрелась в зеркало.
Су Вэньвань заметно располнела с прошлого года, одета она была еще более модно: ее ципао, скроенное на европейский манер, плотно облегало фигуру; на нем чередовались розовые, желто-зеленые и белые полосы, напоминая флаг какого-то небольшого европейского государства. Подле молодой женщины на столике лежала широкополая соломенная шляпа, в сравнении с ней летний зонтик Жоуцзя выглядел устаревшим на целую эпоху. Фан отвесил глубокий поклон. Мать Чжао приветствовала его стоя, а Су, не вставая, протянула:
— А, господин Фан! Давненько не виделись. Как поживаете?
— Госпожа Фан! — представил Чжао новую гостью.
Су сделала вид, что только теперь, после слов Чжао, заметила Жоуцзя и кивнула ей, охлестнув ее взглядом, как плетью, с ног до головы. Жоуцзя от этого взгляда стало не по себе. Су обратилась к Синьмэю:
— Госпожа Фан — дочь того самого управляющего меняльной конторой... нет, сберкассой... Ах, у меня такая скверная память!
Фан с женой слышали ее реплику, и оба залились краской, но сочли неудобным отвечать, поскольку она спрашивала пониженным против обычного голосом, показывая тем самым, что вопрос ее не предназначался для других ушей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54