Все местные блюда Гао давно приелись, но шел уже пятый час, пробуждалось чувство голода, и мысль о еде тревожила его воображение.
Добравшись до места назначения, шанхайская группа распалась, как разбивается в брызги волна при ударе о берег. Но в день приезда Фан и остальные трое мужчин еще сходили вместе в город постричься и помыться в бане. Вернувшись, они увидели на белой доске для объявлений розовую бумажку, извещавшую о том, что в половине восьмого студенты отделения китайской филологии устраивают чай в честь господина Ли Мэйтина. Тот донельзя обрадовался, но вслух сказал:
— Экая досада! Я так устал, хотел сегодня лечь пораньше... Эти ребята такие восторженные, не задумываются, что и как. И откуда они узнали о моем приезде, как вы полагаете, господин Чжао?
— Безобразие! — зашумел Синьмэй.— Почему студенты отделения политических наук не устраивают вечера в мою честь?
— А куда спешить? Кстати, может быть, вы сегодня сходите вместо меня? А я бы лучше поспал.
Гу Эрцянь вздохнул и покачал головой:
— Что ни говорите, а занятия китайской литературой приучают к вежливости. Студенты других факультетов не умеют так ценить своих наставников.— Тут он захихикал и посмотрел на Ли Мэйтина так, что господу богу стоило пожалеть, зачем он не дал человеку собачий хвост, виляние которого придало бы словам Гу еще большую убедительность.
— А вот я даже не знаю, на каком отделении буду
работать. В телеграмме ректора об этом ничего не говорилось,— заметил Фан.
— Это не имеет значения! — поспешил ответить Чжао.— Ты можешь преподавать философию, китайскую литературу...
— А вот на это нужно мое согласие! — рассмеялся Ли Мэйтин.— Рекомендую вам, господин Фан, подлизаться ко мне — тогда все легко уладится.
Тут пришла Сунь и сообщила, что ее поселили в общежитие для студенток вместе с воспитательницей по имени Фань. Девушка тоже сказала Ли Мэйтину комплимент в связи с вечером в его честь. Тот небрежно усмехнулся и предложил:
— Мисс Сунь, зачем вам работать в отделении иностранных языков? Шли бы ко мне в ассистенты! И на сегодняшний вечер мы можем отправиться вместе.
Потом всей компанией ужинали в маленькой харчевне близ университета. Ли не участвовал в застольной беседе, не замечал того, что подавали на стол. Все решили, что он готовится к выступлению на вечере. Но он возразил:
— Ерунда! Чего тут. готовиться!
Около девяти часов, когда Фан уже зевал и хотел лечь, к нему и Чжао Синьмэю в комнату вошел Ли Мэйтин. Приятели принялись было шутить, но заметили, что тот не в себе.
— Что, вечер уже кончился?
Ли молча плюхнулся на стул и запыхтел, как паровоз под парами. Его стали настойчиво расспрашивать. Тогда он ударил кулаком по столу, обозвал ректора мерзавцем и заявил, что дойдет до министерства просвещения, но своего добьется. Хорош ректор! Отправился к кому- то на ужин да так и не появился на вечере — это же прямое пренебрежение служебными обязанностями!
Оказалось, что чаепитие на отделении китайской филологии было организовано Ван Чухоу, который действовал согласно известному тактическому правилу — «бить противника в лоб, пока он не успел перевести дыхание». Его поддержали лекторы и ассистенты — четыре человека, приехавших ранее, студентам же оставалось лишь подчиниться указаниям.
Ван знал, что только по стечению обстоятельств ему досталось место, которое ректор обещал Ли, но в таких делах, полагал он, как и в полигамном браке, «старшей считается та жена, которая первой переступила порог».
Вечер был похож не столько на чествование нового профессора, сколько на визит наложницы хозяйке дома. Не успел Ли вместе с сопровождающими от студенчества войти в зал, как почувствовал что-то неладное. Когда же расслышал вдруг, что Вана, именуют «господин заведующий», он и удивился и переполошился. При встрече Ван Чухоу горячо сжал его руки, потом, поглаживая их, словно это были руки любовницы, приговаривал тоном чуть-чуть обиженным, но в то же время почтительным:
— Господин Ли, мы вас ждем уже который день, просто умираем от нетерпения! Господин Чжан, господин Сюэ, не правда ли, ведь только сегодня утром мы говорили о нем? Да, не далее как сегодня утром мы говорили о вас. Наверное, утомились с дороги? Отдохните денек- другой, к занятиям можно будет приступить позже. Я уже составил для вас расписание. Господин Ли, если бы вы знали, как я рад вашему приезду! Когда ректор прислал мне в Чэнду телеграмму с предложением возглавить отделение китайской филологии, я подумал, что возраст у меня уже не тот, дорога трудная — стоит ли менять насиженное место на нечто неизвестное? Я уже решил было отказаться, но Гао Суннянь умеет настоять на своем! Он обратился к моему племяннику (тут преподаватели хором пояснили, что заведующий отделением приходится дядей помощнику министра), тот нажал на меня, и мне стало неудобно отказываться. К тому же здоровье жены требовало смены климата. Приезжаю сюда и узнаю, что вы тоже должны прибыть. Тут я возликовал: значит, дела на отделении пойдут как надо!
Ли Мэйтину пришлось похоронить в душе заготовленную им «тронную речь»; он промямлил что-то в ответ, выпил чашку чая и ушел, сославшись на головную боль.
Чжао и Фан принялись успокаивать Ли Мэйтина. Его уговорили пойти к себе и уснуть, отложив разговор с ректором до завтра. Перед уходом Ли сказал:
— Уж если Гао сыграл такую шутку со мной, своим старым приятелем, будьте уверены, он и вас надует. Но если мы будем держаться вместе, ему придется с нами считаться.
Проводив его, Фан сказал Синьмэю:
— Это же и вправду безобразие!
Тот нахмурился:
— Ничего не понимаю. Не исключено, что здесь просто недоразумение. Может быть, Ли Мэйтин только
думал, что ему обещана эта должность? А то уж слишком бесцеремонно с ним обошлись. Впрочем, такой человек, как он, в роли заведующего — это же анекдот! Какая жалость, что здесь ему не поможет даже визитная карточка, ха-ха!
— Что до меня, так мне весь этот год не везет, и я готов к любой неприятности. Не удивлюсь, если завтра Гао Суннянь и видеть не захочет такого горе-профессора.
— Опять ты за свое? Можно подумать, что неудачи доставляют тебе удовольствие. Я же сказал, что Ли Мэйтину не во всем можно верить. И потом, ты рекомендован мной, значит, я за все в ответе.
Хотя Фан уже принял было решение оставаться пессимистом до конца, однако слова эти подбодрили его, и он подумал, что отчаиваться еще не время.
На следующее утро Чжао первым отправился в кабинет ректора, а Фану велел подождать, пока он сам всего не разузнает. Фан ждал больше часа и вконец истомился. Ему стало казаться, что он зря пугает "себя; ведь Гао сам прислал телеграмму с вызовом — так зачем же руководителю серьезного учреждения отказываться от своих слов? Порекомендовав Фана, Чжао, собственно, сделал все, что мог, так что теперь нужно самому нанести официальный визит ректору и покончить с неизвестностью.
Гао Суннянь встретил его с радостной улыбкой — трудно было представить себе натуру более добрую и открытую. Первым делом он осведомился:
— Вы уже виделись с Чжао Синьмэем?
— Нет еще. Я решил, что мой долг — прежде всего представиться ректору,— ответил Фан, как ему показалось, с достоинством.
«Плохо дело,— подумал Гао.— Видно, Ли Мэйтин задержал Чжао, и теперь самому придется объясняться с этим Фаном».
— Господин Фан, мне хотелось бы побеседовать с вами. Многое я уже высказал господину Чжао...
Фан тут же почувствовал, что беседа не сулит ему ничего приятного, но продолжал стоять с улыбкой, которую никак не мог стереть с лица. Гао же смотрел так, будто ему хотелось как можно скорее избавиться от собеседника щелчком пальцев.
— Господин Фан, вы получили мое письмо?
Обычно, когда человек лжет, он не может координировать движения рта и глаз: рот смело выпаливает неправду, глаза же трусливо отворачиваются от слушающего. Но Гао Суннянь поднаторел в этом искусстве... Кажется, в годы занятий биологией на Западе он слышал не раз, будто льва и тигра можно усыпить, если долго смотреть им прямо в глаза. Правда, никто не поручился бы, что дикий зверь согласится играть с человеком в гляделки, но ведь и Фан был не диким зверем, а самое большее — домашним животным.
Под взглядом Гао Сунняня силой ватт в триста он ощутил беспокойство, как будто это он был виноват в том, что не получил письма и ни с того ни с сего заявился сюда. Но если в письме Гао содержалась отмена приглашения, то нужно быть довольным, что так получилось, подумал он, и стал отнекиваться с таким усердием, как будто это он говорил неправду:
— Нет, не получил. Честное слово, не получил. А что, письмо было очень важное? Когда вы его послали?
— Как? Не получили? — подскочил Гао. Деланное удивление у него получилось куда естественнее, чем неподдельное недоумение у Фана. Какая, однако, потеря для театрального искусства, что он не выступал на сцене, и какое, право, счастье для актеров, которых он непременно затмил бы, всех до одного! — Такое важное письмо! Да, в нынешнее военное время почта работает отвратительно, но раз уж вы здесь, тем лучше: мы можем поговорить лично.
Немного успокоенный, Фан поддакнул ректору:
— Вы знаете, письма из тыла часто не доходят до Шанхая. К тому же часть почты могла потеряться во время боев под Чанша. Если вы послали письмо до этих событий...
Гао Суннянь сделал широкий жест рукой, как бы амнистируя не написанное им письмо:
— Не будем о нем говорить! Я боялся, что, прочитав письмо, вы не согласились бы украсить собой наш университет. Но раз уж вы приехали, пожалуйста, не убегайте, ха-ха-ха! Послушайте же, что я скажу. Хотя я с вами не имел удовольствия встречаться, мне понравилось то, что писал Синьмэй о вашей учености и человеческих качествах. Я тут же отправил вам телеграмму с предложением...
Тут Гао замолчал, проверяя, достаточно ли дипломатичен Фан — дипломат в такой момент не станет напоминать о данном ему когда-то обещании. Но Фан
попался на эту уловку, как рыба на крючок, и тут же зачастил:
— В вашей телеграмме мне предлагалась должность профессора, но не было сказано, какого факультета. Вот я и пришел узнать...
— Я действительно предполагал назначить вас профессором отделения политических наук, поскольку в рекомендации Синьмэя говорилось, что вы получили в Германии докторскую степень. Но в вашей анкете о степени ничего не сказано. (Тут лицо Фана запылало, как у больного с сорокаградусной температурой.) И вообще Синьмэй ошибался, вы не изучали политологии. Вы с ним, очевидно, недавно знакомы? (Судя по цвету лица, температура у Фана поднялась еще на градус, а Гао Суннянь с еще большей уверенностью глядел ему в глаза.) Конечно, меня интересуют не титулы, а подлинные знания. Но министерство установило очень жесткие правила. По вашим данным можно рассчитывать только на должность лектора, профессорскую ставку наверху не утвердят. Но я, веря рекомендациям Синьмэя, готов в порядке исключения предложить вам должность доцента с месячным окладом в двести восемьдесят юаней, причем в следующем учебном году оклад будет повышен. Именно об этом я и сообщал вам в письме, которое вы должны были получить.
Фан вновь стал уверять, что не получал письма, в то же время думая про себя, что и ставка доцента для него как дар небес.
— Официальное приглашение для вас я уже передал Синьмэю. Но вот что именно вы будете преподавать — пока вопрос. Философского отделения у нас еще нет, а отделение китайской филологии уже укомплектовано преподавателями. Остался лишь курс логики для первокурсников, которые будут специализироваться в области грамматики. Это только три часа в неделю, но потом что-нибудь еще придумаем.
Из кабинета ректора Фан выходил с чувством, что душа его бездыханна, будто по ней проехался паровой каток. Он казался себе никому не нужным отбросом, что оставлен Гао Суннянем только из милосердия. Он искал, кому бы излить душившие его стыд и гнев. В комнате он застал Чжао Синьмэя, который сообщил, что даже дело Ли Мэйтина наконец улажено, и теперь можно заняться судьбою Фана. Узнав, что тот уже встречался с Гао Суннянем, Чжао поспешно спросил:
— Ты с ним не разругался? Это ведь я во всем виноват. Я почему-то решил, что ты доктор, и написал об этом в рекомендации...
— Это чтобы одному владеть вниманием мисс Су?
— Ладно уж, чего там вспоминать! Ну, извини, извини...
Чжао принял позу виноватого и тут же принялся хвалить Фана за то, что он показал себя у ректора воспитанным человеком, тогда как Ли Мэйтин орал и вел себя непристойно. Фан поинтересовался, как же все-таки решился вопрос с Ли Мэйтином. Чжао усмехнулся:
— Я по просьбе Гао Сунняня долго уговаривал его, а он заявил, что станет работать лишь в том случае, если университет купит его лекарства по его же ценам. Да, я же должен сообщить об этом ректору. Совсем вылетело из головы, все думал о твоих затруднениях!
Раздражение Фана стало уже утихать, но узнав, что Гао будет покупать на государственные деньги привезенную Ли контрабанду, он снова вышел из себя. Как же, у всех есть способы восполнять утерянное, один он во всем терпит убытки. Когда Гао Суннянь прислал приглашение на ужин в честь новоприбывших преподавателей, он стал было капризничать, отказываться, но не устоял перед уговорами Синьмэя. К тому же под вечер ректор нанес ответный визит и как бы вернул ему самоуважение.
Хотя у Синьмэя не было с собой, как у Ли Мэйтина, компактной, удобной для перевозки антологии китайской литературы, все же он привез десятка полтора справочных пособий. У Фана же было всего несколько книг — «Социальная история Запада», «История первобытного общества», «Историческая библиотечка» — которые не могли помочь ему в преподавании логики. Он переполошился и хотел уже просить у Гао Сунняня разрешения читать сравнительную историю цивилизаций или китайскую литературу, но первый из этих курсов вообще не предусматривался, а второй уже был обещан другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54