И еще я решил, что свадебные фотографии, на которых молодожены выглядят веселыми и довольными, делаются не в день свадьбы.
— Великое открытие! Ты лучше скажи, как Су в тот день вела себя с тобою.
— Я постарался, чтобы она меня не видела, разговаривал с одной Тан.— При этих словах сердце Фана упало, словно выброшенный из почтового вагона ящик, Фан даже испугался, не слышал ли Чжао стука падения.— Она была свидетельницей невесты. Увидев меня, спросила, не пришел ли я учинить драку, просила не шевелиться, когда молодых будут осыпать серпантином — еще подумают, что я хочу бросить гранату или плеснуть кислотой. Интересовалась моими планами; я сказал, что уезжаю, но о тебе не упоминал — вдруг ей это будет неприятно.
— Правильно сделал. Не надо меня поминать, не надо,— машинально повторял Хунцзянь, а сам чувствовал себя узником в темном каменном мешке: на миг вспыхнул огонь, он даже не успел рассмотреть ничего вокруг, и вновь воцарилась мгла. Он представил себя пассажиром в поезде: вот при свете станционного фонаря мелькнуло дорогое лицо, но не успел даже вскрикнуть, а перрон уже далеко позади, краткость встречи лишь подчеркнула всю бесконечность разлуки. Фан про себя выругал Чжао за несообразительность.
— Поговорить как следует нам не удалось — к ней прилип шафер, приятель Цао. По-моему, Тан Сяофу ему очень приглянулась.
И тут, словно острый шип, пронзила сердце Фана неуемная злоба против Тан. Сдерживая дрожь в голосе, он воскликнул:
— Меня эти люди не интересуют, прошу больше о них не рассказывать.
Чжао сначала опешил, потом понял, в чем дело, и положил приятелю руку на плечо:
— Посидели, и хватит, ветер все усиливается, нам завтра рано сходить на берег...
Он зевнул и направился в каюту, но с одной из соседних скамей его окликнула Сунь. Он удивился, что это она так поздно засиделась на палубе. Оказалось, девушка вышла подышать воздухом, отдохнуть от возни и капризов ехавшего в ее каюте ребенка. Чжао поинтересовался, не укачивает ли ее.
— Нет, не очень. А вам с господином Фаном, наверное, приходилось попадать в настоящие бури?
— Случалось. Только мы с господином Фаном ездили по разным маршрутам.— Тут Чжао толкнул приятеля в бок, потому что его молчание становилось уже невежливым. Чтобы хоть на время отвлечься от душевной муки, Фан начал припоминать разные подробности о своих плаваниях. Он рассказывал о летучих рыбах, и девушка слушала его как зачарованная. Потом она спросила, не видел ли он китов. Наивность вопроса показалась Чжао подозрительной.
— Видел, и очень много,— ответил Фан.— Одна наш корабль чуть не застрял между зубами кит;
Глаза у Сунь стали круглыми, как нимбы святых картинах Джотто, а Чжао еще больше насторожил и сказал:
— Хватит выдумывать, пошли в каюту.
Однако Фан принялся уверять девушку, что говорит сущую правду.
— Вы же знаете, есть люди, которые смотрят, слушают и спят с раскрытым ртом. Вот и этот кит спал после обеда, разинув пасть. Хорошо, что между зубами у него застряли огромные куски мяса, а то наш пароход могло бы затянуть в зев. А как же? Такие случаи и в книгах описаны!
— Господин Фан обманывает меня, правда? — обратилась девушка к Чжао. Тот презрительно хмыкнул:
— Ну, довольно, нам пора спать. Мисс Сунь, отец поручил мне опекать вас, так что извольте возвращаться в каюту, а то, чего доброго, простудитесь.
— Заботливый дядюшка! — ухмыльнулся Фан. Чжао украдкой дал ему сильного тумака по спине, а вслух заявил:
— Господин Фан — большой мастер пересказывать детские сказки.
Фан улегся на койку и тут же почувствовал, как боль снова сжала ему душу. Отгоняя ее, он заговорил:
— Однако крепко же ты стукнул меня, до сих пор чувствуется.
— А ты не завирайся! Впрочем, эта девица себе на уме. Пожалуй, взяв ее с нами, я поступил неосмотрительно. Она как твой кит с разинутой пастью, так и норовит проглотить кого-нибудь, кто попроще,— тебя, например.
Фан стал кататься по койке, смеясь над излишней бдительностью Чжао — сначала от души, потом через силу, только чтобы ни о чем не думать.
— По-моему, она слышала все, о чем мы говорили. Я же предупреждал, что не надо так громко. Посуди сам, разве девушка с университетским образованием может быть такой наивной? «Не правда ли, господин Фан обманывает меня».— Чжао, как ему показалось, очень похоже передразнил Сунь.— Если бы я не сказал, что ты сказки рассказываешь, она, уж поверь, попросила бы у тебя книгу, в которой обо всем этом рассказано.
— Ну и пусть попросила бы, я бы сказал, что при себе у меня нет.
— Ты не понимаешь, одалживать у мужчины книгу, потом возвращать ее — всем этим женщина прекрасно пользуется для завязывания отношений. Вот так зачастую и начинается флирт.
— Послушать тебя, так даже не по себе становится. Но по отношению к Сунь все это — чистейшая фантазия!
— Что же, посмотрим.— Синьмэй улыбался каким-то своим мыслям, глядя в потолок.— Ну что же, на сегодня хватит, я хочу спать.
Хунцзянь чувствовал, что сон для него будет сейчас столь же недостижим, как сама Тан Сяофу, и обреченно готовился к долгому одинокому путешествию через предстоящую ночь. Он пытался еще раз заговорить с соседом, но Чжао не ответил, и Фан, не ожидая уже ниоткуда спасения, отдал душу во власть тоски, тут же вгрызшейся в нее, как шелкопряд в грену.
Рано утром пароход остановился довольно далеко от входа в порт, и только к полудню появились два катера, чтобы перевезти пассажиров в гавань. Для пассажиров первого и второго классов предназначался совсем небольшой катер — его палуба была метра на полтора ниже борта парохода. Раскачиваемый волнами, он то и дело отходил в сторону, и между двумя судами образовалась жутковатая на вид щель, готовая поглотить смельчаков. Проклиная пароходную компанию, пассажиры тем не менее храбро прыгали на катер; обошлось без несчастных случаев, хотя многие потом чувствовали себя неважно, сидели хмурые и молчаливые.
На палубе была теснота. То и дело кто-нибудь из команды кричал: «Ложимся на левый борт, просим нескольких пассажиров перейти на правый!» И тут же: «Куда вы все бросились на правый, жить надоело, что ли?» Среди пассажиров расползались разные слухи. В частности, Чжао узнал, что гостиницы в городе якобы переполнены. Он сказал Фану, что если они будут дожидаться Ли и Гу, всем придется ночевать на улице, потому что третьим классом едет несколько сот человек. Было решено, что Чжао и Сунь с вещами сразу поедут искать гостиницу, а Фан останется на берегу ждать остальных попутчиков. Устроив для всех номера, Чжао вернется на пристань. Едва он и Сунь уехали, раздался сигнал воздушной тревоги. Фан забеспокоился — и за себя и за оставшихся на пароходе. Потом ему пришло в голову, что с пароходом итальянском компании вряд ли что случится — Италия как-никак в союзе с Японией. Значит, надо спасать в первую очередь себя. Однако никто не бежит с пристани сломя голову. Выяснилось, что дан был Сигнал предварительного оповещения, на
лет не состоялся, и через час дали отбой. Стал швартоваться второй катер, до отказа набитый людьми. Фан и подоспевший Чжао издали увидели железный сундук господина Ли, возвышавшийся на носу суденышка; казалось, вопреки законам математики, что часть больше целого, настолько сундук этот подавлял своими размерами. С точки зрения физики невероятным было, что такую махину удалось снять с борта парохода. На лице господина Ли не было обычных черных очков, и его большие белесые глаза напоминали облупленные крутые яйца. Но вот очки извлечены из кармана и водворены на свое место — Ли снимал их, перепрыгивая с палубы катера. Оказавшись на пристани, он стал жаловаться на нервное потрясение, которое испытал во время воздушной тревоги. На сей раз получалось так, будто он пострадал из-за своего благородства, уступив Чжао и Фану свои билеты в первый класс. Тем пришлось рассыпаться в выражениях сочувствия и благодарности.
Зато Гу Эрцянь был в отличном настроении. Он то и дело восклицал:
— Здорово нам повезло! Можно сказать, у смерти в гостях побывали! Уже и не верилось, что снова вас увидим. Я считаю, что весь пароход обязан своим спасением господину Ли; его счастливая звезда не допустила налета! Так мне подсказало предчувствие, а я верю в судьбу. «Не верь небу, верь судьбе»,— говаривал Цзэн Вэньчжэн
Господин Ли, обласканный этими словами, ожил, как ящерица весной, и заулыбался:
— Все большие люди верят в судьбу. Перед отъездом один знающий человек изучил мой гороскоп и сказал, что для меня наступила полоса удачи, все дорожные происшествия должны закончиться благополучно.
— А я что говорил! — захлопал в ладоши Гу.
Тут Фан заметил вслух, что у него как раз полоса неудач, и он боится, как бы это не отразилось на остальных. Господин Гу запротестовал:
— Что вы на себя наговариваете! Нет, вы только представьте себе, как нам сегодня повезло. Мы в Шанхае, как во сне, даже не подозревали, какие опасности подстерегают людей в других городах. И вот все обошлось благополучно. Это надо отметить! Я угощаю.
Немного отдохнув в гостинице, все отправились на ужин. Опрокинув несколько рюмок, Ли Мэйтин совсем ожил — еще недавно выглядел этаким пресмыкающимся после зимней спячки, а теперь порхал, как бабочка летом. Он беспрерывно острил, заговаривал с Сунь о том о сем. Вернувшись в номер, Фан спросил приятеля:
— Ты заметил, как Ли увивается за нашей девицей?
— Мне давно ясно, что он бабник — это его единственная человеческая черта.
Тут из соседнего номера, где жили Ли и Гу, послышался хриплый женский голос. Обычно в китайских гостиницах стены такие тонкие и дырявые, что кажется, будто ты сам находишься в одном номере, а твои уши — в другом. Ли и Гу, как оказалось, договаривались о цене с одной из тех подслеповатых любительниц опиума, которые промышляют исполнением для постояльцев арий из шаосинской музыкальной драмы Гу пригласил поразвлечься и соседей, но Чжао сказал, что из их номера слышно не хуже.
— Э, так не пойдет, придется и вам раскошелиться! Впрочем, господа, это я пошутил.
Фан и Чжао только переглянулись. Фан плохо спал прошедшей ночью и так утомился за день, что заснул в ту же секунду, как голова коснулась подушки.
Наутро он чувствовал себя совершенно свежим. Не вылезая из постели, он думал о том, как нелегко быть мучеником любви, которому полагается не есть и не спать. Как же страдал он позавчера из-за Тан Сяофу! Теперь казалось, вся боль вышла наружу, осталось тупое безразличие. Рядом на кровати зевнул Синьмэй:
— Вот наказание! Только кончили петь за стеной, ты захрапел так, что крышу над головой едва не сорвало. Я уснул, когда уже рассветало.
Фан всегда считал, что спит очень спокойно, ему стало неловко:
— Не может быть! Я никогда не храпел. Это тебе из соседнего номера послышалось. Сам знаешь, какие здесь стены.
— Ты еще скажешь, что это я сам храпел,— не на шутку возмутился Синьмэй.— Будешь отпираться, так я похлопочу, чтобы твои рулады на патефонную пластинку записали.
Осуществи Чжао свое намерение, получилась бы
Одна из разновидностей китайского традиционного театра, в которой все роли исполняют женщины.
презабавная какофония: в ней слышен был бы и шум прибоя, и звериный рев, и тонкий, резкий звук, который забирался все выше и выше, как воздушный змей на готовой оборваться ниточке, а затем резко падал, обращаясь низким гудением. При воспоминании об этом Чжао опять вышел из себя и пообещал в следующий раз свернуть Хунцзяню нос на сторону.
— Ну, будет тебе, будет, это я намаялся за дорогу. А тебя за злость пусть небо наградит храпящей женой, то-то будешь каждую ночь слушать трубный глас.
— Я уж и сам подумал, что ко всем моим требованиям при выборе подруги жизни надо добавить еще один — чтобы не храпела.
— Любопытно, как ты это узнаешь до свадьбы? Разве что на безносой женишься.
Синьмэй соскочил с кровати и набросился на Хунцзяня.
В этот день путникам предстояло продолжать путь от Нинбо до Сикоу — сначала на паруснике, потом с помощью рикш. Не успели они расположиться на палубе, как пошел дождь. Поначалу казалось, что редкие шаловливые капли, устав кружиться, легко касались палубы, чтобы отдохнуть перед дальнейшим полетом. Потом они сделались чаще, и пассажиры достали плащи. Один Ли Мэйтин не желал распаковывать багаж из-за такого пустяка. Но дождь все усиливался, отдельные капли вытянулись в нити; на поверхности реки, как на улыбающемся старческом лице, образовались глубокие морщины. Ли уже сетовал, что пожалел новый плащ и спрятал его в сундук, который теперь не раскроешь — весь гардероб замочишь. Сунь предложила ему свой зонтик, показав ему свою непромокаемую шляпу. Совсем новый, из зеленого шелка, зонт служил девушке для защиты от солнца. Она всегда носила его с собой, чтобы его не сломали при погрузке и выгрузке багажа.
Но вот все сошли на берег и направились в чайную. Ли сложил зонтик. От дождя он полинял, и все увидели, что лицо и белая рубашка Ли покрыты желто-зелеными пятнами — ни дать ни взять незаконченный акварельный рисунок. Сунь покраснела и стала извиняться. Ли с кислой физиономией уверял, что .ничего страшного не случилось. Гу громогласно требовал воды для умывания. Чжао отправился на переговоры с рикшами, а Фан, жалея испорченный зонтик, попросил полового стряхнуть с него воду и поставить возле печи. Через некоторое
время от зонта шел уже пар, а вернувшийся Чжао сказал, что дождь кончается, раскрывать его не придется.
В дальнейший путь они тронулись уже в третьем часу, попросив рикш поторопиться. Прошло с полчаса, когда на крутом склоне горы рикша, пыхтевший над сундуком господина Ли, поскользнулся и опрокинул свою коляску. Ли соскочил на землю с криком: «Сундук разбил, бездельник!» Но когда рикша показал ему окровавленное колено, ему пришлось умолкнуть. Прошло немало времени, пока удалось нанять другую коляску.
Вскоре всем пришлось сойти — перед путешественниками был сплетенный из лозы висячий мост без перил, похожий на длинное и тонкое лошадиное седло или на спину одной известной в свое время испанской красавицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54