Я уже здоров, и тем не менее мне будет приятно получить от тебя соболезнование. Сегодня на мое имя пришла телеграмма из государственного университета Саньлюй с приглашением на должность профессора. Университет находится в далеком городке, однако для меня это приглашение — выгодный шанс. Но без тебя я не могу решить, принимать ли его. Каковы твои дальнейшие планы? Если ты собираешься продолжать учебу в Куньмине, я могу поехать в Куньмин, поискать работу там. Если останешься учиться в Шанхае — я не хочу жить ни в каком другом городе. Одним словом, буду цепляться за тебя, преследовать тебя, не давать тебе покоя. Я давно хотел мне... (ох, я вместо «тебе» написал «мне», но это многозначительная описка!). Я давно хотел сказать тебе простые слова, которые непрестанно повторяю в душе. Только для такой несравненной девушки, как ты, мне хотелось бы придумать какие-то совсем новые слова, которые ни один мужчина никогда не говорил ни одной женщине. И все же я могу выразить свои чувства лишь самыми обычными, трафаретными словами... Ты разрешишь мне произнести их? Я так боюсь рассердить тебя! Пообещай же, как государь своему слуге, что не покараешь его за смелость».
На следующее утро Фан попросил шофера Чжоу отвезти письмо, а после работы сам отправился к Тан. У ее дома он заметил автомобиль Су и остановился в нерешительности. Ее шофер между тем снял фуражку и приветствовал его словами: «Господин Фан подоспел в самое время — моя хозяйка тоже только что приехала». Но Фан солгал, будто он проезжал мимо, и велел рикше везти его домой. Он понимал, что его ложь прозрачна и хрупка, как стекло, и что шофер наверняка недоверчиво усмехнулся ему вслед. Но зачем приехала Су? Неужели она хочет навредить ему своими рассказами? Впрочем, вряд ли она догадалась, что его пассия — Тан. К тому же откровенность может в первую очередь самое Су выставить в смешном свете. Успокоив себя таким образом, он стал ждать ответа Тан, однако она молчала. Через день он поехал к ней, но служанка сказала, что молодой госпожи нет дома. Так прошло еще три дня, Фан лишился сна и аппетита. Сотый раз перебирал он в памяти каждое слово из своего письма, но не находил ничего, что могло бы оскорбить девушку. Может быть, ее останавливает то соображение, что ей надо учиться дальше, а он, будучи на восемь-девять лет старше, захочет вскоре играть свадьбу? Но ведь он согласен ждать со
свадьбой и хранить верность сколько угодно, лишь бы она сказала, что любит его. Хорошо же, он напишет еще одно письмо с просьбой принять его завтра, в воскресенье, для важного разговора.
Той ночью подул штормовой ветер, начавшийся утром дождь не прекратился и к вечеру. На сей раз девушка была дома. Фану показалось, что служанка держала себя как-то необычно, но он не придал этому значения. Тан вышла к нему без обычной улыбки, с большим пакетом в руке. Мужество сразу оставило Фана.
— Я приходил дважды, но неудачно... Мое субботнее письмо пришло?
— Пришло. Господин Фан, вы ведь были во вторник рядом, но почему-то не зашли, а я была дома.
От столь официального обращения у Фана перехватило дыхание:
— А почему вы думаете, что я был рядом во вторник?
— Вас видел шофер сестры. Он удивился, что вы не зашли в дом, сказал об этом ей, а она передала мне. А вы напрасно не заглянули, мы как раз беседовали о вашей персоне.
— Она не стоит такого внимания.
— Мы не просто беседовали, но анализировали ваши поступки и сделали вывод, что они непостижимы.
— Что же в них непостижимо?
— Конечно, мы неопытные девушки, многого не понимаем. А господин Фан умеет находить оправдание для всего, что он говорит и делает. В крайнем случае заявляет: «Мое поведение непростительно, мне нечем оправдать себя» — и все должны тут же извинить его. Не так ли?
— Как? Вы читали мое письмо к Вэньвань?
— Сестра показала его мне и рассказала обо всем, начиная с вашей встречи на пароходе.
Лицо девушки пылало негодованием, и Фан не осмеливался встретиться с ней взглядом.
— Что именно она рассказала? — Фан подумал, что если Су преувеличила случившееся, обвинила его в приставаниях, попытках соблазнить ее, он еще сможет оправдаться.
— Вы сами знаете, что вы сделали.
— Позвольте объяснить...
— Сначала объяснитесь с сестрой, если вам есть
что сказать. (Фану всегда нравилась находчивость девушки,— всегда, но не сейчас). Мне известно и еще кое-что. Вот вы живете у господина Чжоу; говорят, он вам не просто родственник, а тесть. Значит, вы уже были женаты? — Фан хотел вставить слово, но Тан недаром была дочерью адвоката — она знала, что обвиняемому нельзя давать возможность оправдаться.— Меня не интересуют детали, он вам тесть, значит, дело ясное. Я не знаю, были ли у вас романы за три года пребывания за границей. Но стоило вам сесть на пароход, как вы сразу же обратили внимание на некую Бао и не отходили от нее ни на шаг. Это верно? И только она сошла на берег, вы сразу же стали ухаживать за сестрой. Дальше я могу не продолжать. Да, еще одно: господин Фан учился в Европе, а диплом у него американский...
Тут Фан даже ногой топнул и закричал:
— Я когда-нибудь хвастал перед вами ученой степенью? Это же было сделано в шутку!
— Господин Фан — человек с юмором, со всеми шутит, а мы простодушно принимаем его шутки за правду.— Ей стало даже жалко Фана, охрипшего от волнения, но она решила довести месть до конца.— У господина Фана слишком богатое прошлое. Я же смогла бы полюбить лишь такого мужчину, который всю жизнь дожидался встречи со мной, у которого нет прошлого. Желаю вам дальнейших успехов.
Словно парализованный электрическим током, Фан слышал слова, обращенные в его адрес, но смысл их до него не доходил. Голова его была будто бы под промасленной бумагой: слова Тан, подобно каплям дождя, отскакивали от нее, а в ушах бедняги стоял непрерывный шум. Впрочем, последнюю фразу он понял, поднял голову — в глазах стояли слезы, лицо сделалось как у ребенка, побитого и обруганного. Тан почувствовала еще большую жалость, но он встал и ушел со словами:
— Вы правы, я обманщик. Больше я не буду ни оправдываться, ни докучать вам.
«Почему же ты не защищаешься? Я поверила бы тебе!» — хотелось воскликнуть Тан, но она промолвила лишь:
— В таком случае всего хорошего.
Она пошла проводить Фана, и все надеялась, что он скажет еще что-нибудь. Дождь лил с прежней силой, и она готова была предложить, чтобы он переждал
у нее непогоду. Фан накинул плащ и нерешительно посмотрел на девушку, не осмеливаясь протянуть ей руку. Не в силах выдержать взгляд его заплаканных глаз, она машинально подала руку и сказала «до свидания». В иных случаях «не посидите ли еще?» звучит как предложение убираться поскорее; в другой раз можно так произнести слова прощания, что человек не тронется с места. Тан это не удалось, и она добавила:
— Вас ждет дальняя дорога? Счастливого пути!
Она вернулась к себе вся разбитая, от возбуждения
не осталось и следа. Служанка сказала с удивлением, что господин Фан почему-то стоит на той стороне улицы и не уходит, несмотря на ливень. Она подбежала к окну — он действительно стоял у ограды особняка напротив, струи дождя, словно плети, хлестали его неподвижную фигуру. Сердце девушки растаяло, и она загадала: если он простоит еще минуту, она поступится гордостью и пошлет за ним слугу. Минута тянулась слишком медленно, она уже собиралась раскрыть рот, но в это время Фан встряхнулся, как мокрый пес, и пошел прочь. Тан уже раскаивалась в том, что поверила кузине, что говорила слишком запальчиво. Кроме того, ее тревожило, что в таком подавленном состоянии Фан может попасть под автомобиль или трамвай. Час спустя она позвонила к Чжоу, но Фан еще не вернулся. Она еще больше обеспокоилась. После ужина она, таясь от домашних, побежала в соседнюю лавку и позвонила оттуда. К телефону долго никто не подходил: старики ушли в гости, а Фан, несколько часов одиноко просидевший в кафе, только что пришел домой и переодевался в сухое белье. Еще на пороге слуга сообщил ему, что звонила барышня Су. Фан вскипел, оцепенение слетело с него. И тут раздался звонок. Фан не реагировал на него. Слуга снял трубку и, не вслушиваясь, возгласил:
— Молодой барин, у телефона барышня Су!
Хунцзянь выбежал из комнаты в одном носке и, не
обращая внимания на присутствие слуги, закричал в трубку сердито и уже слегка гнусаво — начинала сказываться схваченная под дождем простуда:
— Между нами все кончено! Ты слышишь? Кончено! Нечего звонить каждую минуту, бесстыдница! Думаешь, такими приемами удастся завоевать меня? Как бы не так! Желаю тебе никогда не выйти замуж!
Тут он обнаружил, что на том конце провода уже по
весили трубку. Фан едва сам не позвонил Су, чтобы заставить ее выслушать всю предназначавшуюся ей брань. Зато с каким удовольствием выслушал эту тираду слуга, который тут же отправился пересказывать ее на кухню. Тан повесила трубку после того, как услышала «бесстыдница»; она еле сдерживала слезы, голова кружилась.
В этот вечер Хунцзянь с трудом мог поверить, что с ним действительно произошло все то, что осталось в памяти; его бросало в жар, он презирал и ненавидел самого себя. Рано утром следующего дня рикша семьи Тан привез от барышни пакет. Фан вспомнил, что видел пакет накануне, и догадался, что в нем лежат его письма. Вопреки всякой вероятности он подумал, что там может быть и записка от Тан, высыпал содержимое и быстро убедился: ожидания его не оправдались. Расстроенный, он сунул в тот же пакет письма Тан и передал его рикше. Тан узнала коробку из-под когда-то подаренного ею Фану шоколада и угадала, что в ней лежат ее письма. Она держала перед собой закрытую коробку, как бы не решаясь разорвать последнюю связь с Фаном. После паузы — может быть, она длилась какие-то секунды — Тан вскрыла коробку и увидела семь своих писем, конверты которых были вскрыты явно нетерпеливой рукой. Еще больше взволновала ее бумажка с ее адресом и номером телефона — Тан вспомнила, как вручила ее Фану еще в начале их знакомства. Значит, он хранил эту бумажку, как сокровище... И тут она подумала, что резкие слова брани, произнесенные по телефону, могли быть обращены не к ней — ведь когда она звонила в первый раз, слуга принял ее за Су, да и сейчас не спросил, кто звонит. Что же теперь делать? Забыть Фана, вырвать его из памяти? Но когда вырывают зуб, десна еще долго болит, и когда из горшка вырывают выращенное в нем деревце, горшок разрушается.
От переживаний Тан расхворалась и пролежала дней десять, в течение которых Су регулярно навещала ее, не преминув сообщить о своей помолвке с Цао Юаньланом. Сестрица не удержалась от некоторых интересных подробностей: оказалось, что Цао в пятнадцать лет дал обет никогда не жениться, но встреча с Су потрясла его, как трясет японские домики во время землетрясения.
— Он говорит, что сначала боялся меня, даже ненавидел, но потом...—Су не докончила фразы. Дело же обстояло таким образом: однажды Цао с грустной миной на лице сунул в руки Су атласную коробочку и с таинственным видом удалился. В коробочке лежала золотая цепочка с крупным изумрудом, а под ней записка. Сообщить «шаловливому ребенку» ее содержание Су не пожелала.
Когда Тан оправилась от болезни, родные пригласили ее на лето в Пекин. Вернувшись осенью в Шанхай, она попала на свадьбу Су. Шафером был приятель Цао Юаньлана из его литературного окружения. Он старательно, но безуспешно ухаживал за Тан. Наконец он сказал Цао по-английски:
— К черту! Она хочет быть одновременно незабудкой и недотрогой, алой розой и голубым цветком.
Цао высоко оценил высказывание приятеля и в душе пожелал, чтобы оно дошло до ушей Тан. Но через три дня после свадьбы кузины Тан с отцом уехала в Гонконг.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Когда Фан Хунцзянь отправлял Тан ее письма, он действовал в полузабытьи, ничего не ощущая; боль пришла позднее. Горечь, которую он поначалу словно глотал большими кусками, не разжевывая, теперь поднималась обратно подобно жвачке у коров, в измельченном виде, и долго оставалась во рту. Диван и стол в его комнате, деревья и газон за окном, повседневно сталкивавшиеся с ним люди — все оставалось таким же, как всегда. По-видимому, им не было никакого дела до его страданий и его позора. В то же время ему казалось, что вселенная изменилась — точнее, что его личная вселенная выделилась из большой Вселенной, обители всего человечества. Он чувствовал себя бесприютным духом, который издалека взирает на мир людей с их недоступными ему радостями, и на солнце, чьи лучи светят не для него. Но если Вселенная других людей была для него закрыта, то в его вселенную мог проникнуть, и первой это сделала госпожа Чжоу. Как все старшие, она не могла допустить, чтобы у младших были от нее секреты, и считала своим долгом выведать их любым способом.
Едва уехал присланный Тан рикша, как она уже вознамерилась быстро расспросить Фана о смысле подслушанного слугой разговора, но в последний момент сдержалась, из чего следовало, что помимо чувства долга у нее было и чувство такта. Она стала ждать, пока Фан спустится в столовую. Сяочэн обычно ел очень быстро, но в этот день долго возился с каждым куском в надежде услышать разговор матери с Фаном.Потеряв терпение, Сяочэн послал слугу поторопить Хунцзяня к завтраку. Только тогда выяснилось, что молодой человек тайком ушел из дома. Госпожа Чжоу вознегодовала от одного только сознания, что понапрасну сдерживала любопытство.
— Паршивец! Постоялец в гостинице и тот предупреждает прислугу об уходе, а этот ест за нашим столом, зарабатывает у нас деньги, бог знает чем занимается на стороне и даже не считает нужным пожелать доброго утра! Никакого уважения к старшим. А ведь из ученой семьи! Он что — не читал «Троесловия»? «Утром пораньше вставай, матери и отцу должную честь воздавай». Бабы ему голову вскружили, вот он и потерял совесть. А если бы мы, Чжоу, его не поддержали, никакая Су, никакая Тан не стали бы на него смотреть.
Госпожа Чжоу не знала о существовании Тан Сяофу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54