Одно только его радовало: видно, здорово струсили президент и министры, если подняли на ноги всю свою полицию! Но это было плохое утешение, Рихи это сам понимал. Он не хотел признавать себя побежденным, его воля к действию нисколько не ослабела, возбуждение еще больше возросло. PI другие тоже, вероятно, чувствовали то же самое, потому что, быстро обменявшись мнениями, повернули направо по Колодезной.
Среди сердито шагавших мужчин Рихи вдруг заметил старика Бранта, что-то оживленно говорившего. Рихи поспешил к нему. Брант — человек, который знает, что предпринять. К советам Бранта прислушивался даже Артур, Брант — не пустой крикун, а человек дела.
— Ничего не кончено! — услышал Рихи голос Бранта.— Все только начинается. Не попадем на Вышгород сегодня — попадем завтра, послезавтра, когда-нибудь да прорвемся.
Не будь Рихи так возбужден, он сразу заметил бы, что старый Брант, который по возрасту годился ему в отцы, а то и в деды, сегодня вел себя необычно. Он, во-первых, говорил больше, чем всегда (вообще-то он предпочитал слушать других), а во-вторых, шагал быстро, чего почти никогда не делал из-за болезни сердца, От быстрой ходьбы старик задыхался, а временами останавливался, не в силах ступить и шагу от боли в груди. Но сейчас Рихи как будто ничего этого не видел Он подошел к Бранту и спросил нетерпеливо:
— Что же нам сейчас делать?
— А, это ты,— сказал старик, узнав его. Но теперь Брант поступил так, как обычно,— не произнес больше ни слова.
— Мы должны...— Закончить Рихи не смог. У подъема к Люхике-ялг возник затор. Сверху спускалось довольно много народу — видимо, и эти люди пытались пройти на Вышгород. Чей-то громкий, взволнованный голос крикнул, что дверь башни Люхике-ялг заперта, за ней стоит заслон полицейских и этим путем никому не пробраться.
Рихи растерянно посмотрел на Бранта. При тусклом свете уличного фонаря он не мог ясно разглядеть его лицо, но старик уловил его взгляд и пробормотал:
— Как видно, на этот раз захватить Вышгород не удастся.
Рихи не понял нотки юмора в словах Бранта, а если и понял, то не отозвался на нее. По его мнению, сейчас было не до шуток. Он чувствовал, что порыв у людей ослабевает, что возникла какая-то оторопь и, если сейчас же, немедленно что-то не предпринять, все развалится. Долго не раздумывая, он решил здесь же произнести речь, с которой не пришлось выступить в Пожарном доме.
— Товарищи! Братья по классу! — начал он, набрав полные легкие воздуха.— Разве мы добились работы и хлеба, разве смогли накормить голодных детей, оттого что послушались совета социал-фашистов и пошли к буржуазии с черного хода выпрашивать кусочек хлеба?
Рихи перевел дыхание, он слишком напряг голос и чуть не сорвал его.
— А у тебя у самого дети есть? — послышался чей-то громкий насмешливый голос. Рихи мгновенно повернулся в ту сторону. На ступеньках церкви Нигулисте он увидел того же скуластого вожака хлыщей и его ухмыляющихся молодчиков; свет от фонаря падал как раз на лестницу церкви, и Рихи мог бы поклясться, что кричал один из них, может быть, сам вожак.
— Я слышу голос Циммермана,— продолжал Рихи,— именно так рявкают на нас министры и их подручные, когда мы приходим к ним с просьбами. Хватит просить! Надо требовать! С нашими требованиями будут считаться, только если увидят нашу силу. Не то нас сомнут, как четверть часа назад на Русской улице. Мы должны идти на Вышгород!
Больше Рихи ничего не сумел сказать. Выкрик сбил его. Да едва ли его и стали бы слушать.
Толпа снова задвигалась. Большинство народа направилось вниз по Рыцарской улице. Рихи поискал глазами шпану и ее предводителя. На ступеньках уже никого не было. Он, может быть, искал бы их и дольше, но Брант потянул его с собой.
— Нам нельзя отставать,— сказал Брант. Это понимал и Рихи, он послушался и последовал за товарищем. У церкви он все же оглянулся, но и теперь не увидел широкоскулой рожи. Он заметил, что многие из толпы отстали. Почему-то сейчас это его уже не особенно трогало.
Когда дошли до улицы Харью, их было не больше сотни человек. Теперь среди них Рихи увидел знакомые лица — это были люди из комитетов безработных, из профсоюзных объединений. Рихи оставался рядом с Брантом, тот как будто держал его около себя. Рихи слышал, как тяжело он дышит, и замедлял шаг, чтобы беречь силы старика.
Шагали молча. Там, около Пожарного дома, Рихи усиленно разыскивал товарищей, а сейчас, когда они шли рядом, разговаривать как будто уже и не хотелось.
Вот и площадь Свободы. Тут Рихи охватило прежнее волнение: вся сторона, примыкающая к Карловско-му бульвару, кишела людьми. И вообще здесь было больше народу, чем обычно,— и на конечной остановке трамвая в центре площади, и перед строящимся семиэтажным зданием.
Внезапно он услышал цоканье лошадиных подков по мостовой.
— Стервецы! — произнес Брант.
Рихи увидел: на склоне Харьюской горки, на Комендантской улице был выстроен отряд конной полиции. Лошади фыркали и беспокойно били копытами.
А ниже, где кончается Карловский бульвар и начинается Комендантская, стояли рабочие. Рихи узнал их по внешнему виду, по тому, как они держались. Публика понаряднее и прочие зеваки смотрели издали. Но толку от таких зевак никогда не бывает.
Рихи и Брант присоединились к рабочим; влились в толпу и все остальные, пришедшие вместе с ними. Рихи тотчас же ощутил царящее здесь возбуждение. Но и тут люди не могли ничего предпринять, только стояли и бранили правительство. Конечно, и это — своего рода демонстрация, но едва ли она даст такие результаты, какие дал бы поход на Вышгород. А па Вышгород им дорога закрыта. Здесь рабочие подтвердили то, о чем Рихи догадывался: ни с какой стороны на Вышгород пройти нельзя, это уже пытались сделать, но всюду натыкались на полицейские заслоны. На улице Фальги выставлен отряд полиции, у Карловской церкви тоже.
Вдруг все другие звуки заглушило звонкое цоканье лошадиных копыт — эскадрон конной полиции тронулся. Он спускался по Комендантской, прямо на толпу. Рихи слышал, как полицейские понукают лошадей. Чей-то голос не то подстрекал, не то приказывал: «Наезжайте на них, наезжайте!» Неужели действительно врежутся в толпу? Лошади как будто боялись людей. Рихи видел, как ноги полицейских в блестящих сапогах сжимают бока лошадей. Лошади стали напирать на рабочих, оттесняя их все дальше.
Рихи почувствовал, что задыхается от ярости. Вокруг него толпа рассеивалась, люди отступали, никому не хотелось попасть под копыта. Рихи остался на месте. Он сегодня только и делал, что отступал. Больше он не хочет — пусть его хоть затопчут до смерти. Набрав воздуху в легкие, он крикнул изо всех сил:
— Долой власть, которая откармливает полицейских жеребцов!
Он крикнул бы и еще раз, у него в мозгу вдруг родились десятки замечательных мыслей, и кроме этих возгласов ему нечем было встретить насилие. Но он не успел: конные окружили его. Может быть, Рихи и на этот раз сумел бы ускользнуть из рук полицейских, может быть. Но он и не пытался. Он был по горло сыт унижением, он не слушал Бранта, вернее, даже не слышал, что кричит ему Брант, которого люди, убегая, увлекали с собой. Он напряг всю силу воли, чтобы не поддаться страху. Как раз в ту минуту, когда он открыл рот, чтобы снова крикнуть, почувствовал жгучую боль в затылке и понял, что его ударили. Еще один удар дубинки обрушился на него, шапка слетела с головы. Рихи не наклонился за своей истрепанной кепкой, он даже не пригнулся. Нет, он не согнется, он не покорится, пусть его тут же забьют хоть до смерти.
Еще удар.
УДИВИТЕЛЬНЫЙ ДЕНЬ
Аннесу это запомнилось так.
Они с Тийей бежали туда, где сверкало озеро. Правда, его синева, которую они увидели с песчаного холма, сейчас исчезла из глаз, перед ними снова встали дюны. Но ошибиться они не боялись. Эти песчаные гряды, где ровными рядами росли молодые сосны, Аннес знал как свои пять пальцев. По крайней мере, так он с гордостью заявлял. И это не была пустая похвальба, он здесь много раз бродил и раньше. Тогда отсюда еще возили песок в город. Повозки двигались нескончаемой вереницей по бревенчатому настилу, проложенному на дне карьера. На скрипучих повозках с высокими бортами иногда удавалось и прокатиться, ведь не каждый возчик отгонял ребят кнутом. Теперь в песчаных ямах тихо, карьер заброшен. Порой еще можно здесь встретить буйную стайку мальчишек или ищущую уединения пару, но и их становится все меньше. Пирита и Штромка привлекают сильнее, особенно Пирита.
Когда они взобрались на гребень следующего холма, снова возникла переливчатая ширь озера. Теперь оно уже больше не скроется, последняя дюна невысокая.
Аннес то и дело поглядывал в сторону — Тийя не отставала. Ее светловолосая голова порой исчезала за деревьями, но сейчас же появлялась опять. Чем ближе к озеру, тем ниже делались сосенки. Такие были низенькие, что Аннес решил: он сможет через них перепрыгнуть. Попробовал — и действительно получилось. Он побежал еще быстрее и, когда оказался на виду у Тийи, прыгнул снова. И на этот раз удалось. Аннес радовался, что даже не задел пятками верхушку сосенки, настроение у него стало еще лучше. Он вел себя как шалый мальчишка, а ведь ростом уже почти догонял отца.
Сверху казалось, что озеро Юлемисте гораздо ближе. Они бежали долго, а до берега все еще было далеко. Аннес охотно остановился бы перевести дух, но Тийя неслась с той же быстротой все дальше и дальше.
Даже много лет спустя Аннес помнил этот бег. Тийя как будто летела над песком. Голова ее была чуть запрокинута, волосы развевались по ветру. Ветер делал Тийю какой-то другой. Он облеплял ее тело тонким ситцевым платьишком, и то ли от этого, то ли еще от чего, но Тийя, которая бежала сейчас рядом с Аннесом, казалась совсем иной, новой. Десятки раз случалось Аннесу бегать с Тийей наперегонки, но никогда она не бывала такой. Или она всегда была такая, только он этого не замечал? Не Тийя изменилась, а он сам смотрит на нее другими глазами?
Последняя дюна, последний подъем.
Дальше бежать легче, под гору всегда легче. И зем-йя как будто держит лучше, ноги не так глубоко увязают в песке.
Когда до озера уже было рукой подать, Тийя кончила свой сумасшедший бег.
— Жарко! — сказала она Аннесу, тяжело дыша. Лицо ее горело.
— Я уже совсем выдохся,— признался Аннес. Обычно он в таких вещах не признавался.
Они зашагали рядом. Не совсем рядом — их разделяла цепь сосенок, доходивших им до пояса.
— Смотри, какая синяя вода, — сказал Аннес.
— Светло-синяя,— отозвалась Тийя.
Никогда еще Юлемисте не казалось Аннесу таким красивым. Под слабыми порывами ветра вода покрывалась рябью, и тогда озеро словно оживало. Оно сверкало, меняло краски, отливало серебром. А когда ветра не было и вода только еле заметно колыхалась, она становилась синей. Светло-синей, как сказала Тийя.
Они дошли до кромки воды.
— А дно все-таки песчаное!
Аннес торжествующе посмотрел на Тийю. Они спорили насчет дна Юлемисте. Тийя уверяла, что дно мягкое, илистое. Аннес был убежден, что дно твердое, песчаное. Рыхлое, илистое дно тоже кое-где есть, но есть и хорошее, песчаное, на котором нога не проваливается.
Здесь действительно дно было песчаное. Вода нарисовала на песке волнистые линии. Отличное дно. Как на Штромке или на Пирите. Даже еще лучше, потому что здесь нет остро пахнущей морской тины. Только камыши прибило волнами к берегу.
Тийя не стала разглядывать дно. Она вовсе не считала себя проигравшей спор, нет, ее глаза смеялись.
— Вон там начинается более топкое дно,— показала она вправо, где на берегу рос высокий лес.— Там обыкновенная земля и обыкновенное дно. Здесь дно песчаное, потому что дюны. А то было бы и здесь так, как везде. Вообще у Юлемисте дно илистое. Песчаный берег — исключение. А исключение, как ты знаешь, только подтверждает правило.
Тийя всегда умела доказать свое. Потому ли, что Тийя стала в глазах Аннеса совсем особенной, или по другой причине, он не стал спорить хвастаться тем, что оказался прав. Он даже подтвердил ее слова:
— Да, там дно плохое.
Тийя ступила в воду. Не пошла туда, где поглубже, рросто так плескалась у берега. Ее стройные ноги были совсем коричневые, загорели и лицо, и шея, и руки.
Аннес не мог отвести взгляд от девочки. С той минуты, как он увидел Тийю новыми глазами, он все время смотрел на нее. Настроение стало великолепное, он чувствовал себя чертовски хорошо. Хотелось что-то сделать, что-то затеять сейчас же, не медля ни минуты.
— Давай купаться!
Эта мысль возникла у него неожиданно. Аннес знал, что в озере Юлемисте купаться строго запрещено, но сейчас это не имело для него ни малейшего значения. Не дожидаясь ответа Тийи, он начал стаскивать через голову рубашку.
— Не делай глупостей.
Странно было слышать такое от Тийи. Обычно она подбивала других на всякие проделки. А сейчас говорила совсем как взрослая.
Аннес с размаху швырнул рубашку на песок и взялся за штаны.
— На то и жизнь дана, чтоб делать глупости,— засмеялся Аннес.— Иди и ты. Тут вода в десять раз лучше, чем в карьерах.
— Не забывай, что на озере дежурит сторож,— сказала Тийя.
— Сторож всюду не поспеет.
Аннес разделся, оставив только тонкие сатиновые трусики. В трусах, которые летом заменяли и кальсоны, вполне можно купаться. Настоящих, трикотажных купальных штанишек у него и не было. На Тийе было трико, она сегодня в нем загорала.
У Аннеса кожа была еще темнее, чем у Тийи, он загорал быстро.
— Вот как составят на тебя протокол! — предостерегающе сказала Тийя.
Но Аннеса уже нельзя было остановить.
— Я здесь и раньше купался,— похвастался он.— Каждое лето хожу на озеро купаться.
В словах Аннеса была крупица правды. Когда-то он и в самом деле немножко поплескался в Юлемисте. Пять или шесть лет назад, ему тогда и десяти не было, лет семь-восемь, не больше.. Сапожник с семьей отправился на берег озера в лес по ягоды, и мальчишки са« пожника позвали и Аннеса с собой. Черники собрали самую малость, год был вообще не ягодный. Вскоре всем надоело собирать, долго ли будешь гоняться по кочкам за каждой ягодкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25