У Аннеса возникло впечатление, что отец знает о бунте больше, чем директор: отец говорил о конной полиции и Анвельте, а директор не говорил. Но одно Аннес теперь хорошо понял — что бунтовали действительно красные, большевики и коммунисты и что и те, и другие, и третьи—злейшие враги эстонского народа и государства. Тийя тоже болтала, что бунтовщики — красные но что они враги, этого она не знала»
Это скажет Типе он, Лннес, и пусть она не считает себя семи пядей во лбу. Тийя — девчонка, а у девчонок волос долог, да ум короток. Тут Аинесу вспомнилось, что и отец не называл повстанцев врагами, а ведь он знал о бунте больше, чем директор. Поэтому в голове у Анне-са опять возникла путаница, а так как директор без конца повторял одно и то же, стало вдруг нестерпимо скучно. Аннесу стало так скучно, что он забыл спросить директора, кто такой Анвельт и начнут ли теперь расстреливать людей. Аннсс очень обрадовался, когда зазвенел звонок и началась первая перемена.
Во время перемены какой-то верзила из шестого класса подставил Аннесу ножку, Апнес упал на четвереньки. А парень похвастался своему товарищу, что вот так же вчера утром расколошматили красных. Аннес больно ушибся коленом, но не захныкал, а показал долговязому язык. Заплакать было бы позорнее, чем показать язык, но и такой ответ — не бог. Аннес — не какой-нибудь красный враг, чтоб его швырять наземь. Однако ни полицейским, ни военным он тоже не хочет быть, если они такие, как этот оболтус.
Вечером Аннес спросил отца, правда ли, что большевики и красные — враги эстонского народа. На этот раз отец не велел ему замолчать, а в свою очередь спросил — кто это так говорит.
— Директор школы, — ответил Апнес.
— Учителям приходится так говорить,— произнес отец.
Из слов отца Аннес тоже не вынес полной ясности. Он хотел спросить еще о многом, но боялся, что отец рассердится. Отец взялся за газету, а он терпеть не мог, когда ему мешали читать.
В этот вечер Аннес впервые прочел газету. Собственно, не совсем впервые: он и раньше, подражая отцу, брал газету в руки, пытался читать, но вскоре откладывал «Пяэвалехт» в сторону. В ней говорилось о вещах, которые его ни капельки не интересовали. К тому же чтение газеты отнимало много времени. Там была уйма слов, которых он не понимал, которых и прочесть-то не умел, даже по складам. Но сегодня у Аннеса хватило терпения. Правда, и теперь дело шлб туго. Некоторые слова приходилось по нескольку раз складывать по буквам, пока делалось понятно, какое именно слово тут напечатано. Но не всегда и это помогало, слово все равно оставалось неясным. Случалось, что непонятна была целая фраза. Что, например, значило: «Нынешний ответственный момент заставляет покончить с партийными разногласиями»? Несмотря ни на что, Аннес упорно продвигался вперед строка за строкой. Пусть это отняло время, но он все же прочел целую большую статью, где говорилось о бунте. Кое-что стало ему яснее, кое-что показалось еще более путаным. Аннесу было теперь ясно, что Анвельт — вожак красных, а кроме того, еще и организатор. Что значит организатор? То же самое, что в армии — генерал? Сложнее обстояло дело с красными. Аннес теперь понял, что красные, большевики и коммунисты — это одно и то же, как, например, булка и сайка или хозяин и владелец. Но враги ли красные эстонскому народу? Тут Аннес засомневался. Газета, так же как и директор школы, называла красных врагами, однако отец, видимо, думал иначе.
На другое утро к ним зашла Тийя. Она делала очень таинственный вид и в конце концов шепнула Аннесу, что ночью забрали обоих братьев Рихи и, может быть, их уже нет в живых.
— Перестань молоть чепуху! — оборвал ее Аннес, совсем как взрослый. Он буркнул так на всякий случай, чтобы эта зазнайка не думала о себе слишком много. Однако новость, сообщенная Тийей, поразила его как громом.
— Чепуха! Сам ты мелешь чепуху! Выдумал каких-то синих, зеленых и черных! Ничего тебе больше не скажу. Сам газеты читает, а даже этого не знает!
Аннес был совсем ошарашен. Откуда Тийя знает, что он читал газету? Неужели у нее и правда глаза колдуньи, как у злых старух? Глаза, которые видят сквозь стены? Лицо у Аннеса залилось краской, словно чтение газет было самым постыдным делом, хуже зубрежки, хуже хныканья, хуже даже, чем ябедничанье, И вдруг ему вспомнилось, что Тийя вчера заявила, будто и Айно убита. Он с облегчением рассмеялся и возразил торжествующе:
— У тебя солдаты вчера и Айно застрелили! Тийя отлично помнила свои слова.
— Я не говорила, что солдаты застрелили Айно. Я сказала — может, ее застрелили?
— Это все равно,— заупрямился Аннес.
— Нет, не все равно. «Может» — это не значит «наверно».
Аниес чувствовал, что Тийя слишком уверена в себе, и счел более разумным немного, совсем немножко отступить.
— Потом спрошу у Рихи.
— У Рихи утром глаза были красные.
Еще новость! Для Аннеса — новость невероятная. Рихи плакал? Никогда! Аннес ни разу не видел, чтоб Рихи лил слезы. Даже когда бывал жестоко избит. Лишь недели две назад Порикюла Сассь, жулье известное, измолотил Рихи чуть ли не до полусмерти, а у того и слезинки на глазах не выступило. Только лицо у Рихи покрылось пятнами, Аннес ни у кого не видел такого пестрого лица. Но реветь Рихи не стал. Сассь сидел у Рихи на груди, прижав коленями его руки, и своими костлявыми кулаками лупил Рихи по голове, пока тот не потерял сознание. Только тогда Сассь поднялся (он был на голову выше Рихи), сгреб монеты и поплелся прочь, время от времени оглядываясь. Они играли в пятаки — Рихи и Сассь, а Аннес просто так прыгал вокруг них. Сассь мошенничал, Аннесу тоже казалось, что он играет нечестно. Рихи сказал об этом Сассю, вспыхнула ссора. Рихи не задал тягу, а защищался отчаянно; неизвестно, чем кончилась бы драка, если бы Рихи не поскользнулся и не полетел навзничь. Сассь мгновенно оседлал его, и Рихи не смог больше сопротивляться. Когда Сассь ушел, Рихи с трудом встал, шатаясь, но глаза у него были сухие. Лицо распухло, покрылось синими и красными пятнами, сквозь разбитые губы он сплевывал большие кровавые сгустки, но ни одной слезинки не скатилось по щекам. Ни единой — Аннес готов ручаться головой.
Тийя торопливо продолжала:
— Ночью братьев Рихи увели. Полицейские и шпики увели. Они были красные, поэтому и забрали. Теперь всех красных ловят. И расстреливают. В ко... дан — нет, ко...ман...дан...туре, во дворе, стреляют. Заводят моторы грузовиков и стреляют. Машины заводят, чтоб выстрелов не было слышно.
Тийя говорила так уверенно, что у Аннеса исчезли всякие сомнения. Он только спросил, что такое ко... дан, нет — ко...ман...дан...тура, где грохочут моторы, заглушая выстрелы.
Этого не знала даже всезнайка Тийя. Но обещала разузнать. И действительно, на следующий день объяснила Аннесу, что комендатура — на этот раз Тийя
произнесла заковыристое слово без запинки — это такой дом, где живет генерал, который командует всеми офицерами и солдатами в Таллине. Отец, правда, говорил Аннесу о комендатуре немного иначе, но что это учреждение имеет дело с военными, что это военное учреждение — так объяснял и отец. Поэтому Аннес не стал спорить с Тийей. А еще и потому, что она сказала о братьях Рихи правду. Мама подтвердила слова Тийи и вздохнула: что же теперь будет с Рихи, ведь старшие братья его кормили. У Рихи нет отца, его отец не вернулся с войны, мать ходит на работу только временами, когда попадается случайный заработок. Даже не всякому мужчине удается найти работу, что же говорить о женщинах, не имеющих никакой специальности. Отец заметил, что теперь ни один рабочий левых взглядов не может спать спокойно. Левые взгляды — это опять были непонятные Аннесу слова. Даже чтение газеты не помогало. В газете не писалось ни о братьях Рихи, ни о комендатуре, где расстреливают людей.
Самого Рихи Аннес теперь не встречал. Рихи как в воду канул. Неужели и он арестован? Тийя считала, что подростков не забирают. И разве Рихи бросал гранаты в казармы Тонди или захватывал Балтийский вокзал и почту, что его надо теперь расстрелять? Аннес опять не стал спорить. Авторитет Тийи в его глазах сильно вырос. Аннес сказал только, что ведь братья Рихи тоже не участвовали в бунте. Стало быть, бунтовал ты или не бунтовал — это ничего не значит. Спасти Рихи может лишь то, что он недоросток. Тийя назидательно заметила что надо говорить не «недоросток», а «подросток», и Аннес без возражений позволил себя поправить. Так высоко он ценил теперь Тийю. И когда она предложила пойти к комендатуре посмотреть, Аннес сразу согласился, хотя в душе боялся страшного дома, во дворе которого убивают людей. Тийе он не показал, что боится. Впрочем, он почувствовал страх не в ту минуту, когда Тийя его позвала, а позже, когда они уже отправились в путь.
Они пошли утром, до школы. Тийя разведала, что комендатура помещается на Тартуском шоссе, но где Тартуское шоссе, она не знала. Зато знал Аннес — бродя следом за старшими ребятами, он исходил весь город вдоль и поперек.
Погода была такая же свинцово-серая, как и в день бунта, ветер пронизывающий. Когда вышли во двор,
сразу пробрала дрожь от холода и сырости, но, несмотря на это, Аннес уже в воротах завернул чулки ниже колен. Мама была уже такая, как всегда, и с отвернутыми чулками Аннес из комнаты выбраться не смог. Мама потребовала, чтобы чулки были подтянуты и шарф на шее завязан. Аннес не стал упрямиться. Немножко, правда, надулся, но больше для отвода глаз, чтобы мама не поняла, что они с Тийей задумали. Аннес молчал о том, куда они собрались, чувствовал, что говорить нельзя, мама не разрешит идти. Сказал как бы мимоходом, что пойдет с Тийей поиграть. Мама спросила, сделаны ли уроки. Аннес ответил, что сделаны.
Проходя мимо кинотеатра «Кунгла», они долго рассматривали рекламные картинки. Тийя сказала, что в кино нельзя ходить часто, кино портит глаза, и Аннес кивнул головой. Их общая затея делала его совсем покладистым, сегодня Тийя казалась ему почти мальчишкой. Чем больше они удалялись от дома, тем сильнее оба волновались. Тийя несколько раз допытывалась, не заблудился ли Аннес, действительно ли он сумеет дойти до Тартуского шоссе и потом вернуться домой. Аннес хвалился, что в Таллине вообще нет такого места, где он мог бы заблудиться. Пусть его с завязанными глазами отведут на какую угодно улицу — он все равно найдет дорогу домой, как только снимут с глаз повязку. Даже из Кадриорга, Копли и Нымме.
Хоть он и хвастался, волнение его росло. Дойдя до Тартуского шоссе, Аннес пожалел, что уступил Тийе. Вдруг братьев Рихи расстреляют как раз в ту минуту, когда они с Тийей подойдут к комендатуре! И не только братьев Рихи, но и самого Рихи. Что с того, что он подросток. Рихи сам говорил, что теперь начнут расстреливать людей, значит, он знал. Аннесу внезапно стало страшно жаль Рихи и его братьев, особенно Рихи, Шаги Аннеса делались все медленнее и медленнее.
— Ты что — не можешь найти Тартуское шоссе? — спросила Тийя, оборачиваясь к нему.
— Мы уже на Тартуском шоссе,— ответил Аннес.
— По-моему, оно должно быть какое-то другое.
— Читай! — Аннес указал на дом, где виднелась табличка с названием улицы.
— Те-а-эр-те-у,— по буквам прочла Тийя.— Тарту. Эм-а-а-эн-те-э. Маантээ. Тарту-маантээ,
— Ну, теперь поверила? — Аннес не удержался, чтобы не позадаваться.
— А где комендатура?
Аннес сумел найти Тартуское шоссе, но этим его познания и ограничивались. Улица тянулась далеко, к Ласнамяги. Сколько хватал глаз, по обеим ее сторонам теснились дома. Аннес видел дома деревянные и каменные, одноэтажные, двух- и трехэтажные, низенькие хибарки и высокие каменные здания. Какое же из них и есть тот страшный дом, где?..
Охотнее всего Аннес остановился бы. Скажи ему сейчас Тийя — пойдем домой, уже не хочется искать комендатуру,— Аннес не стал бы возражать. Даже для виду. Не говоря ни слова, повернул бы и пошел обратно. Но Тийя молчала.
Они шли по улице дальше. Тийя взяла его за руку. В другое время Аннес ни за что не пошел бы за руку с девчонкой, это сильно унизило бы его достоинство. Так делают только маменькины сынки, а маменькиным сынком Аннес не хотел быть ни за какие блага.
Аннес пристально вглядывался в каждое здание. Но все они казались самыми обыкновенными городскими домами. Почти в каждом втором-третьем доме в нижнем этаже помещались лавки, в их двери входили и выходили люди. Перед каким-то большим каменным зданием топились дети, это, наверное, была школа. Потом встретилась деревянная церковь, а за ней — мрачный каменный дом, как раз на той стороне улицы, по которой они шли. Серая громадина вдруг показалась Анне-су жуткой крепостью. «Комендатура!» — мелькнуло у него в голове. Ноги никак не хотели двигаться. Может быть, Аннес тут и остался бы стоять как соляной столб, но из крепости вышла сгорбленная старушка и, опираясь на палку, с трудом побрела по улице. И солдат перед крепостью не было видно, поэтому она превратилась в глазах Аннеса в обычный каменный домишко, и он зашагал дальше.
Несколько раз Аннесу чудилось, что где-то во дворе грохочет мотор, даже выстрелы звучали у него в ушах, И каждый раз он видел перед собой Рихи и его братьев. Все трое — Рихи посередине, его высокие братья справа и слева от него — словно выступали из тумана и опять скрывались в тумане, как только Аннес убеждался, что шум мотора и выстрелы были ненастоящие.
Мимо проезжал обыкновенный автомобиль, или где-то с треском захлопывалась дверь.
И тут внезапно появился грузовик, в котором в четыре ряда сидели солдаты, держа между колен винтовки. Грузовик повернул в ворота какого-то на вид совсем обыкновенного дома; ворота как будто сами собой распахнулись перед машиной. Когда грузовик въехал во двор, Аннес увидел солдата, закрывавшего створки ворот. У этого солдата тоже было ружье.
Аннес и Тийя застыли, как пригвожденные к месту. Широко раскрыв глаза, смотрели они на дом и ворота. Крепко держась за руки, они отступили к стене, чтобы не мешать прохожим. Аннес постепенно осмелел — он заметил, что люди проходят мимо комендатуры, словно это самый что ни на есть обыкновенный жилой дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25