интернет магазин душевых кабин
Но, может быть, если упомянуть о полиции, это произведет впечатление? Охранка не станет какого-нибудь молокососа допрашивать. Жаль, что Тийя не интересуется политикой. «Политика не интересует никого из простых смертных, кроме нескольких чудаков. Политика интересует только тех, кто живет политикой» — так ему когда-то сказала Тийя. Аннес понял, что его причислили к разряду чудаков.
Аннеса заставили ждать долго.
Тот самый служащий, который запрещал разговаривать, наконец вызвал Аннеса. Он действовал точно так же, как в прошлый раз. Сначала предупредил: «Прошу не разговаривать». А затем выкрикнул: «Господин Коп-пель!»
Аннес встал.
Шпик прошел с ним по нескольким коридорам и переходам. От шпика пахло табаком и еще чем-то, вероятно, духами или одеколоном. Аннес заметил, что лицо у него желтое, как у больного печенью.
Оказалось, что человек в штатском — никакой не следователь, он, видно, не был и шпиком, просто каким-нибудь служащим для поручений. Аннеса передали другому господину с весьма тусклой наружностью.
Аннес никогда бы не поверил, что такой вылинявший и помятый субъект — агент грозной охранной полиции, Допрос длился несколько часов. Он казался настолько неинтересным, невыразимо будничным, что Анне снова разочаровался.
— Ваше имя и фамилия?
— Ханнес Коппель.
— Год рождения?
— Тысяча девятьсот шестнадцатый.
— Адрес?
— Улица Пилвитузе, 42—9.
И так далее — всякие сведения о его личности. Только после этого последовал вопрос:
— Вы участвовали в тайной сходке в лесу Козе-Люкати?
Аннес сейчас же ответил:
— Не участвовал.
Дознаватель посмотрел на него более внимательно. До этого он сидел, уткнувшись носом в бумаги.
— По имеющимся у нас сведениям, вы находились Первого мая в Козе-Люкати, где состоялась тайная сходка молодых социалистов. Не пытайтесь отрицать, молодой человек.
— В Козе-Люкати я ходил. О сходке мне ничего не известно.
— Кто вас позвал в Люкати?
— Никто не звал.
— Почему же вы туда пошли?
— Я часто хожу в Пирита и Козе.
— Кто был с вами вместе?
— Я ходил один.
— Пошли одни, а очутились на собрании,— удивился допрашивающий.
Аннес промолчал.
— Итак, вы отрицаете, что участвовали в тайной сходке в Люкати.
— Я не участвовал в сходке.
— По проверенным нами данным, вы вместе с другими молодыми социалистами и прочими антигосударственными элементами находились Первого мая в Козе-Люкати. Если будете отрицать, это лишь усугубит вашу вину.
— О собрании я ничего не знаю,
— А что же вы там делали?
— Загорал.
Опять на него был устремлен испытующий взгляд. Аннес подумал, что следователь должен заметить на его лице свежий красный загар.
— Кто выступал с речами?
— Я не слышал ни одной речи.
— Разрешите напомнить: выступал член Государственного собрания Саарман.
Аннес опять промолчал.
— О чем Саарман говорил?
— Я ничего не знаю о речи Саармана.
— Не будете же вы утверждать, что не видели Саармана в Козе-Люкати?
— Не видел.
— Вы знаете Саармана?
Аннес чуть не сказал, что не знает, но вовремя удержался: отрицая он мог запутаться.
— В лицо знаю.
— Зачем вы ходили в Козе-Люкати?
— Загорать.
— Кого вы встретили в Козе-Люкати?
— Натана Кийвера
— Кого еще?
— Эйго и Пехка.
— Только трех человек? Подумайте.
Так это и продолжалось. На время допрашивающий оставил Аннеса одного. Отсутствовал он долго. Аннес решил, что за ним тайком наблюдают, и сидел почти неподвижно. Он понимал, что следователь ему не верит, но что отвечать иначе нельзя. Еще одного он боялся: вдруг тот какой-нибудь хитрой уловкой заставит его проговориться! Он, Аннес, будет последним болваном, если попадется на удочку. В нем даже проснулся азарт, как будто они играли в какую-то игру на сообразительность. О Тийе и о том, что она его ждет, Аннес забыл.
Аынесу задавали еще много вопросов, вертевшихся вокруг одного и того же: кто его позвал в Люкати, кто участвовал в тайной сходке, о чем говорил Саарман. Наконец Аннеса отпустили. Перед этим допрашивавший написал протокол, прочел его вслух и попросил Аннеса подписать. Аннес даже почувствовал удовлетворение: он не выболтал ничего лишнего. Но ценность победы была невелика — его допрашивали вяло. Вяло, со скучающим видом, без перекрестного опроса, без угроз и запугиваний, только и слышалосы «Не отрицайте, молодой человек», «Нам все известно, молодой человек», «Признание облегчит вашу вину, молодой человек».
Когда Аннес выбрался из полиции, было уже темно. Опустевшие улицы отзывались эхом на его шаги. Ней сколько раз он незаметно оглядывался — нет ли «хвоиста». Но не заметил ничего подозрительного. Часы на ратуше показывали три четверти первого. Аннес не пошел домой, он поспешил к Тийе. Сам понимал, что это бессмысленно, Тийя уже спит, но все же пошел. Как и следовало ожидать, все окна двухэтажного дома в предместье были темны. И окно Тийи тоже. Аннес толкнул входную дверь, она была заперта. Если бы Тийй жила одна, Аннес бросил бы камешек в третье окно второго этажа, хотя в ответ на него посыпались бы одни резкие язвительные слова. А сейчас он только свистнул — так, как они, бывало, свистели в детстве, подавая друг другу сигнал. Тийя свистела нисколько не хуже его, кто бы мог подумать, что из нее вырастет изящная барышня, да еще и зазнайка.
Аннес свистел так долго, что в соседнем доме открылось окно и сонный женский голос спросил:
— Это ты, Оссь?
Аннес понял, что больше нет смысла тут дурака валять, и ушел. В душе осталась обида: чужой человек услышал, Тийя не услышала. Не услышала потому, что не хотела. Аннес ругал полицию, которая так его подвела. Бранил и себя — почему он, перед тем как идти на Пагари, не забежал к Тийе. Домой он пришел в самом убийственном настроении.
Когда Аннес шагал к дому, ему и пришла в голову мысль, которая его просто испугала: откуда охранная полиция знает, что происходило в Козе-Люкати? Нет ли здесь предательства? Без помощи предателя охранка не могла бы так подробно быть осведомлена обо всем, что было в лесу. Тот следователь или шпик с линялой физиономией, чтобы помочь Аннесу все припомнить, назвал фамилии двух-трех десятков товарищей, которые действительно участвовали в сходке.
Аннес ответил, что не видел их. Люди в лесу, конечно, были, но ему неизвестные и незнакомые. Кроме Натана, Эйго и Пехка он не назвал ни одной фамилии. А полиция знала не только о том, кто присутствовал на собрании, она знала и содержание речи Саармана. Са-арман действительно выступал, и говорил он именно то, что Аннеса заставляли подтвердить. Когда Аннес упрямо заявил, что не слышал ни Саармана, ни кого-либо другого, следователь, «чтобы освежить его память», сам изложил речь Саармана. Ей-богу, как раз это Саарман и говорил! Говорил, что сейчас надо положить начало такой работе, которая должна остаться скрытой не только от властей, но и от известной части рабочего движения. Тут Аннес подумал, что, наверное, оратор, говоря о части рабочего движения, имеет в виду Рея, Ойнаса, Аста и других, которые недавно на время закрыли Союз молодых социалистов. Дальше Саарман говорил: надо подумать, как продолжать работу в новых условиях, когда уже нельзя будет устраивать мно-голюдные открытые собрания. Работу надо продолжать во что бы то ни стало, какие бы приказы и декреты ни издавали Пяте и Лайдонер, опираясь на закон о военном положении и насилии. Надо учиться говорить с людьми даже тогда, когда говорить не разрешают. Такова была основная мысль Саармана, и оказалось, что она отлично известна охранной полиции! Хотя Аннес лежал и загорал подальше от других — загорание он не выдумал,— он следил за речью оратора внимательно.
Не только Аннес ценил солнечные лучи. Многие, сняв рубашку, подставляли им грудь или спину. В местах, защищенных от ветра, солнце даже жгло. Первого мая редко бывает так по-летнему тепло. Никто не возражал против того, чтобы люди загорали, это даже было кстати: если мимо пройдет кто-нибудь чужой, не увидит ничего особенного. Просто-напросто компания выехала в воскресный день за город. Саарман, начиная речь, не встал, а продолжал сидеть, тоже чтобы не привлекать внимание случайных прохожих.
И дозорные были выставлены. Они прогуливались метрах в ста или даже дальше. Следили за каждым приближающимся человеком, никто чужой не мог оказаться среди участников сходки. Были только свои. И тем не менее полиции все известно, словно какой-нибудь тип с улицы Пагари сидел среди них и вел протокол. Только двоих полиция не заметила. Ни с одним из них Аннес не был знаком. Их мог не знать и доносчик, это были люди новые. А остальные все до единого были вызваны на допрос, как будто в воскресенье зарегистрировались на собрании и пунктуально доставили список в полицию.
Кто мог их предать?
Кто?
Аннес не решился бы ни на кого указать пальцем ты — враг. Все это были твердые, решительные юноши и девушки, да и не только юноши и девушки — были и тридцатилетние, и старше. Аннес был одним из самых молодых. Они любили петь сатирические песенки, направленные против буржуа и соцев, ходили в свое вре^ ыя на вапсовские собрания с целью сорвать их; причем в большинстве случаев это не удавалось, так же как и экспедиция в Тапа: вапсы сейчас же пускали в ход ку-лаки, а численный перевес всегда был на их стороне. Молодежь пускалась в споры где только возможно, распространяла левую литературу. Перед Первым мая расклеивали также листовки. Одним из расклейщиков был, очевидно, Натан, благодаря ему Аннес и увидел листовки, в которых было написано: «Долой военное положение! Долой доморощенных Пилсудских! Да здравствует единый фронт рабочего класса! Долой диктатуру буржуазии!» Натан не хвастался листовками перед Аннесом, он даже не знал, что Аннес видел листовку: одна из них, наверное, была просто забыта в книге «Наемный труд и капитал», которую Натан дал ему почитать. Двух расклейщиков арестовали, одного из них Аннес знал. Это был парень, до безумия увлеченный литературой, ученик коммерческой гимназии, он и сам писал рассказы и стихи. Второй, фамилию которого Аннес слышал раньше, держал связь с коммунистами. Они могли бесконечно спорить на всякие политические и философские темы, причем говорили так самоуверен-ног будто изучили труды ученых всего мира.
И все-таки кто-то из них был предателем. Эта мысль угнетала. Может быть, он и сегодня сидел рядом с агентом с улицы Пагари, даже говорил с ним: он сегодня вечером в союзе говорил со многими, говорил о сходке в Люкати, о допросе в охранке и о многом другом. Почему же не могло получиться так, что одним из его собеседников и был тот негодяй, который их предал? Кто-то же должен быть.
Аннес пошел к Рихи. Ему необходимо было поговорить с кем-нибудь о, мыслях и сомнениях, которые его мучили, а Рихи он верил безгранично, несмотря ни на что. Рихи, правда, дразнит и насмехается, но это не имеет никакого значения. Однако из этого посещения ничего не вышло. Рихи был дома, но не один. Какая-то молодая женщина гладила выстиранную сорочку Рихи, Аннес знал, что Рихи беда с женщинами, они его просто осаждали, даже замужние дамы, старше его. Женщины готовы были и кормить, и поить Рихи, но он над ними посмеивался. Временами у него бывало по нес-кольку невест сразу, потом он всех посылал к черту и жил как монах. Аннес извинился и собрался уходить, подумав при этом о своем друге очень неодобрительно. На другой день вечером Рихи ждал его на углу их улицы.
Аннес не успел и рот раскрыть, как Рихи произнес вместо приветствия:
— Ну, теперь ты, значит, получил крещение.
Поведение Рихи опять удивило Аннеса. Откуда Рихи знает о их провале? И как Рихи угадал, что он, Аннес, хочет с ним поговорить? Но больше всего поразило Аннеса то, что Рихи вышел ему навстречу. Видимо, Рихи понял, что Аннес чем-то удручен, иначе он не стал бы его ждать здесь на углу.
Аннес вздохнул:
— Паршивая история.
Рихи спросил, кто был в Козе-Люкати. Аннес начал называть имена. Когда он дошел до Натана, Рихи остановил его:
— Хватит! Мне достаточно.
— Натан? — взволнованно спросил Аннес.
— Такие, как он, па все способны
Анисе рассказал и о том, как Натан его предупредил в полиции.
— Так что Пехка разрешил назвать? — спросил Рихи.
— Да. Пехка, Эйго и его самого.
— Пехк — один из немногих настоящих революционных борцов среди вас,— сказал Рихи.— Теперь, значит, его съели. Вот тебе и единый фронт рабочего класса.
— Ты в самом деле думаешь, что Натан?
Хотя у Аннеса и осталось неприятное чувство после разговора с Натаном, он сейчас не хотел соглашаться с Рихи.
Рихи как будто отступил.
— Я не могу поклясться, что именно Натан побежал на Пагари. Но от таких, как он, можно всего ожидать.
Перед тем как уйти, Аннес спросил словно мимоходом, от кого Рихи услышал об этих делах.
Рихи расхохотался во всю глотку. Смех и остался его единственным ответом.
Но Аннеса этот вопрос продолжал мучить. Даже поведение Рихи приобрело вдруг какой-то сомнительный оттенок. Совсем недавно он думал о Рихи только хорошее, совсем недавно Рихи казался ему человеком широкой души, отзывчивого сердца, который, видя, что друА в затруднении, спешит разделить его заботы. Но теперь Аннеса захлестнули всевозможные подозрения. Конечно, Рихи не участвовал в сходке в Козе-Люкати, однако.., О господи, он совсем с ума сошел! Это-то и было самое страшное — в голове роились нелепые мысли, все вдруг сделались в его глазах подозрительными.
Натан?
Рихи?
Почему же тогда не он сам?
НОЧЬЮ
За таким столом Аннесу не часто доводилось сидеть. Может быть, все казалось праздничным и пышным потому, что он ожидал совсем другого. Ну разве не роскошь: белоснежная скатерть, сверкающие чистотой тарелки, блестящие ножи и вилки, блюда разных размеров и прочая посуда. Перед каждым — кофейная чашка и стакан. И кушанья, по мнению Аннеса, не будничные, а праздничные: омлет (нечто желтое, поджаренное и сложенное, как носовой платок,— наверное, омлет), ломтики ветчины, шпроты, кружочки колбасы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Аннеса заставили ждать долго.
Тот самый служащий, который запрещал разговаривать, наконец вызвал Аннеса. Он действовал точно так же, как в прошлый раз. Сначала предупредил: «Прошу не разговаривать». А затем выкрикнул: «Господин Коп-пель!»
Аннес встал.
Шпик прошел с ним по нескольким коридорам и переходам. От шпика пахло табаком и еще чем-то, вероятно, духами или одеколоном. Аннес заметил, что лицо у него желтое, как у больного печенью.
Оказалось, что человек в штатском — никакой не следователь, он, видно, не был и шпиком, просто каким-нибудь служащим для поручений. Аннеса передали другому господину с весьма тусклой наружностью.
Аннес никогда бы не поверил, что такой вылинявший и помятый субъект — агент грозной охранной полиции, Допрос длился несколько часов. Он казался настолько неинтересным, невыразимо будничным, что Анне снова разочаровался.
— Ваше имя и фамилия?
— Ханнес Коппель.
— Год рождения?
— Тысяча девятьсот шестнадцатый.
— Адрес?
— Улица Пилвитузе, 42—9.
И так далее — всякие сведения о его личности. Только после этого последовал вопрос:
— Вы участвовали в тайной сходке в лесу Козе-Люкати?
Аннес сейчас же ответил:
— Не участвовал.
Дознаватель посмотрел на него более внимательно. До этого он сидел, уткнувшись носом в бумаги.
— По имеющимся у нас сведениям, вы находились Первого мая в Козе-Люкати, где состоялась тайная сходка молодых социалистов. Не пытайтесь отрицать, молодой человек.
— В Козе-Люкати я ходил. О сходке мне ничего не известно.
— Кто вас позвал в Люкати?
— Никто не звал.
— Почему же вы туда пошли?
— Я часто хожу в Пирита и Козе.
— Кто был с вами вместе?
— Я ходил один.
— Пошли одни, а очутились на собрании,— удивился допрашивающий.
Аннес промолчал.
— Итак, вы отрицаете, что участвовали в тайной сходке в Люкати.
— Я не участвовал в сходке.
— По проверенным нами данным, вы вместе с другими молодыми социалистами и прочими антигосударственными элементами находились Первого мая в Козе-Люкати. Если будете отрицать, это лишь усугубит вашу вину.
— О собрании я ничего не знаю,
— А что же вы там делали?
— Загорал.
Опять на него был устремлен испытующий взгляд. Аннес подумал, что следователь должен заметить на его лице свежий красный загар.
— Кто выступал с речами?
— Я не слышал ни одной речи.
— Разрешите напомнить: выступал член Государственного собрания Саарман.
Аннес опять промолчал.
— О чем Саарман говорил?
— Я ничего не знаю о речи Саармана.
— Не будете же вы утверждать, что не видели Саармана в Козе-Люкати?
— Не видел.
— Вы знаете Саармана?
Аннес чуть не сказал, что не знает, но вовремя удержался: отрицая он мог запутаться.
— В лицо знаю.
— Зачем вы ходили в Козе-Люкати?
— Загорать.
— Кого вы встретили в Козе-Люкати?
— Натана Кийвера
— Кого еще?
— Эйго и Пехка.
— Только трех человек? Подумайте.
Так это и продолжалось. На время допрашивающий оставил Аннеса одного. Отсутствовал он долго. Аннес решил, что за ним тайком наблюдают, и сидел почти неподвижно. Он понимал, что следователь ему не верит, но что отвечать иначе нельзя. Еще одного он боялся: вдруг тот какой-нибудь хитрой уловкой заставит его проговориться! Он, Аннес, будет последним болваном, если попадется на удочку. В нем даже проснулся азарт, как будто они играли в какую-то игру на сообразительность. О Тийе и о том, что она его ждет, Аннес забыл.
Аынесу задавали еще много вопросов, вертевшихся вокруг одного и того же: кто его позвал в Люкати, кто участвовал в тайной сходке, о чем говорил Саарман. Наконец Аннеса отпустили. Перед этим допрашивавший написал протокол, прочел его вслух и попросил Аннеса подписать. Аннес даже почувствовал удовлетворение: он не выболтал ничего лишнего. Но ценность победы была невелика — его допрашивали вяло. Вяло, со скучающим видом, без перекрестного опроса, без угроз и запугиваний, только и слышалосы «Не отрицайте, молодой человек», «Нам все известно, молодой человек», «Признание облегчит вашу вину, молодой человек».
Когда Аннес выбрался из полиции, было уже темно. Опустевшие улицы отзывались эхом на его шаги. Ней сколько раз он незаметно оглядывался — нет ли «хвоиста». Но не заметил ничего подозрительного. Часы на ратуше показывали три четверти первого. Аннес не пошел домой, он поспешил к Тийе. Сам понимал, что это бессмысленно, Тийя уже спит, но все же пошел. Как и следовало ожидать, все окна двухэтажного дома в предместье были темны. И окно Тийи тоже. Аннес толкнул входную дверь, она была заперта. Если бы Тийй жила одна, Аннес бросил бы камешек в третье окно второго этажа, хотя в ответ на него посыпались бы одни резкие язвительные слова. А сейчас он только свистнул — так, как они, бывало, свистели в детстве, подавая друг другу сигнал. Тийя свистела нисколько не хуже его, кто бы мог подумать, что из нее вырастет изящная барышня, да еще и зазнайка.
Аннес свистел так долго, что в соседнем доме открылось окно и сонный женский голос спросил:
— Это ты, Оссь?
Аннес понял, что больше нет смысла тут дурака валять, и ушел. В душе осталась обида: чужой человек услышал, Тийя не услышала. Не услышала потому, что не хотела. Аннес ругал полицию, которая так его подвела. Бранил и себя — почему он, перед тем как идти на Пагари, не забежал к Тийе. Домой он пришел в самом убийственном настроении.
Когда Аннес шагал к дому, ему и пришла в голову мысль, которая его просто испугала: откуда охранная полиция знает, что происходило в Козе-Люкати? Нет ли здесь предательства? Без помощи предателя охранка не могла бы так подробно быть осведомлена обо всем, что было в лесу. Тот следователь или шпик с линялой физиономией, чтобы помочь Аннесу все припомнить, назвал фамилии двух-трех десятков товарищей, которые действительно участвовали в сходке.
Аннес ответил, что не видел их. Люди в лесу, конечно, были, но ему неизвестные и незнакомые. Кроме Натана, Эйго и Пехка он не назвал ни одной фамилии. А полиция знала не только о том, кто присутствовал на собрании, она знала и содержание речи Саармана. Са-арман действительно выступал, и говорил он именно то, что Аннеса заставляли подтвердить. Когда Аннес упрямо заявил, что не слышал ни Саармана, ни кого-либо другого, следователь, «чтобы освежить его память», сам изложил речь Саармана. Ей-богу, как раз это Саарман и говорил! Говорил, что сейчас надо положить начало такой работе, которая должна остаться скрытой не только от властей, но и от известной части рабочего движения. Тут Аннес подумал, что, наверное, оратор, говоря о части рабочего движения, имеет в виду Рея, Ойнаса, Аста и других, которые недавно на время закрыли Союз молодых социалистов. Дальше Саарман говорил: надо подумать, как продолжать работу в новых условиях, когда уже нельзя будет устраивать мно-голюдные открытые собрания. Работу надо продолжать во что бы то ни стало, какие бы приказы и декреты ни издавали Пяте и Лайдонер, опираясь на закон о военном положении и насилии. Надо учиться говорить с людьми даже тогда, когда говорить не разрешают. Такова была основная мысль Саармана, и оказалось, что она отлично известна охранной полиции! Хотя Аннес лежал и загорал подальше от других — загорание он не выдумал,— он следил за речью оратора внимательно.
Не только Аннес ценил солнечные лучи. Многие, сняв рубашку, подставляли им грудь или спину. В местах, защищенных от ветра, солнце даже жгло. Первого мая редко бывает так по-летнему тепло. Никто не возражал против того, чтобы люди загорали, это даже было кстати: если мимо пройдет кто-нибудь чужой, не увидит ничего особенного. Просто-напросто компания выехала в воскресный день за город. Саарман, начиная речь, не встал, а продолжал сидеть, тоже чтобы не привлекать внимание случайных прохожих.
И дозорные были выставлены. Они прогуливались метрах в ста или даже дальше. Следили за каждым приближающимся человеком, никто чужой не мог оказаться среди участников сходки. Были только свои. И тем не менее полиции все известно, словно какой-нибудь тип с улицы Пагари сидел среди них и вел протокол. Только двоих полиция не заметила. Ни с одним из них Аннес не был знаком. Их мог не знать и доносчик, это были люди новые. А остальные все до единого были вызваны на допрос, как будто в воскресенье зарегистрировались на собрании и пунктуально доставили список в полицию.
Кто мог их предать?
Кто?
Аннес не решился бы ни на кого указать пальцем ты — враг. Все это были твердые, решительные юноши и девушки, да и не только юноши и девушки — были и тридцатилетние, и старше. Аннес был одним из самых молодых. Они любили петь сатирические песенки, направленные против буржуа и соцев, ходили в свое вре^ ыя на вапсовские собрания с целью сорвать их; причем в большинстве случаев это не удавалось, так же как и экспедиция в Тапа: вапсы сейчас же пускали в ход ку-лаки, а численный перевес всегда был на их стороне. Молодежь пускалась в споры где только возможно, распространяла левую литературу. Перед Первым мая расклеивали также листовки. Одним из расклейщиков был, очевидно, Натан, благодаря ему Аннес и увидел листовки, в которых было написано: «Долой военное положение! Долой доморощенных Пилсудских! Да здравствует единый фронт рабочего класса! Долой диктатуру буржуазии!» Натан не хвастался листовками перед Аннесом, он даже не знал, что Аннес видел листовку: одна из них, наверное, была просто забыта в книге «Наемный труд и капитал», которую Натан дал ему почитать. Двух расклейщиков арестовали, одного из них Аннес знал. Это был парень, до безумия увлеченный литературой, ученик коммерческой гимназии, он и сам писал рассказы и стихи. Второй, фамилию которого Аннес слышал раньше, держал связь с коммунистами. Они могли бесконечно спорить на всякие политические и философские темы, причем говорили так самоуверен-ног будто изучили труды ученых всего мира.
И все-таки кто-то из них был предателем. Эта мысль угнетала. Может быть, он и сегодня сидел рядом с агентом с улицы Пагари, даже говорил с ним: он сегодня вечером в союзе говорил со многими, говорил о сходке в Люкати, о допросе в охранке и о многом другом. Почему же не могло получиться так, что одним из его собеседников и был тот негодяй, который их предал? Кто-то же должен быть.
Аннес пошел к Рихи. Ему необходимо было поговорить с кем-нибудь о, мыслях и сомнениях, которые его мучили, а Рихи он верил безгранично, несмотря ни на что. Рихи, правда, дразнит и насмехается, но это не имеет никакого значения. Однако из этого посещения ничего не вышло. Рихи был дома, но не один. Какая-то молодая женщина гладила выстиранную сорочку Рихи, Аннес знал, что Рихи беда с женщинами, они его просто осаждали, даже замужние дамы, старше его. Женщины готовы были и кормить, и поить Рихи, но он над ними посмеивался. Временами у него бывало по нес-кольку невест сразу, потом он всех посылал к черту и жил как монах. Аннес извинился и собрался уходить, подумав при этом о своем друге очень неодобрительно. На другой день вечером Рихи ждал его на углу их улицы.
Аннес не успел и рот раскрыть, как Рихи произнес вместо приветствия:
— Ну, теперь ты, значит, получил крещение.
Поведение Рихи опять удивило Аннеса. Откуда Рихи знает о их провале? И как Рихи угадал, что он, Аннес, хочет с ним поговорить? Но больше всего поразило Аннеса то, что Рихи вышел ему навстречу. Видимо, Рихи понял, что Аннес чем-то удручен, иначе он не стал бы его ждать здесь на углу.
Аннес вздохнул:
— Паршивая история.
Рихи спросил, кто был в Козе-Люкати. Аннес начал называть имена. Когда он дошел до Натана, Рихи остановил его:
— Хватит! Мне достаточно.
— Натан? — взволнованно спросил Аннес.
— Такие, как он, па все способны
Анисе рассказал и о том, как Натан его предупредил в полиции.
— Так что Пехка разрешил назвать? — спросил Рихи.
— Да. Пехка, Эйго и его самого.
— Пехк — один из немногих настоящих революционных борцов среди вас,— сказал Рихи.— Теперь, значит, его съели. Вот тебе и единый фронт рабочего класса.
— Ты в самом деле думаешь, что Натан?
Хотя у Аннеса и осталось неприятное чувство после разговора с Натаном, он сейчас не хотел соглашаться с Рихи.
Рихи как будто отступил.
— Я не могу поклясться, что именно Натан побежал на Пагари. Но от таких, как он, можно всего ожидать.
Перед тем как уйти, Аннес спросил словно мимоходом, от кого Рихи услышал об этих делах.
Рихи расхохотался во всю глотку. Смех и остался его единственным ответом.
Но Аннеса этот вопрос продолжал мучить. Даже поведение Рихи приобрело вдруг какой-то сомнительный оттенок. Совсем недавно он думал о Рихи только хорошее, совсем недавно Рихи казался ему человеком широкой души, отзывчивого сердца, который, видя, что друА в затруднении, спешит разделить его заботы. Но теперь Аннеса захлестнули всевозможные подозрения. Конечно, Рихи не участвовал в сходке в Козе-Люкати, однако.., О господи, он совсем с ума сошел! Это-то и было самое страшное — в голове роились нелепые мысли, все вдруг сделались в его глазах подозрительными.
Натан?
Рихи?
Почему же тогда не он сам?
НОЧЬЮ
За таким столом Аннесу не часто доводилось сидеть. Может быть, все казалось праздничным и пышным потому, что он ожидал совсем другого. Ну разве не роскошь: белоснежная скатерть, сверкающие чистотой тарелки, блестящие ножи и вилки, блюда разных размеров и прочая посуда. Перед каждым — кофейная чашка и стакан. И кушанья, по мнению Аннеса, не будничные, а праздничные: омлет (нечто желтое, поджаренное и сложенное, как носовой платок,— наверное, омлет), ломтики ветчины, шпроты, кружочки колбасы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25