«Прекрасна
1 Д. Па тку ль — вице-губернатор Эстляндии в XVIII в. «Пат-кулевская лестница» в Таллине ведет из района вокзала на Вышго-род. Сверху, со смотровой площадки, обнесенной парапетом, открывается широкий вид на залив. Примеч. переводчика
ты, земля родная!» Будь он, Аннес, поэтом, он бы, наверное, писал о море, об изрезанных бухтами берегах, о высоких крутых обрывах и, конечно, о просторе — человеку нужен простор. Писал бы о просторах моря и земли и спрашивал бы: почему же, Эстония, твоим сынам так тесно?
Но тесно не всем, продолжал размышлять Аннес. Те, кто, сидя под этой крышей, управляют республикой, имеют и достаточно просторные помещения, и свободу действий. Они не чувствуют себя связанными по рукам и ногам. А он, Аннес, чувствует. Или он мечтает о чем-то большем, чем ему под силу? Но разве стремление получить образование — это что-то чрезмерное? С тех пор как он кончил среднюю школу, это его самое большое желание.
Отсюда, с гребня крыши Вышгородского замка, видны кровли и трубы многих школьных зданий. Немецкая гимназия — прямо рукой подать. Гимназию Густава Адольфа нельзя разглядеть, хотя церковная башня бывшего женского монастыря должна бы показывать ее местоположение: это здание, где Аннес и сейчас учится по вечерам, стоит слишком близко к склону Вышгорол-ского холма. Реальное училище скрыто за деревьями, а может быть, Аннес не сумел присмотреться как следует. Гораздо яснее он различал чуть округлые очертания крыши женской коммерческой гимназии. Мужское коммерческое тоже заслоняют деревья. Вполне уверенно мог Аннес указать высшее техническое училище, хотя оно находилось гораздо дальше, на полуострове Кои-ли; Аннес считал, что нашел здание училища безошибочно. Может быть, его взгляд сразу отыскал это высокое строение потому, что Аннес иногда воображал себе, как он сам туда поступает. Но это была, конечно, слишком дерзкая мечта. Его крылья так высоко не поднимут. Есть еще школа Вестхольма и французский лицеи, но что Аннесу до них, это частные гимназии для богатых. С него хватит и колледжа, который, правда, тоже требует денег, но если он, Аннес, сейчас не пробьется, это будет его собственная вина.
Внизу, во дворе замка, выстраивался караул.
Бедняги, носят ботинки на деревянной подошве, подумал Аннес. Да нет, солдатам караульного батальона выдают сапоги. Караульный батальон после перводекабрьского восстания расстреливал рабочих. Коммунистов и тех, кого считали коммунистами. Или тогда еще не существовало караульного батальона? Аннес этого не знал точно. В чем он не сомневался — это в том, что во дворе городской комендатуры чинили кровавую расправу. Расстреливали ли люди из комендатуры или привозили палачей откуда-то из других мест, неизвестно. Но о том, что во дворе комендатуры трещали залпы, говорили все. Аннес вместе с Тийей попали тогда на Тартуское шоссе, перепугались до смерти. Конечно, не всех убивали во дворе комендатуры, большинство зарывали на Сеамяэском болоте или в окрестных лесах. А тело Виктора Кингисеппа—он погиб еще раньше, задолго до восстания — не решились нигде похоронить, побоялись, что народ найдет могилу. Труп Кингисеппа бросили в Финский залив. Аннес устремил взгляд на синеющий горизонт и подумал о том, что морская пучина скрывает немало тайн. Хотя Виктор Кингисепп казнен пятнадцать или шестнадцать лет назад, отец говорит о нем как о живом, о нем и об Анвельте и Пегельмане. Насчет Анвельта и Пегельмана сейчас ходят странные слухи, Аннес отказывается им верить. Чтобы оклеветать Советский Союз, газеты измышляют всякие гнусности.
Трах-трах-трах! — раздались внизу шаги марширующего караула. Двор замка отзывается эхом, точно оркестровая раковина в парке, даже слова слышны. Толстые, твердые подошвы солдатских сапог громыхают по булыжнику, словно удары молота. В Тартуском втором отдельном батальоне он, Аннес, не получил бы сапог. Нет, почему же? Когда заканчивается подготовка молодых солдат, всем выдают сапоги. Он до конца этого срока не дотянул, уже через две недели ему сунули белый билет и выпроводили из части. Иногда и от туберкулеза есть какая-то польза.
Солнце светило по-летнему тепло, хотя было уже начало октября. Полная тишина, поэтому и солнце еще греет. На ветру давно продрог бы, ветер живо прогнал бы его с крыши. В ветреную погоду в десять раз хуже лазить по крышам, того и гляди снесет в море. А если не в море, так в Шнеллевский пруд — обязательно. Аннесу вспомнились смешные сказки про тощих портных, которые, выходя из дому в бурю, брали с собой утюги для тяжести, чтобы порыв ветра не поднял их в воздух. Аннес вообразил себя портняжкой, которого воздушный поток несет к морю, несмотря на храбро зажатый в руке утюг. Он летит так, как иногда летают во сне— широко раскинув руки и ноги, он отчаянно машет руками, утюг у него выскальзывает, и теперь он вертится, как волчок, над башнями Таллина. Аннес показался самому себе таким потешным, что громко расхохотался.
Со двора замка донеслись резкие команды и тяжелый солдатский шаг.
Смена караула?
Замок усиленно охраняется.
Аннес сидя на крыше, дожидался Пээтера. Они покрыли наново крышу замка, и теперь им нужно было ее обмерить. Мерить они собирались вдвоем, а всего кровельщиков было двенадцать человек — половина из них плотники, половина каменщики. Плотники сколачивали новые обрешетины и укладывали черепицу, а каменщики соединяли черепицу снизу известковым раствором, укрепляли край и гребень крыши.
Староста артели Теодор был вообще против того, чтобы обмерять крышу. Комендант замка может разозлиться, неужели они — Аннес и Пээтер — не знают,, как за ними всеми следят? Во время заседаний правительства их всегда прогоняют с чердаков главного корпуса замка вниз, это ведь тоже кое о чем говорит. Но Теодора не послушали, начали с ним спорить: сегодня вторник, Пяте не приедет; были бы заседания правительства, в которых президент иногда участвует,— тогда другое дело. Кровельщики всегда ходят по крышам крышу не построишь, не потоптавшись по ней; случае лось, что на крыше работала сразу половина артели и комендант никого не прогонял.
Тут Аннес опять рассмеялся, представив себе, как полковник-комендант, в блестящих сапогах, в аксельбантах, лезет на гребень крыши. Высший офицер боится двигаться во весь рост, а ползти на четвереньках не позволяет достоинство. Комично съежившись, он еле-еле ковыляет, его душит злоба, он орет, чтобы все немедленно убирались с крыши! Не то он вызовет пулеметы, расстреляет бунтовщиков, засадит за решетку! Аннесу нравилось так думать, ему вообще сегодня хотелось фантазировать. Он, разумеется, отлично знал, что полковник никогда сам на крышу не полезет, он прикажет своему адъютанту или какому-нибудь другому офицеру, тот в свою очередь — подчиненному, и так далее. В конце концов на крышу взберется солдат, которому все равно, что делать, который не боится ни высоты, ни ущерба своему достоинству и ходит по крыше так уверенно, как по земле; может быть, это даже окажется привычный к высоте кровельщик, или трубочист.
Пээтер, как видно, задерживается. Он вообще медлительный парень, никогда не спешит.
Аннесу ни холодно ни жарко от того, что Пээтер замешкался. Аннесу хорошо здесь, наверху, в голове бродят всякие шалые мысли, иной раз принято просто побыть одному, ничего не делая. Особенно если сидишь на крыше самого важного здания в городе и можешь смотреть сверху вниз на самого президента, не говоря уж о министрах и прочих более мелких власть имущих Прямо-таки жаль, что Константин Первый не каждый день бывает на Вышгороде, а восседает в Кадриорге. Он велел там себе построить внушительное административное здание, во дворце уже стало тесно — король да ь только! Если бы Пяте приехал, Аннес сплюнул бы сквозь зубы, не для того чтобы оплевать важную персону, это было бы некрасиво, плевать нельзя ни на кого, даже на самозваного президента. Он бы сплюнув просто так — пусть правитель поймет, какой свободомыслящий парень шагает по крыше.
Аннес считал, что смог бы узнать президента: Пяте низенький, коренастый и кривоногий. Лицо такое, каким нелегко было бы с кем-нибудь поменяться. С высоты, пожалуй, лица и не разглядишь, было бы видно только цилиндр или черный котелок, которые носит президент У Эйнбунда — обычная серая шляпа. Однажды Аннес видел Пятса вблизи, но тогда Пяте еще не был президентом, не был даже временным главой государства, тогда бразды правления находились в руках Тыниссона. На выставке работ выпускников художественно-промышленного училища Аннес, рассматривая одну из картин, оказался рядом с Пятсом, причем лидер аграриев не произвел на него ни малейшего впечатления. Аннесу запомнились только две вещи: что знаменитый партийный лев гораздо ниже ростом, чем он сам, и что у господина адвоката ноги колесом. Сейчас, сидя на гребне крыши, Аннес прежде всего припомнил именно это. Директор художественно-промышленной школы, брат Пятса, был гораздо выше и солиднее.
1 По новой конституции, вступившей в силу в буржуазной Эстонии в 1934 году, был введен институт главы государства — президента, обладавшего почти неограниченными правами. Таким образом был расчищен «законный» путь для фашизации страны. (Примеч. переводчика.)
На горизонте появился большой пароход. Аннес попытался угадать, что это за судно, и решил, что торговое. Пассажирские пароходы обычно белые, у них несколько палуб, поэтому они выше.
Когда-то Аннес тоже хотел стать моряком. О дальних плаваниях мечтают, наверное, все таллинские мальчишки. Аннес, во всяком .случае, мечтал, даже пробовал попасть на корабль. Но таких ребят, как он, бродило в порту слишком много.
Ни одна мечта Аннеса не сбылась. Не стал он ни слесарем, ни электромонтером, ни механиком, не удалось ему до сих пор найти место с постоянным заработком. Аннес теперь — строительный рабочий, как будто сын должен обязательно выбирать профессию отца. Уже третье лето Аннес трудился на стройках, он уже мог считать себя каменщиком, хотя никогда не стремился им стать. Он не оплакивал своих рухнувших планов, ему даже нравилось работать каменщиком. Но эта профессия имела один недостаток: она не обеспечивала постоянной работы. Летом еще ничего, порой он даже чувствовал себя на лесах удивительно хорошо, так хорошо, что впору было засвистать или запеть, если бы это не казалось смешным.
И на этой вот крыше Аннес иногда увлекался, даже радовался выполненной работе. В понедельник кровельщики опохмелялись в дальнем углу чердака, у Аннеса же кельня так и мелькала в руке. Пээтер смеялся — чего, мол, он тут в одиночку дурака валяет, но Аннес не обращал внимания. Он мог бы уйти домой, там дел по горло, немецкий еще не выучен, но Аннес продолжал работать. И совсем не потому, что следовал неписаному закону строительной артели: все заодно, вместе работают, вместе выпивают, вместе и опохмеляются, с работы никто не смеет улизнуть, когда вздумается. Аннес мог бы преспокойно уйти; к бутылке он не прикладывался, даже если угощали и нажимали всей артелью,— это люди уже поняли. Аннес не был великим трезвенником, иногда на чьем-нибудь дне рождения с удовольствием выпивал рюмку, но на работе водка ему была противна. Он как-то сказал сестре, что это у него, наверно, своего рода комплекс: он с малых лет видел, как огорчалась мать, если отец приходил пьяным, и теперь он, Аннес, просто не может пить водку на работе.
В этот понедельник кровельщики, отправляясь за новыми бутылками, то и дело сновали мимо Аннеса, делали вид, что не замечают, потом стали бросать любопытные взгляды, затем кое-кто подошел поглядеть на этого чудака, который один осилил огромнейший кусок крыши—уложил черепицу, сделав кровлю водонепроницаемой. Это действительно был день Аннеса: каменщики теперь задрали нос кверху, так как плотники не могли козырнуть в ответ ничем равноценным, ни в этот день, ни в прошедшие. «Наложил нам под носом кучу»,— проворчал Пээтер вечером. Аннес совсем не собирался никому ничего под носом накладывать, он просто работал для собственного удовольствия, снача-ла не хотелось, чтобы пропадал зря хорошо удавшийся раствор, потом незаметно увлекся, а увидев, что работа спорится лучше, чем раньше, и вовсе вошел в азарт. Длинный, тонкий язычок кельни ловко прилизывал швы, раствор отлично приставал к красным бокам и изнанке черепицы, стыки получались аккуратные и одинаковые. В голове проносились всякие приятные мысли, потом захотелось петь. Сперва он напевал шлягеры, потом пе-решел на «Марсельезу» и «Варшавянку», которые слышал на Тынисмяги. Если бы Аннес твердо знал мотив, он, может быть, запел бы во всю глотку — неважно, что внизу находятся кабинеты премьер-министра и его подручных, как раз было бы здорово поорать!
Аннес думал, что и сейчас, как весной тридцать пятого года, его не допустят к работе в Вышгородском замке. Но отец сказал, что теперь списки рабочих уже не посылаются на улицу Пагари: Пяте и Эйнбунд (его фамилия ныне переделана на Ээнпалу1) стали храбрее. В тридцать пятом году Пяте и Лайдонер еще только недавно пришли к власти, боялись и красных, и вап-сов, ведь Пяте утащил президентское кресло прямо из-под носа у Ларки2. К тому же, тогда в замке работало несколько сотен рабочих. Сейчас — другое дело, их, кровельщиков, здесь горсточка, всего-навсего дюжина, чего их бояться. В замке полным-полно солдат, власть круглые сутки охраняют армия, кайтселийт и полиция. Пяте чувствует себя настолько незыблемо прочно сидящим на облучке, что даже рискнул объявить амнистию коммунистам! Отец оказался прав: Аннеса взяли на работу.
1 К. Ээнпалу — премьер-министр в правительстве К. Пятса.
2 А. Л а р к а — генерал, один из главарей вапсов, (Примеч. переводчика.}
Теперь работа подошла к концу, и Аннес сидит на гребне замковой крыши.
С запада надвигаются тучи. Видно, дело идет к дождю.
На башне Длинный Герман вдруг заполоскался флаг. Вот и ветер поднимается. И куда это Пээтер запропастился?
Солдаты ушли со двора замка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25