«Хейги!» Такая встреча мне отнюдь не понравилась. Правда, что бы ни значило это слово, но явно не «крылатая»: видеть мои крылья, сложенные под полушубком, они не могли.
Однако замешательство длилось недолго; Дйаргур положил руку мне на плечо и что-то начал говорить своим подданным — не иначе, рассказывал о моих подвигах. И с первыми же его словами — а на некоторых лицах и раньше — стали расцветать приветливые улыбки, так что я совершенно успокоилась и тоже заулыбалась им в ответ.
Потом вся толпа — и прибывшие, и встречающие — потекла наверх по лестницам, разбиваясь по пути на ручейки и вливаясь в отдельные двери. Нырнули под каменные своды и мы с Дйаргуром и еще несколькими бойцами.
Предназначенная для меня комната оказалась на пятом этаже, если смотреть со стороны реки, и на втором — если с противоположной; окно выходило на северо-восточную, перпендикулярную берегу стену, и из него было видно и реку, и лес, начинавшийся за гребнем. Комната была небольшая, но уютная — насколько может быть уютной комната в каменном замке, стоящем среди снегов. Впрочем, идущий от камня холод отчасти компенсировали висящие на стенах ковры и мохнатая белая звериная шкура, расстеленная на полу перед кроватью, а когда в камине жарко запылали смолистые дрова, стало и совсем хорошо.
Приведя меня в эти апартаменты, Дйаргур вышел в коридор и громко крикнул:
— Райри!
Почти сразу после этого, вытирая руки о фартук и улыбаясь чуть конфузливо, но в то же время лукаво, в комнату вошла полненькая круглолицая молодая женщина — ей было, наверное, лет двадцать семь. Это и была
Райри, моя служанка. Впрочем, термин «служанка» не совсем точен — соответствующее хардаргское слово следует переводить скорее как «помощница», а его мужская форма используется командиром — таким, как Дйаргур — по отношению к своим бойцам, а мастером — по отношению к подмастерьям. В нем нет уничижительного оттенка, подчеркивающего подчиненное положение. Хардаргские слуги держатся с хозяевами куда более раскованно, нежели ранайские или тем более илсудрумские, чья вышколенность вошла в поговорку. У хардаргов никогда, даже в древности, не было рабства. Не потому, конечно, что им изначально присуще некое природное благородство, которого нет у других народов, просто в тех суровых условиях, в которых они живут, это нецелесообразно. Рабство наиболее выгодно в тропиках, где у раба после того, как он удовлетворил свои минимальные жизненные потребности — сорвав плод с дикорастущего дерева и обмотав бедра какой-нибудь тряпкой, — остается еще уйма времени и сил, чтобы работать на хозяина.
Думаю, именно поэтому рабство все еще существует в северных колониях даже через два столетия после отмены в метрополиях. В снегах же высоких широт выживание каждого аньйо требует слишком больших усилий, чтобы он мог эффективно тратить их на кого-то еще, кто не работает сам. Не принуждение и подчинение, а добровольная взаимопомощь является способом выживания в этих краях. Хардаргский клан, хотя и не все его члены связаны между собой кровным родством, считается большой семьей, и отношения в нем соответствующие. Это не означает, конечно, полного равенства и идиллии — как и в обычной семье, есть старшие и младшие, имеющие разные права, есть глава семьи — хаагел (именно таков был титул Дйаргура). Здесь тоже бывают ссоры, но в целом члены клана объединены куда теснее, чем крестьяне в сельской общине, не говоря уж о горожанах.
Каждый хардарг сам выбирает, заводить ли ему в придачу к большой семье еще и малую, то есть постоянного супруга и детей; большинство это делают, но есть и те, кто предпочитает сходиться лишь на брачный сезон, и их детей воспитывает весь клан. Это не считается зазорным, и сами такие дети не чувствуют себя ущербными. Есть и те, кого, как и меня, брачные сезоны не интересуют вовсе. Понятия родовой знатности у хардаргов не существует, и должность хаагела является выборной. В голосовании, правда, участвуют только мужчины, достигшие тридцати лет. Фамилий тоже нет, точнее, все члены клана носят общую фамилию, в данном случае — Ганйаррахэ, которой пользуются при встрече с представителями других кланов; зато почти у каждого взрослого мужчины в придачу к имени имеется прозвище. Прозвища женщин образуются, как правило, по прозвищу мужа, и лишь немногие, особо отличившиеся, получают свои собственные. Не всегда отличившиеся чем-то героическим — бывает, что и комическим, но и такие прозвища не считаются обидными — напротив, получившие их обычно с удовольствием пересказывают соответствующую забавную историю.
Ну вот, я опять перескочила вперед, к тому, что узнала уже потом. Впрочем, пожалуй, оно и к лучшему — хотя первые дни в клане и были для меня насыщены впечатлениями, рассказывать о них с подробностями особенно нечего. Я учила язык, знакомилась с дангом и его обитателями — это было нетрудно, ибо благодаря царившим в клане нравам я могла постучать практически в любую дверь рабочего помещения или частного жилища, и меня принимали как члена семьи. Именно как члена семьи, а не как госпожу, пользующуюся покровительством правителя: если, к примеру, я заставала хозяев жилища за обедом, меня приглашали разделить трапезу, но потом без всякого стеснения просили помочь убрать со стола и вымыть посуду (я, разумеется, не отказывалась). Я побывала в кузнице, в столярной и ткацкой мастерских, в хлеву, где томились запертые на зиму йирлоги — животные, играющие в Глар-Цу ту же роль, что у нас тайулы. Их южная разновидность кроме молока и мяса дает еще и теплую шерсть пепельного цвета — из такой были связаны мой шарф и чулки.
Меня пустили даже — правда, с сопровождающим, который всячески старался показать, что он гид, а не сторож, — в хранилище серебра и драгоценностей, награбленных (будем называть вещи своими именами) в гантруских городах на севере. И лишь одной комнаты, в которой мне очень хотелось побывать, я так и не обнаружила. В данге не оказалось библиотеки. У хардаргов есть письменность, но владеют ею немногие, и используется она главным образом для заключения договоров, переписки между кланами, как правило, официальной, — доставка частных писем через эти суровые дикие просторы слишком дорогое удовольствие, — и хозяйственных расчетов. Передача же знаний — как практических, так и разнообразных легенд и баллад — традиционно происходит в устной форме. У хардаргов даже существует поговорка в том смысле, что знания надо хранить в голове, а не на бумаге. Вот уж с чем никак не могу согласиться: одно другому не мешает!
В общем, я решила ознакомиться с их письменностью, тем более что возможность записывать облегчает изучение языка. Дйаргур в эти дни, занятый делами данга в преддверии самых тяжелых зимних месяцев, не мог уделять мне много времени, поэтому больше всего я общалась с Райри. Нрав у нее был легкий и веселый, и в качестве учительницы хардаргского она вполне годилась, но писать и читать не умела. Когда я не без помощи жестов объяснила ей, чего хочу, она без слов схватила меня за руку и потащила по лестницам и переходам. Вообще, изнутри выстроенный без единого плана и симметрии данг похож на лабиринт, где с непривычки легко заблудиться.
Райри притащила меня к Ларду-сказителю, который, хотя и полагался в своей профессии на память, грамоту знал. Кстати, если в вашем представлении сказитель — это подслеповатый старик с длинными седыми волосами, то вы ошибаетесь. Ларду было чуть больше тридцати, он был воином и принимал участие в рейдах, в том числе и в последнем, дорготском. Сказителю нужна хорошая память, да и личное участие в событиях полезней пересказов с чужих слов.
У Ларда нашелся кусок серой, скверного качества бумаги и грифель, и он продемонстрировал мне хардаргский алфавит, состоящий всего из двадцати букв. Мы позанимались еще — ему не терпелось узнать из первых уст историю моих приключений, но моих познаний все еще было недостаточно для сколь-нибудь внятного рассказа. Вообще хардаргский не так уж прост для изучения, особенно когда учителя не знают твоего собственного языка.
Зато теперь я смогла прочитать надпись на своем ноже. Она гласила: «ХЕЙГИ».
В первые дни, если не считать точившей меня мысли о пришельцах, все было замечательно. Мне было интересно на новом месте, среди новых аньйо, и я наслаждалась их симпатией. Первый день я проходила в легкой накидке, не отваживаясь открыть крылья, хотя и понимала, что о них уже знает весь данг; но на следующий вечер, сидя за ужином в одном из общих залов у жарко натопленного очага, в котором пылал целый древесный ствол, я решилась. И ничего не произошло — никто не столпился за моей спиной, не сверлил меня взглядом, не просил помахать. Думаю, им все же было любопытно, но они рассудили, что успеют еще насмотреться, когда я привыкну и перестану смущаться. А может, они и впрямь не усматривали в этом ничего необычного. Такая уж у хардаргов философия — принимать мир таким, каков он есть. Они даже у своих богов ничего не просят, равно как и не считают себя чем-то им обязанными: «Боги играют в свою игру, а аньйо в свою». Надо сказать, для жизни в суровом краю это подходящая система взглядов.
Вы знаете, как я отношусь к зиме и холоду, поэтому не удивитесь, что в первую декаду я даже и не помышляла о том, чтобы выйти из теплых и уютных помещений данга на мороз. Но в конце концов, когда солнце светило особенно весело, рассыпаясь по снегу мириадами серебряных искр, и местные мальчишки лихо скатывались с кручи на лед вставшей уже окончательно реки, мне все-таки захотелось прогуляться на свежем воздухе. И тут я столкнулась с первой странностью.
Воин, который сидел возле двери, лениво полируя свой меч, не захотел меня выпускать. Из его объяснений я поняла только слово «Дйаргур». Дйаргур не велел мне выходить? Но с какой стати?! Я немедленно отправилась на поиски хаагела и потребовала объяснений. Поняв мои намерения, он попросил меня подождать и через четверть часа сам составил мне компанию. Мы вышли из данга и неторопливо обошли его вокруг, спустившись к замерзшей пристани, снова поднявшись на гребень, полюбовавшись панорамой заснеженного хвойного леса, откуда в тот момент несколько дровосеков тащили волоком свою добычу, посмотрели на дымные столбы, вертикально поднимавшиеся из труб Ганйарраха, словно призрачные подобия центральной башни… В конце концов мороз, щиплющий лицо, все же прогнал меня обратно. И все было бы хорошо, но впечатление, что мне позволили гулять лишь под присмотром, осталось.
Через несколько дней погода испортилась. Я уже рассуждала, как хардаржанка: в прежней жизни мне бы не пришло в голову сказать «погода испортилась», если перед этим стоял мороз — ведь мороз сам по себе настолько плох, что портиться уже некуда. Началась сильная метель, продолжавшаяся до конца декады. Мир за окном словно задернуло колышущимся белым занавесом, ветер зловеще завывал в трубах, предрекая верную смерть всякому, кто в такую погоду хоть на сотню локтей отойдет от жилья. Естественно, весь клан сидел дома, а когда пурга наконец закончилась, выбраться наружу было непросто: столько там навалило снега. Я поняла, почему все внешние двери данга открываются внутрь — наружу их было бы просто не открыть.
На следующий день, когда в небе снова сияло солнце, а в снегу прокопали необходимые дорожки, Дйаргур и еще два десятка мужчин ушли на охоту. Именно ушли, а не уехали — в Глар-Цу, как известно, до контакта с Инйалгдаром не было животных, подходящих для верховой езды. Позже гантрусы, конечно, завезли тйорлов и за прошедшие два столетия вполне с ними освоились, хотя илсудрумцы до сих пор о плохом наезднике насмешливо говорят: «Его отец случайно не гантрус?», но, очевидно, до хардаргов эта мода так и не докатилась.
Впрочем, чуть подумав, я поняла, что это вполне закономерно — копыта тйорла не рассчитаны на глубокий снег, а короткая шерсть — на сильные морозы. У нас их хоть и используют в высоких широтах, но это, по сути, издевательство над животными, к тому же не слишком эффективное и безопасное — выбившийся из сил тйорл в любую минуту может подвести. История про Йорпа Тнааксена, которую я уже рассказывала, — лишнее тому подтверждение. Конечно, никто не мешал хардаргам использовать тйорлов летом, но слишком невыгодно держать у себя крупных и, следовательно, достаточно прожорливых животных, от которых по полгода нет никакого толка.
Так или иначе, охотники с утра ушли на лыжах, взяв с собой не только мушкеты и арбалеты, но и палатки, ибо планировали охотиться несколько дней. Они также везли за собой приземистые сани, в которые собирались погрузить добычу. Мне, конечно, и в голову не могло прийти проситься с ними за компанию, но на третий день их отсутствия я решила проверить гипотезу насчет собственных прогулок. И вновь столкнулась с явным нежеланием выпускать меня из данга. Правда, мне не то чтобы явно запрещали, а ссылались на то, что снаружи холодно и плохо. Получив такой ответ возле третьей двери подряд, я разозлилась и пошла напролом — остановить меня можно было только грубой силой.
Силу применить хардарг, однако, не решился и лишь крикнул мне вслед, чтобы я не уходила далеко.
Снаружи действительно было холодно и плохо, солнце спряталось, налетал порывами ледяной ветер, так что я немного прошла вдоль берега и вернулась. Поднявшись к себе, я раздраженно пожаловалась Райри, дополняя скудный словарный запас жестикуляцией, разом и на погоду, и на эту странную гипертрофированную опеку.
— Так понятно, — ответила та, — после того, что случилось с Хейги…
— А что случилось с Хейги? И кто это вообще? — Я понадеялась, что уже знаю достаточно слов, чтобы получить наконец ответ на этот вопрос.
И действительно, я поняла бесхитростный рассказ Райри, попутно и несколько пополнив словарный запас. Хейги была дочерью Дйаргура, его единственным ребенком. Его жена умерла, рожая ее. Бывает, что после такого вдовец проникается ненавистью к ребенку, ставшему причиной смерти матери, а бывает, что, наоборот, начинает любить малыша за двоих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86