И мне пришлось… «работать». От рассвета до заката. Счастье еще, что представлявшее такой интерес для зевак находилось у меня за спиной, поэтому меня не заставляли сидеть к ним лицом. Не знаю, как бы я пережила такое унижение… Сидеть, отвернувшись к глухой стене фургона, было все-таки легче. Хотя поначалу мне тоже казалось, что я умру со стыда, особенно когда услышала первые глумливые реплики… Но за пару часов я научилась абстрагироваться от толпы. Ее шум становился бессмысленным фоном, подобным шуму моря или дождя, который перестаешь замечать, погружаясь в свои мысли. Некоторые особо громкие или визгливые восклицания все же пробивали мой защитный кокон, но в основном мне удавалось отрешиться от зрителей. Я автоматически расправляла крылья и периодически помахивала ими, но думала при этом о своем.
Хотя, разумеется, мысли эти тоже вертелись главным образом вокруг происходившего. Сначала я говорила себе, что сама во всем виновата. Идея обокрасть зверинец принадлежала не мне, но я ее поддержала — и вот расплачиваюсь. Я повторяла себе это не только потому, что это было справедливо; дело еще в том, что мысль о заслуженности моих страданий была все же не так тяжела, как бессильная ненависть. Но со временем ненависть брала верх. Пусть я воровка, но это не значит, что со мной можно обращаться, как с животным! Я заслужила тюрьму, но не клетку в зверинце! Со школьных лет я не испытывала ничего подобного. На мне были штаны и рубаха, вырезанная на спине, но я чувствовала себя еще хуже, чем тогда, когда стояла голой перед Анкахой. Там я стояла гордо. Гордо сидеть в клетке невозможно…
Так что каждый день моей «работы» — а за первым городом был второй, потом третий… — был наполнен, по сути, двумя мыслями: как мне сбежать и как отомстить своим поработителям. Я строила планы один фантастичнее другого, но, увы, все они куда больше походили на бесплодные мечты, чем на практическую программу действий.
Разумеется, я тщательно исследовала клетку в первый же день, еще до того, как меня впервые выставили напоказ. И убедилась, что замок невозможно ни сбить, ни сломать, а на прутьях никаких следов коррозии и они слишком толстые, чтобы выломать их или погнуть.
Правда, я все же решила, что буду тратить часть выдаваемой мне воды, чтобы поливать один и тот же прут у основания, но для того, чтобы он достаточно проржавел, потребовались бы как минимум многие месяцы. Значит, оставалось вооружиться терпением, а также тезисом, который не раз повторял мой отчим: «Самое слабое звено любой системы — это аньйо». Я начала внимательно присматриваться и прислушиваться к своим врагам при каждой представлявшейся возможности.
Всего их было восемь. Илдрекс Гарвум — действительно главный, но зверинец принадлежал ему не целиком; два его брата были, как я поняла, компаньонами-пайщиками. Еще двое были наемными работниками, но на их попечении состояли не столько экспонаты зверинца — исключая случаи, когда надо было снять клетку с повозки или поставить ее обратно, — сколько тйорлы; также они занимались всякой починкой, если, к примеру, у фургона надо было поправить колесо и т.п. Практически вся забота о животных и других узниках лежала на третьем работнике, Пруме. Вероятно, его полное имя было длиннее, но все звали его именно так. Это был старик, разносивший пищу и убиравший в клетках; остальные относились к нему с явным пренебрежением, и получал он наверняка меньше всех, хотя его работа была самой грязной и опасной. Казалось бы, он и был тем самым слабым звеном — подожди, пока он откроет замок, ударь его и беги, — но, когда я впервые увидела его (в моей поимке он не участвовал), меня взяла оторопь. Да, он был стар, дурно одет, его длинные седые волосы слиплись от грязи, и сам он пропитался запахом животных, но он отнюдь не был слабым.
Его мускулистые руки были оплетены веревками жил, а прямой осанке могли бы позавидовать многие юноши. В нем было полных четыре локтя роста, может, даже четыре с четвертью. Левую половину его лица, от лба до подбородка, бороздили три жутких глубоких шрама — очевидно, след удара когтистой лапы. Когти чудом не выдрали мутно-голубой глаз, хотя из-за повреждения соседних тканей он таращился между багровыми шрамами как-то особенно отвратительно и жутко. Крайний правый коготь вырвал у него кусок носа и угол рта, так что даже когда Прум держал рот закрытым (а так было почти всегда), в не полностью заросшую дыру был виден желтый клык. Одного взгляда на это обезображенное лицо было достаточно, чтобы вызвать кошмары. Не у меня, конечно, но у более впечатлительной особы точно. Но лицо — это было еще не все…
На поясе у Прума всегда висели с одной стороны свернутый кнут, а с другой — тяжелая, налитая свинцом дубинка. И я видела — не в первую встречу с ним, а позже… Тут надо сделать отступление и заметить, что осень давно перевалила за середину, да и двигался караван на юг, поэтому с каждым днем становилось все холоднее, и если в первых двух городах зверинец еще работал на открытом воздухе, прямо в повозках с раскрытыми стенками, как в Далкруме, то позднее для показа арендовали какой-нибудь большой сарай, где и расставляли клетки. Тут-то я и получила возможность получше рассмотреть своих соседей и товарищей по несчастью. Так вот, я видела, как Прум входил в клетки к самым опасным из имевшихся в зверинце хищников. И они — и грэрро, ужас йертаншехских джунглей, и свирепый райов, король Великой пустыни Гвайорат — приседали и пятились в угол, стоило ему открыть дверь. Должно быть, уже отведали дубинки и кнута… И, глядя в жуткое лицо Прума, которое, возможно, из-за травмы никогда не меняло выражения, я не сомневалась, что он без колебаний угостит тем же самым и меня, стоит мне дать ему хоть малейший повод. Нет, поймите меня правильно, я вовсе не струсила, хотя посмотрела бы я на вас, окажись вы в тесной клетке один на один с таким типом. Просто я понимала, что действовать надо только наверняка, что в случае неудачи меня и впрямь прикуют цепью и второго шанса уже не будет. Так что пока я только наблюдала и выжидала. Войдя в клетку — неважно, чью, — Прум первым делом запирал за собой дверь, не сводя глаз с узника. Дверь никогда не оставалась открытой дольше чем на несколько мгновений, и все это время он загораживал ее своим телом.
Прошло несколько дней с нашей первой встречи, прежде чем я попыталась заговорить с ним. Но он ничего не ответил и вообще не отреагировал на мои слова. Лишь позже до меня дошло, что он был вообще немой, хотя, судя по командам, которые ему отдавали хозяева, понимал то, что ему говорили. В общем, хотя я и не отвергла совершенно идею как-нибудь застать этого монстра врасплох, я предпочла пока что отодвинуть ее на задний план.
Куда большую надежду мне в первые дни внушили двое оставшихся балаганщиков. Это были женщины, жены Гарвума и одного из его братьев. Первой, как и самому Гарвуму, было под сорок, вторая была почти девчонка, всего на несколько лет старше меня. Я очень рассчитывала на их сочувствие, а в дальнейшем, возможно, и помощь. Прошло больше декады, прежде чем я улучила момент заговорить сначала с одной, потом с другой так, чтобы не услышали мужчины… Но, увы, они в полной мере разделяли предрассудки относительно крылатых, а в их глазах я к тому же была и источником семейного дохода.
— Тебя тут кормят и не бьют, а всей работы — просто сидеть цельными днями. Тебе, чай, как мне, стряпать, штопать да стирать не приходится. И ты еще недовольна чем-то? — неприязненно резюмировала старшая. Младшая и вовсе не стала со мной разговаривать, одарив полным брезгливости взглядом. Им даже и в голову не приходило смотреть на меня, как на аньйо, представить себя на моем месте. Как же, они были «полноценные»! Тупые безмозглые йупы, едва ли умевшие читать хотя бы по слогам…
Хорошо, что у них не было детей. Воображаю, какой желанной жертвой я могла бы стать для малолетних мучителей. Кто и когда придумал байку о детях как о невинных ангелочках? Наверное, тот, кто слишком быстро забыл собственное школьное детство.
Короче, во вражьем стане у меня союзников не было. Среди своих, как выяснилось, тоже. Под своими я тут имею в виду, конечно, не животных, а других аньйо, содержавшихся в зверинце. Про старуху я уже рассказала. Кроме нее, было еще двое, сидевшие в одной клетке. Это были сросшиеся близнецы. Они срослись спинами и затылками, поэтому, хотя и обречены были всю жизнь провести вместе, никогда не видели друг друга. Ноги у них были у каждого свои, и они могли ходить, хотя им это было неудобно — если идти обычным образом, одному пришлось бы пятиться, поэтому они обыкновенно передвигались боком. Ростом они были ниже среднего, хотя и не карлики; уродливые сросшиеся головы непропорционально большие. В отличие от старухи, они не были слабоумными, хотя интеллект у них был неразвит, ибо всю свою жизнь — а выглядели они лет на пятьдесят, хотя, полагаю, на самом деле были моложе — они провели в различных балаганах и, разумеется, не получили никакого образования. Собственная мать продала их врачу сразу же после родов, ибо тот сказал, что они все равно не проживут и нескольких часов, и хотел поместить их в спирт и показывать студентам. Однако младенцы упорно не хотели умирать, и врач в конце концов перепродал их хозяину бродячего цирка. Сами они, конечно, не могли этого помнить — им рассказали в том самом цирке несколько лет спустя. Так началось их пожизненное путешествие из балагана в балаган, и нынешний, по их словам, был еще не худший. Естественно, никуда бежать они не могли, да и не хотели.
В общем, дни шли за днями, а я по-прежнему не видела никаких реальных путей к спасению. На поливаемом водой пруте появился ржавый налет, но, как и предполагалось, до полной победы было еще очень далеко. Я надеялась, что как-нибудь Прум напьется и забудет закрыть клетку или, по крайней мере, утратит скорость реакции. Но он, похоже, вообще не пил. Впервые я решительно осуждала трезвый образ жизни.
Моя ненависть к поработителям, а заодно и к приходившим смотреть на меня зевакам не слабела, но теперь еще мучительнее было растущее отчаяние при мысли о пришельцах, которые, наверное, уже покинули Землю или собираются сделать это на днях…
Было и нечто более земное, угнетавшее меня. А именно: приближался брачный сезон. Гарвумы не собирались сворачивать на это время свои гастроли — с какой стати? — и я чувствовала, что сидеть в клетке на потеху толпе во время брачного сезона будет намного унизительней, чем в обычное время. Сидеть под взглядами всех этих мужиков… Но даже это было не самым худшим. Я не знала, чего можно ожидать от самих балаганщиков в эту пору. Пору, когда в мужчинах просыпается Великий змей Шуш.
Я давно сбилась со счета календарных дат — да и не для всех брачный сезон наступает одновременно, тут плюс-минус несколько дней, — но уже чувствовала первые признаки сезонных изменений в собственном теле. Терпеть их не могу. Эти набухающие губы, увеличивающаяся грудь — так некрасиво! Опухаешь, словно тебя покусали насекомые. Но самцам нравится. Не ищите здесь логики. Когда мужчина превращается в самца, логика его оставляет.
Зверинец прибыл в очередной город — кажется, он назывался Лорн. Здесь, как видно, не нашлось достаточно вместительного пустого помещения по приемлемой цене, и зверинец разместился в двух сараях с небольшими окошками вдоль крыши. Моими соседями по сараю оказались одни лишь животные, и это было кстати — и старуха, и сросшиеся были мне неприятны. Как обычно, к вечеру у меня ныли крылья, а заодно плечи и спина. Попробуйте просидеть целый день, держа руки разведенными в стороны и помахивая ими, и вы поймете мои ощущения к концу «рабочей смены». Съев свой ужин (надо отдать должное хозяевам — для еды мне все же давали ложку, а не вынуждали есть прямо из миски, как животных; правда, ложка была деревянная и в качестве оружия не годилась), я улеглась в темноте на солому. Делать было, как всегда в это время, нечего, и, привычно перебрав в голове несколько неосуществимых планов, я быстро уснула.
Проснулась я в неурочное время. Было еще совершенно темно.
Я не знаю, разбудил меня звук или движение, но я сразу же почувствовала, что в моей клетке есть кто-то еще. Я резко села, отодвигаясь в угол, и смутно различила во мраке высокий силуэт. В этот момент, вырвавшись из облаков, в окошко сарая заглянула Лла, и ее тусклый багровый свет отразился в глазах смотревшего на меня чудовища. Глубокие шрамы на выступившей из тьмы неподвижной маски казались бездонными черными каньонами…
Прум! Внутри меня все оборвалось от ужаса. Что он хочет от меня, придя посреди ночи в брачный сезон?! Я судорожным глотком набрала в легкие воздуха, чтобы закричать — не слишком, впрочем, рассчитывая на помощь…
Он понял мое намерение и поднес руку к губам, призывая меня к молчанию. Это вселило в меня надежду — значит, он все же боится моего крика. Но, прежде чем заорать, я все-таки заметила, что в руках он держит какой-то сверток, а вовсе не кнут или дубинку. И не пытается подойти, чтобы заткнуть мне рот. Мой взгляд на мгновение скользнул за его спину… может, я все еще сплю? Дверь клетки была приоткрыта!
Что бы это ни значило, я решила пока не поднимать шума и лишь подобралась для молниеносного прыжка в сторону двери. О том, что за воротами сарая — холодная осень, а я босиком и в легкой одежде и мне нечем прикрыть крылья, я в тот момент не думала. Зато подумала в следующий, когда Прум положил передо мной свой сверток и отступил на шаг, давая мне спокойно обследовать свой подарок. Сверток оказался каким-то длинным одеянием, плащом или пальто с капюшоном, в которое была завернута пара матерчатых туфель.
Не сводя с него глаз, я стала надевать все это. Он кивнул одобрительно.
— Я могу уйти? — тихо спросила я, не веря своему счастью.
Кивок.
— Совсем уйти? — уточнила я.
Кивок, за ним еще один. Мол, не сомневайся, ты поняла меня правильно.
Все еще опасаясь какого-то подвоха, я встала и, стараясь держаться подальше от Прума, обошла его и выскользнула в дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86