Врачи говорят, что месяц аньйо может прожить без еды достаточно спокойно. Не пытайтесь искать наши запасы провизии, они не здесь. Зато в этом трюме — часть запаса пресной воды. Она ваша, но расходуйте ее экономно, другой не будет. Надеюсь, вы сами сможете поддерживать порядок в своей среде — во всяком случае, мы не собираемся заниматься решением ваших конфликтов. Но если вы станете создавать угрозу безопасности судна — матросы вооружены мушкетами и будут стрелять. Выходить на палубу разрешается только вашим делегатам, не более четырех за раз. Всем все ясно? — Не дожидаясь ответа, он захлопнул люк.
Так началось это ужасное плавание. Если говорить о чисто физической стороне дела, то оно было во много раз хуже моего злосчастного путешествия на «Королеве морей». Там главным неудобством была цепь, здесь цепей не было, зато во всем остальном я сполна ощутила, каково приходится перевозимым в трюме рабам. Впрочем, не уверена, что даже рабов набивают в трюмы так густо. Теснота была такая, что нескольким аньйо, спавшим рядом, приходилось переворачиваться на другой бок синхронно. Мой сосед мог бы сто раз нащупать мои крылья, если бы это его хоть сколько-нибудь интересовало.
В спертом воздухе висел смрад потных немытых тел, а позже к нему прибавился и более отвратительный запах. Несколько бочонков, выпитых в первый же день, приспособили в качестве отхожих мест, но добираться до них из разных концов трюма, перешагивая через лежащие впритирку тела, было далеко и неудобно, особенно для слабеющих от голода аньйо, и с каждым днем становилось все больше тех, кто ходил под себя. Подозреваю, что среди них были и купцы, и аристократы. Удивительно быстро сходит налет цивилизации… Впрочем, уже спустя несколько часов после начала плавания, — а качка была хоть и не штормовая, но ощутимая, — у многих разыгралась морская болезнь, и они вынуждены были блевать на себя и на соседей. К счастью, мой старик избавил меня от такого удовольствия, как и я его. Умыться, естественно, было нечем, так что после этого удара по брезгливости неудивительно, что вскоре пал и следующий бастион.
В первый же день нас покинули несколько аньйо — около десятка воспользовались предложением сесть в шлюпку и вернуться на Ктито (сомневаюсь, что они выжили), еще столько же, прихватившие с собой достаточно серебра, купили право ехать наверху, как нормальные пассажиры. Ну или скорее как освобожденные от работы матросы, поскольку пассажирских кают на судне не было. Но даже эти места были куплены за баснословную цену в результате импровизированного аукциона, ибо желающих вырваться из трюма любой ценой было больше.
Среди оставшихся внизу, естественно, сразу же начали возникать группировки — одни имели деньги и объединялись для того, чтобы сохранить их и получать еду, другие не имели ничего и объединялись, чтобы отобрать упомянутое у первых. К утру второго дня в трюме было уже два трупа — один погиб в драке, второго задушили во сне. Посланные наверх делегаты — точнее, четверо самых резвых, провозгласивших себя таковыми, — доложили о случившемся. Им было велено вынести трупы, а также собрать с других деньги, получить провизию — сухари и немного солонины — и раздать ее. При этом они получили и свою долю. Но централизованная система раздачи продержалась недолго: уже на третий день на делегатов набросились и отобрали у них еду, прежде чем они успели отдать ее заплатившим. Никакой службы охраны порядка организовать не удалось, потому что в ней было заинтересовано лишь меньшинство — те, у кого что-то было. Так что в дальнейшем матрос просто кидал пищу в люк, и ее расхватывали те, кто оказывался ближе.
Был и альтернативный источник продовольствия. Нет, до каннибализма, к счастью, не дошло — для этого мы плыли все же недостаточно долго. Я имею в виду йагов, грызунов, водящихся на каждом уважающем себя корабле. Их ловили и ели сырыми. Я видела это неоднократно, но сама участия не принимала. Может, я бы и сумела преодолеть брезгливость, тем более что в смердящем, загаженном трюме представления о ней сильно меняются, но доктор Ваайне говорил, что йаги переносят кучу заразных болезней, включая Багровую Смерть.
В драках за бросаемые в люк подачки я тоже не участвовала. Их счастливые победители, вероятно, тратили больше энергии, чем получали в итоге. Я с самого начала рассудила, что разумнее лежать и экономить силы. Пару декад можно и поголодать. Причем это оказалось не так уж и трудно. Вероятно, атмосфера трюма, которую можно было назвать какой угодно, только не аппетитной, весьма этому способствовала. Пару дней побаливала голова и бурчало в животе, а потом ничего; если лежать, было вполне терпимо, вот только когда я все-таки вставала — за водой или по нужде, — перед глазами темнело, и я чувствовала головокружение и слабость в ногах. Потом, правда, и лежать стало неудобно. Собственно, с самого начала было неудобно — голые доски не самая мягкая постель, но постепенно они сделались какими-то особенно жесткими. Сначала я не могла понять, в чем дело, а потом догадалась: это не доски затвердели, это я отощала, утратив жировую прокладку между костями и кожей.
Сколько точно мы плыли, я не знаю — явно больше декады, но, скорее всего, меньше двух. В трюме день не отличается от ночи. Сначала я отмеряла сутки по собственному сну и бросаемой в люк еде, но упадок сил и безделье способствовали тому, что я спала все больше, по нескольку раз в сутки, и уже не была уверена, что очередная драка у лестницы — действительно очередная, а не следующая за той, которую я проспала. Драки, впрочем, становились все более вялыми, по мере того как тощали и слабели их участники.
Но знаете, что было для меня самым неприятным во всем этом плавании? То, что мы плыли на восток, а мне было нужно на запад.
Вынести физические лишения могли не все. Если первые жертвы трюма были убиты, то потом не так уж мало беженцев умерли сами. Начиная уже с пятого дня наверх ежедневно выносили трупы.
Умирали, конечно, самые слабые — больные, старики, дети. Однажды, проснувшись в очередной раз, я поняла, что упираюсь плечом в окоченевшее безжизненное тело. Мой сосед был мертв. Даже странно, что это не произошло раньше — за время плавания я не заметила, чтобы он вышел из своей прострации. К счастью, до импровизированного туалета он все же добирался, благо от нас это было недалеко, но делал это скорее автоматически. Вряд ли у него оставалось много воли к жизни…
Пока, кроме меня, этого никто не замечал, и мне это было весьма на руку. Как вы помните, вся моя одежда и имущество состояли из не первой свежести простыни, и настала пора обновить гардероб. Осторожно, стараясь не привлекать внимания других потенциальных наследников (что было нетрудно — большинство находившихся поблизости спали), я раздела покойника. Под накидкой у него была нижняя рубаха из тонкой шерсти — очень кстати, учитывая осеннее время года. Самый ценный подарок, впрочем, оказался под рубахой: дорогой кулон с прозрачным фиолетовым камнем на серебряной цепочке. Полагаю, это был аметист, хотя я в драгоценностях не разбираюсь, да и изящная серебряная заколка накидки йонков двадцать да стоила. Кошеля с деньгами, однако, у старика с собой не было.
Все предметы одежды, конечно, уже нуждались в стирке, ну да мне было не до брезгливости. Главное, что они подходили по размеру. Сандалии оказались великоваты, но было бы куда хуже, окажись они малы. Переоделась я быстро, и моих на мгновение выставленных наружу крыльев никто, к счастью, не заметил. Выждав еще немного, я громко сообщила, что здесь мертвец. Труп, завернутый в бывшую мою простыню, вынесли наверх, чтобы выбросить в море. Думаю, морьйалы неплохо поживились, плывя в эти дни за «Гламдругом Великим»… Второй сосед старика, лежавший с другой стороны, конечно, понял, что я присвоила одежду умершего, и наградил меня злобным взглядом — должно быть, сам имел на нее виды. Но, встретившись с моим ответным взглядом, оценил свои силы и нападать не решился.
Наконец настал день, когда я была разбужена всеобщей суматохой и оживлением, насколько, конечно, эти слова применимы к обессилевшим от голода аньйо. Кошмарное плавание все-таки закончилось; корабль стоял в илсудрумском порту Далкрум. Зевакам на пристани мы, должно быть, казались выходцами из ада: изможденные, еле держащиеся на ногах, грязные, провонявшие смрадом трюма. Не все могли идти сами, некоторых, подхватив под руки, тащили соседи. Поначалу все беженцы сгрудились прямо возле причала, не зная, куда идти и что делать дальше, да и мигом объявившиеся солдаты из охраны порта, похоже, не горели желанием пускать нас в город. Нас продержали под полуденным солнцем (а на широте Далкрума погода все еще была вполне летней), должно быть, не меньше часа, прежде чем пришел какой-то чиновник и объявил на совершенно ужасном кйарохском, что для нас будет оборудован палаточный карантинный лагерь, где нас накормят и пришлют врачей для осмотра. Мне во всем этом понравилось только слово «накормят». Подвергаться осмотру мне никак не хотелось (уж если в Ранайе крылья навлекли на меня столько бед, то в Илсудруме…), а засиживаться в карантине — тем более. Я поглядывала на солдат, ища способ улизнуть, но, конечно, в моем тогдашнем состоянии, когда от каждого шага кружилась голова, нечего было и думать устраивать с ними соревнования по бегу.
Пока мы ждали отправки в лагерь, какая-то сердобольная торговка, впечатлившись нашим видом, подкатила нам тележку, груженную спелыми йовулами. Теперь, когда мы были на твердой почве и голодная смерть больше не грозила, беженцы вели себя куда более цивилизованно — никаких битв за еду уже не было. Правда, несколько первых йовулов разбили прямо о брусчатку набережной и руками выламывали куски сочной рыжей мякоти, но потом у кого-то нашлись ножи, и следующие плоды были порезаны на ломтики и розданы в порядке общей очереди.
Не скажу, конечно, что я наелась своей порцией — напротив, она лишь пробудила к жизни уснувший было аппетит, — но, по крайней мере, почувствовала себя бодрее настолько, чтобы спуститься к воде и окунуться. Разумеется, в одежде и даже в обуви — учитывая, что среди беженцев хватало босых, оставлять на берегу сандалии было не умнее, чем кошелек с серебром. Полноценного мытья и стирки это не заменяло, но позволяло хоть как-то отбить трюмное зловоние. Со стороны моря, естественно, никакого оцепления не было, и мне никто не препятствовал; некоторые из беженцев последовали моему примеру. Но, когда прозвучала команда строиться в колонну, чтобы идти в лагерь, все они поспешно выбрались из воды. Им, лишившимся домов и имущества, не было никакого резона ссориться с имперскими властями, от которых они теперь целиком зависели, да и вообще они сами хотели попасть поскорей в лагерь, где о них позаботятся. Я же, напротив, спряталась под причалом, держась за обросшую водорослями каменную сваю и покачиваясь на невысоких волнах по горло в воде. По головам нас никто не пересчитывал, и моего отсутствия не заметили. Все же на всякий случай я просидела там достаточно долго, так что когда я все-таки вылезла на берег, мои зубы выбивали дробь от холода, зато ни одного солдата поблизости не было, и я могла идти куда вздумается.
Одежда, которую я кое-как выжала на себе, подсохла на солнце довольно быстро. Вообще особого интереса у прохожих мой ктитойский наряд не вызывал — в порту кого только не встретишь. Если что и привлекало внимание, так это мое исхудавшее лицо. Однако я с детства привыкла ходить в брюках и в юбке чувствовала себя ужасно нелепо, поэтому я решила, что после того, как найду лавку ювелира и продам кулон и заколку, первым делом куплю себе более подходящую одежду. Нет, первым делом я съем что-нибудь более основательное, чем ломтик йовула, а потом куплю одежду. Дальнейшие планы тоже были просты и реализуемы: найти корабль до Гантру и купить место на борту.
Поскольку язык я знала, то лавку нашла довольно быстро. Правда, по пути пришлось пару раз присесть передохнуть — удивительно мерзкое все же состояние, когда организму не хватает сил. Ювелир, толстый пожилой аньйо с брюзгливо оттопыренной нижней губой, внимательно изучил мои сокровища через увеличительное стекло, затем взвесил на маленьких весах, аккуратно укладывая пинцетом крошечные гирьки.
— За кулон с цепочкой — пятнадцать дилумов, — объявил он. — И тридцать за заколку.
— То есть как пятнадцать? — опешила я. Курса я не знала, о чем вспомнила с сожалением, но кулон должен был стоить во много раз больше заколки. — Это вообще сколько в ранайских йонках?
— Текущий курс йонка к дилуму — один к трем, — проинформировал он меня. — А сколько вы хотите за цветную стекляшку?
— Стекляшку?
— А вы не знали? И цепочка с оправой тоже не серебряные, а посеребренные.
Я молчала, убитая этой новостью. Значит, весь мой капитал составляют какие-то паршивые пятнадцать йонков? Этого никак не хватит до Гантру. На это я едва смогу отъесться…
— Заколка стоит двадцать йонков, — хмуро сказала я, пытаясь выторговать еще что-то. — В смысле шестьдесят дилумов.
— Если кто-то предложил вам такую цену, почему вы не продали ему? — пожал плечами ювелир. — Я вижу, что вы в затруднительном положении, и могу дать вам сорок, но это уже практически мне в убыток.
— И двадцать за кулон.
— Восемнадцать. И медью, а не серебром.
— Ладно, — вздохнула я.
Уже выйдя из лавки и отойдя на приличное расстояние, я вдруг поняла, что единственным свидетельством фальшивости кулона были слова ювелира. И что, даже если хорошо одетый старик и впрямь носил дешевую подделку, он вряд ли стал бы прятать ее под рубаху. Раз он так сделал, значит, понимал, что вещь представляет ценность и в трюме ее могут украсть или отнять. Конечно, он мог и сам не знать, что вещица поддельная, но как раз это было наименее вероятным. Неужели меня опять обвели вокруг пальца?! Конечно, почему бы не обмануть молодую наивную девчонку, которая одета по-ктитойски, но говорит с ранайским акцентом и имеет слишком изможденный вид, чтобы владеть драгоценностями на законных основаниях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86