Старуха сделала знак своим стражникам, и они, сунув в ножны мечи, шагнули вперед. Вот это было уже серьезно — каждый из них был выше меня на голову, да и в плечах заметно шире.
Я попыталась отскочить — пожалуй, между статуями они бы долго за мной гонялись, путаясь в портьерах и драпировках, — но уроды, вновь сомкнувшись, задержали меня. В следующую секунду меня схватили сильные грубые руки, и я поняла, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Может, мечи у них были и бутафорские, но мускулы — вполне настоящие.
«Ладно, — сказала я себе, — будем считать, что это я тут принцесса. Такая богатая, капризная и избалованная, что считаю ниже своего достоинства одеваться и раздеваться самой. За меня это делают слуги. Давай, холуй, сними со своей госпожи сапоги», — думала я, презрительно глядя на солдата, копошившегося у моих ног.
Вскоре я осталась стоять совершенно голой. Мою одежду сразу куда-то унесли. На ковре передо мной лежал шутовской наряд. Альтернатива была очевидной — либо надеть это, либо оставаться нагишом.
Я выбрала второе. Как я уже говорила, в Ранайе хоть и не ходят в таком виде по улицам, но неприличной нагота не считается. Правда, судя по взглядам, которые устремили на меня Анкаха и ее уроды, на Ктито, несмотря на жаркий климат и легкость повседневной одежды, были другие обычаи. Здесь, как видно, полностью обнажаться разрешалось только статуям. Не знаю, почему к живым аньйо относились иначе — может быть, здесь нагота считалась символом крайней бедности… Казалось бы, мне-то что до их предрассудков, но под этими взглядами я вдруг ощутила то же, что много лет назад в детстве, когда Ллуйор с осуждением смотрел на мои босые ноги: чувство, что нечто, всегда казавшееся тебе нормальным и естественным, на самом деле постыдно и унизительно. Но я подавила рефлекторное желание прикрыться крыльями. Мои враги не должны заметить, что я испытываю хоть малейший дискомфорт.
Пауза затягивалась. Я стояла под их взглядами и думала: «Смотрите-смотрите. Где вам еще доведется увидеть красивое, совершенное тело? Уж точно не в зеркале!» Лицо Анкахи вдруг болезненно дернулось, словно она прочитала мои мысли, а может, это был просто нервный тик.
Тут я почувствовала легкий сквозняк — должно быть, сзади бесшумно открылась дверь, и чей-то голос сказал:
— Светлейшая, посланник Гантру Их-Зар-Кан ожидает твоей аудиенции!
Анкаха досадливо поморщилась, отчего ее мелкие морщины собрались в крупные складки, но государственные дела были важнее какой-то строптивой рабыни.
— В карцер ее, — нетерпеливо махнула рукой старуха, и стражники, ухватив меня под локти, повели куда-то за драпировки. Естественно, одежду мне так и не вернули.
За занавесями, как я и ожидала, оказалась дверь. Меня провели по длинному пустому коридору с маленькими оконцами под потолком, затем по узкой, явно не парадной лестнице на четыре пролета вниз.
Там стояли еще двое стражников. Один из них, звеня ключами на большом кольце, отпер тяжелую, окованную железом дверь. За ней начинался еще один коридор, пол, стены и потолок которого были уже не мраморными, а выложенными из крупных желтоватых камней, а окон не было вовсе. Единственным источником света служили редкие бронзовые светильники на стенах. Я поняла, что нахожусь под землей — что, разумеется, было неудивительно. За поворотом коридора начались железные двери; одну из них мои конвоиры открыли и втолкнули меня внутрь.
К счастью, там не было совершенно темно. Свет проникал через узкое горизонтальное окошко, скорее даже щель (туда можно было просунуть в лучшем случае руку, но не голову), у самого потолка. Тем не менее и эту щель перегораживало несколько вертикальных прутьев решетки. Стекла там не было, что в хорошую погоду было только кстати, но во время дождя вода с улицы наверняка стекала в карцер, и грязные разводы на стене это подтверждали. Сейчас, впрочем, пол был сухой и даже, благодарение прогревшему землю тропическому солнцу, не холодный. Вся обстановка помещения состояла из поганого ведра в одном углу и треснувшего кувшина в другом. И больше совершенно ничего, даже какой-нибудь несчастной подстилки из гнилой соломы. Ах да, еще с вмурованного в стену ржавого кольца свешивалась цепь, свернувшаяся на полу, словно змея, подстерегающая жертву. Я с опаской взглянула на нее, но Анкаха не позаботилась отдать приказание на сей счет, а стражники не стали проявлять инициативу. Они просто заперли за мной дверь и ушли.
Первым делом я заглянула в кувшин — от долгого путешествия по пышащим зноем городским улицам и нервного напряжения ужасно хотелось пить. Вода в кувшине была, правда, на донышке, а стенки изнутри обросли какой-то зеленью, склизкой на ощупь. Но, рассудив, что ничего лучше мне все равно не дадут, я сделала несколько глотков. Вкус был затхлый, но я не смогла оторваться, пока не осушила кувшин до дна. В конце концов, чем эти водоросли хуже тех, что росли на дне ручья?
Несколько раз обойдя свою камеру и не обнаружив, разумеется, никаких возможностей для побега, я уселась на грязный каменный пол — а что было делать? — и предалась невеселым размышлениям. Такой плохой ситуации не было еще никогда. Впервые в жизни я лишилась абсолютно всего, даже одежды. Какой-то философ утверждал, что по-настоящему свободным может быть лишь тот, кто не владеет ничем. Его бы на мое место, теоретика чертова… Но хуже всего было то, что, как я понимала, так просто Анкаха от меня не отстанет. Убедившись, что меня не удалось сломать психологически, она перейдет к более действенным мерам. Будучи приемной дочерью палача, хоть он и не учил меня своему ремеслу, я вполне могла себе их представить. И даже не физическая боль сама по себе пугала меня больше всего. Самое страшное, что Анкаха может захотеть меня изуродовать, искалечить на всю жизнь. С нее станется. Там, в зале, я старалась не смотреть на ее шутов, уж больно сильное отвращение они вызывали, а теперь силилась припомнить каждую черту их облика. Нет, вроде бы своим безобразием все они обязаны природе, а не инструментам палача… но, даже если и так, это ничего не доказывает. Просто никто из них не оказался достаточно строптивым. Они небось еще и радуются, что хорошо устроились, развлекая такую богатую и могущественную госпожу, вместо того чтобы побираться на улице.
Можно, конечно, наступить на собственную гордость и смириться. Надеть шутовской наряд и кривляться на потеху старой стерве. Но… стоит позволить сломать себя один раз, и тебя будут ломать всегда. Будешь уступать все дальше и дальше, скатываться все ниже и ниже. Сначала убеждая себя, что делаешь это лишь для того, чтобы втереться в доверие и выждать удобный момент для побега. Потом желание бежать померкнет перед страхом наказания в случае поимки… потом начнешь отыскивать в своем положении положительные стороны… и в конце концов превратишься в абсолютное ничтожество, пресмыкающееся перед хозяйкой уже совершенно добровольно. Лучше тысячу раз смерть, чем это. Я не знала, действительно ли я — я! — могу пасть так низко, но проверять экспериментально у меня не было никакого желания.
Я со стыдом вспоминала то, пусть очень краткое, мгновение, когда мне захотелось искать спасения от Анкахи у капитана «Королевы морей». Он был негодяем, он продал в рабство меня и моих учеников, я ненавидела его и с удовольствием бы убила, если бы представилась возможность, — и все же на миг я подумала о нем как о защитнике. Конечно, мысль была абсолютно идиотской, я поняла это в момент ее возникновения и сразу же устыдилась, но кто знает, в какую бездну способна со временем разрастись такая трещинка, если дать ей шанс… Нет, я должна оставаться твердой, что бы со мной ни делали. Хотя легко, конечно, давать себе такие обещания, пока с тобой еще ничего особенного не делают.
К счастью, до вечера принцесса обо мне так и не вспомнила. Может, надеялась, что, посидев в карцере подольше, я стану покорной, а может, ей просто было не до меня. Я сидела и мечтала, чтобы началась война и старухе стало бы не до меня уже окончательно. А там, глядишь, вражеская армия — армия цивилизованной страны, не признающей рабства! — взяла бы штурмом дворец и освободила бы узников…
А что, почему бы и впрямь кому-нибудь не напасть на Ктито? Остров, конечно, невелик, зато лежит на середине торговых путей между двумя континентами, что делает его довольно выгодным приобретением. Правда, войны — настоящие, большие войны, в которых завоевываются целые государства, а не просто решаются мелкие территориальные конфликты, — случаются так редко… Дело даже не в абсолютных размерах территории, а в принципе. Одно дело — воевать из-за колоний, пусть даже вдесятеро больших, чем Ктито, и совсем другое — угрожать чужой стране как таковой, нарушая равновесие в мире и подрывая в конечном счете собственную стабильность. Ведь если допускается свергать чужих правителей, то почему нельзя своих? И если ты не уважаешь суверенитет соседей, будут ли они уважать твой? Так что… шансов у меня было, прямо скажем, немного.
Когда совсем стемнело, я еще какое-то время терзала себя всеми этими рассуждениями, но вскоре уснула, свернувшись калачиком у стены. Спать голой на каменном полу — удовольствие сомнительное, но сон, как и смерть, такая штука, которая приходит, не спрашивая нашего желания.
Разбудил меня грубый толчок. Если бы подо мной была кровать, я бы, наверное, свалилась на пол, но так как я уже была на полу, то лишь перекатилась на живот. Я лежала во тьме, тупо соображая, где я и что происходит. Тут пол подо мной снова дернулся, а сверху послышался подозрительный хруст, и на спину мне посыпалось что-то мелкое. Все еще не до конца придя в себя, я поджала крылья и быстро перекатилась несколько раз вправо. Сделала я это очень вовремя, ибо секунду спустя сверху раздался грохот и на то место, где я только что лежала, рухнули каменные глыбы; пол вздрогнул от их тяжелого удара, до меня долетело несколько мелких осколков. Прижавшись к противоположной стене, я осознала, что вижу дыру в потолке и нагромождение камней внизу, а значит, в помещении уже не совсем темно. Слабый багровый свет проникал и через пролом, и через оконную щель, и я решила, что взошла Лла, а может, уже светает.
Тут наконец я проснулась окончательно, сообразив, что началось самое настоящее землетрясение и следующий толчок запросто может похоронить меня здесь, как чуть было не сделал предыдущий. Я вскочила и бросилась к двери.
— Выпустите меня! — кричала я, колотя в нее сперва кулаками, а потом, развернувшись, пятками. — Здесь все рушится!
Но если снаружи и был кто-нибудь, способный меня услышать, его, очевидно, заботило лишь собственное спасение.
Новый толчок отбросил меня от двери. Пытаясь устоять на ногах, я пробежала по диагонали к стене. За спиной с грохотом рухнул еще один кусок потолка. Обернувшись, я увидела на груде обломков кровать, свалившуюся из помещения сверху, и мне вдруг стало смешно: не хотела спать на полу — и вот, пожалуйста, какой своевременный подарок судьбы! Но когда я огляделась внимательнее, смеяться расхотелось: камни завалили дверь, которая, как я помнила, открывалась внутрь — значит, теперь, даже если меня и захотят выпустить, это уже невозможно!
Однако оставался путь наверх, через пролом. Пожалуй, с этой каменной кучи есть шанс допрыгнуть до потолка, точнее, до пола следующего этажа. Стараясь не обращать внимания на острые края обломков, врезавшиеся в мои босые ступни, я вскарабкалась на груду камней, а затем — на кровать, предварительно подвинув ее так, чтобы она заняла более устойчивое положение. Стоило мне встать на нее, как положение оказалось вовсе не таким устойчивым, но я успела оттолкнуться, одновременно изо всех сил махнув крыльями. Вряд ли, конечно, мне помог именно этот мах, однако мне удалось зацепиться пальцами за край пролома. Внизу подо мной кровать с шорохом сползла на пол: если бы я сорвалась, то угодила бы прямо на камни… Хорошо, что отчим приучил меня к регулярным тренировкам: втащить себя наверх, вися на шести пальцах, не так-то просто. Правда, когда мой подбородок был уже выше уровня пола первого этажа, я помогла себе крыльями — уцепиться ими нельзя, но отталкиваться можно. Потом я закинула наверх локоть, потом ногу и наконец изрядно ободравшись о край пролома, влезла в верхнее помещение.
Это была, вероятно, казарма стражников, в длину вчетверо превосходившая ширину моего карцера. Здесь тоже рухнул потолок, как и на следующем этаже, и так до самой крыши, но наибольшие разрушения были в дальней половине казармы, той, что не находилась над карцером: там остались одни стены, остальное масса обломков увлекла вниз, очевидно, вместе со спавшими в кроватях солдатами. Мне послышалось, что я различаю стоны, но, возможно, это была игра воображения. Скорее всего те, на кого рухнули перекрытия нескольких этажей, погибли сразу. В той же части помещения, где стояла я, уцелела значительная часть потолка и пола. Четыре кровати все еще стояли на своих местах, но они были пусты, как и та, что свалилась в карцер. Наверное, эти, более везучие, стражники успели выскочить из казармы после первого толчка. Дверь была распахнута, и до нее, в отличие от окон, можно было легко добраться, обойдя дыру вдоль стены.
Но, прежде чем сделать это, я сдернула простыню с ближайшей кровати и кое-как набросила ее на себя. Может быть, в условиях, когда остатки пола могли рухнуть в любую секунду, я бы и пренебрегла местными приличиями, но выставлять напоказ крылья здесь явно не стоило. На то, чтобы искать в полумраке казармы еще что-нибудь — скажем, более подходящую одежду, обувь или оружие, — времени уже не было.
Я выскочила в коридор, где царил почти полный мрак.
Светильники не горели, где-то что-то продолжало сыпаться и падать, я понятия не имела, в какой стороне выход. Вдали раздавались испуганные крики, они доносились со всех сторон. Пробежав наугад несколько десятков локтей и, к счастью, не провалившись ни в какую дыру, я вспомнила, что нахожусь на первом этаже, и, значит, наружу можно выбраться через любое окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86