Они действительно сделали здесь привал. На это указывали кострище, опрокинутый котелок, разбросанная нехитрая утварь, чей-то камзол, чья-то шляпа, чей-то обгоревший сапог, вероятно, сушившийся над огнем… И кровь. Кровь на траве, на раскиданных вещах, даже на стволах и листьях некоторых соседних деревьев.
Но нигде не было ни одного аньйо. Ни живых, ни мертвых.
Разумеется, я не решилась выйти на поляну со своим обломком весла. Тем, кто сделал это до меня, не помогли пистолеты и сабли. Успели ли они пустить оружие в ход?
Кажется, в стволе одной из пальм была дырка от пули, но на расстоянии я не могла сказать наверняка, а подойти ближе не рискнула.
Прочь от поляны я кралась еще осторожнее, чем к ней. Наконец, решив, что удалилась на достаточное расстояние, я бросилась бежать — назад, в сторону побережья.
До побережья я, впрочем, не добежала. Может, сбилась на этот раз с направления, что неудивительно, а скорее мне просто не хватило сил. Ведь поесть мне так и не удалось, а рванула я со всех ног, да по жаре… В общем, в какой-то момент в глазах у меня потемнело, в ногах разлилась противная ватная слабость, и я почувствовала, что сейчас упаду. Я едва успела обнять ствол какого-то дерева и сползти по нему на землю, после чего отключилась.
Не знаю, как скоро я очнулась. Солнце, кажется, стояло еще достаточно высоко, но знойная духота начала понемногу отступать. Пока мой вяло возвращавшийся к работе мозг тяжело переваривал эти обстоятельства, я нехотя открыла глаза и сфокусировала взгляд на том, что маячило прямо передо мной.
Это был высокий дикарь, коричневый, почти голый, в красных, белых и черных разводах раскраски. «Прямо как ранайский флаг!» — мелькнуло где-то на периферии моего сознания. В руке он держал копье с длинным наконечником и внимательно смотрел на меня.
Мой взгляд затравленно метнулся влево-вправо. Там было то же самое. Я была со всех сторон окружена вооруженными дикарями.
Я схватила свою дубину обеими руками и вскочила, готовясь подороже продать свою жизнь — что мне еще оставалось? Перед глазами снова зароились темные точки, но на сей раз я не упала. Вместо этого упали дикари.
Да, выдохнув какой-то клич вроде «Эййа!», они дружно повалились на колени, а затем уткнулись лбами в землю. В первый миг мне показалось, что мой сон-обморок все еще продолжается, но дурнота отступила, вернув ощущение реальности происходящего, а картина не изменилась. Я даже быстро оглянулась через плечо, проверяя, не вызвана ли реакция туземцев каким-нибудь подкравшимся сзади монстром, священным хищником, готовым закусить столь кстати подвернувшейся жертвой. Но и сзади я видела лишь коричневые спины и задранные кверху тощие зады аборигенов. Не могли же они так испугаться простого обломка весла?
Я медленно опустила свое грозное оружие. Дикарь, бодавший землю прямо передо мной, осторожно приподнял голову. На его лице робость смешивалась с радостью, но выпрямиться он не решился. Я вдруг прыснула от смеха, глядя на этого коленопреклоненного верзилу и его уставивших зады в зенит соплеменников.
Кажется, они сочли это добрым знаком. Неуверенно поднимая головы, они улыбались, с каждым мгновением все шире. Проверяя, действительно ли я имею над ними власть, я сделала жест рукой снизу вверх, позволяя им подняться. Они вскочили на ноги. Честно говоря, в таком ракурсе они понравились мне несколько меньше — тому, кого я увидела первым, я была по грудь, да и остальные пигмеями не выглядели, разве что размалеваны были не столь обильно. Пока я еще раз окидывала их опасливым взглядом, первый верзила ударил тупым концом копья в землю и вдруг громко запел, глядя то на меня, то на небо. Остальные нестройно подхватили песню и принялись пританцовывать, двигаясь то влево, то вправо, в то время как главный — я уже поняла, что тот, кто больше всех раскрашен, тот и главнее, — оставался на месте и лишь отбивал такт копьем.
Это зрелище надоело мне довольно быстро, а от громкого заунывного пения просто голова шла кругом, и я махнула рукой, призывая их замолчать. В тот миг я не подумала, что могу оскорбить их религиозные чувства, а церемония явно носила религиозный оттенок, но, к счастью, они не обиделись. Кто раньше, кто позже, они замолкли и остановились в некоторой растерянности. Я несколько раз поднесла руку ко рту и подвигала челюстями, показывая, что хочу есть. Тут же несколько дикарей разбежались в разные стороны и довольно быстро вернулись. Каждый из них нес на пальмовом листе свои подношения.
Не все дары вызвали у меня одинаковый энтузиазм: если ягоды и фрукты я заглотила, практически не жуя, то жирных белых гусениц или громадного лилового жука, которому предусмотрительные кулинары оторвали ножки, я пробовать не решилась, хотя и знала из книг о путешествиях, что такая еда ничем не хуже обычного мяса. Кажется, тех туземцев, чьи подношения были отвергнуты, это опечалило.
Наевшись — точнее, есть все еще хотелось, но было уже просто некуда, — я задумалась, как объяснить аборигенам, чтобы отвели меня в селение. Это оказалось несложно. Стоило мне сделать несколько шагов — и передо мной на землю положили некую конструкцию из двух длинных, косо перекрещенных ветвей, оплетенных лианами и накрытых сверху пальмовыми листьями. Я догадалась, что это носилки, и с улыбкой уселась на них. Весло после коротких колебаний я оставила на земле, решив, что вряд ли обязана именно ему столь радушным приемом. Действительно, дикари больше не обращали на него никакого внимания. Четверо мускулистых воинов, присев, подняли носилки вместе со мной и водрузили каждый свой конец ветви на плечо. Впрочем, им даже не пришлось особо напрягать свои мускулы — даже после трапезы я вряд ли весила больше ста десяти фунтов вместе с сапогами и носилками.
Процессия двинулась через лес. Я ехала в самом центре отряда, насчитывавшего две дюжины аньйо. Носилки были узкие, я сидела фактически верхом, свесив ноги с обеих сторон перекрестья, но свалиться не боялась. Беспокоило меня другое — как предупредить гостеприимных туземцев, что где-то рядом рыщет другое, враждебное племя, а может, страшные хищники — словом, те, что уничтожили других спасшихся с брига? Вздумай я показывать это жестами, дикари, чего доброго, примут это за агрессию и угрозу с моей стороны. Впрочем, окинув взглядом ощетиненный копьями отряд, я решила, что эти дети джунглей куда лучше разбираются в ситуации, чем я, не проведшая на острове и суток, и мои советы им были бы попросту смешны. Все же, пользуясь высотой своего положения, я внимательно смотрела по сторонам, чтобы в случае чего первой предупредить об опасности.
Однако по дороге с нами ничего не случилось. Один раз я вздрогнула, когда туземцы, шедшие в авангарде, закричали, но тут же поняла, что это крики радости, а не угрозы. Им тут же ответили из зарослей впереди, а затем деревья расступились, и я увидела селение.
Оно было довольно большое — около полусотни хижин. Не во всякой ранайской деревне наберется столько, правда, ранайские избы больше и, разумеется, прочнее. Туземцы не строили домов из бревен: каркас, плетенный из ветвей, обмазывали глиной и накрывали сверху пальмовыми листьями. В итоге получалось цилиндрическое сооружение восьми-десяти локтей в диаметре. В центре деревни росло не очень высокое, но исключительно толстое и ветвистое дерево с плотной куполообразной кроной. Края купола свисали неровной зеленой бахромой чуть ли не до земли. Я не очень хорошо его разглядела, потому что солнце, спустившееся уже достаточно низко, било в глаза; заметила лишь, что вокруг собралось немало жителей деревни, и подумала, что там проходит какой-то совет или, может быть, праздник. Но крики «моих» туземцев отвлекли их соплеменников от дерева, и те поспешили нам навстречу.
Вновь повторилась сцена общего восторга. Поскольку я теперь не размахивала дубиной, лбом в землю больше никто не падал, но практически все — мужчины, женщины, дети — кричали, пели и приплясывали вокруг носилок. Среди выкриков я вновь несколько раз различила слово «эййа» и решила, что это, должно быть, местное приветствие.
— Эййа! — крикнула я в ответ, вызвав новую бурю радости. Туземцы свистели и улюлюкали, а некоторые от избытка чувств отбивали быструю дробь ладонями по голым животам и ляжкам. Смотреть на это было ужасно смешно, и я чуть не свалилась с носилок.
Однако всеобщее ликование нарушила тощая длинноволосая старуха в ожерелье из причудливой формы корешков на морщинистой шее — она что-то кричала визгливым голосом, который мне сразу не понравился. Перехватив мой недовольный взгляд, она почтительно мне поклонилась, однако тут же снова принялась кричать на своих соплеменников, указывая коротким кривым черным ножом на заходящее солнце.
Наконец ей удалось привлечь общее внимание. Раскрашенный предводитель отряда что-то скомандовал, и толпа вместе с носильщиками двинулась к дереву.
Я догадалась, что им важно завершить свое мероприятие до заката и что я тоже приглашена участвовать. Главным моим чувством было любопытство, но все-таки зашевелилось и беспокойство: нож в руке старухи мне не понравился. Могло ли быть так, что вся буря эмоций, принятая мною за восторг, на самом деле выражала гнев и злобу? Нет, определенно нет. Как бы сильно ни отличались дикари от ранайцев, улыбки и смех у всех народов одинаковы. Да, но, может быть, они радовались не мне, а возможности расправиться со мной?
Я вспомнила задранные к небу зады нашедшего меня отряда. На приготовление к расправе это никак не походило. И все же, чтобы окончательно увериться, я властно скомандовала:
— Стойте!
Они, конечно, не поняли слова, но, должно быть, по моему решительному тону и сдвинутым бровям догадались о его смысле. Носильщики и остальная процессия остановились. Десятки глаз смотрели на меня выжидательно. Да, они повиновались мне. «Как видно, истории о свирепости северных дикарей сильно преувеличены, — подумала я. — По крайней мере, в отношении некоторых племен. Которые чувствуют превосходство нашей цивилизации и почитают за счастье служить нам». Ладно, не будем мешать их обычаям.
— Вперед! — разрешила я, делая взмах рукой. Процессия вновь тронулась, и, кажется, на многих лицах мелькнуло выражение облегчения.
Шествие приблизилось к цели; туземцы встали вокруг дерева в несколько рядов. Старуха с ножом и двое молодых воинов с чем-то вроде глиняного таза шагнули под сень ветвей. Головы зрителей находились примерно на уровне края лиственного купола, так что они могли заглянуть под крону, я же с высоты носилок не видела за густой листвой происходящего. Так что я без долгих раздумий перекинула ногу через перекрестье и, не дожидаясь, пока меня опустят со всей почтительностью, спрыгнула на землю.
Ближайшие туземцы обернулись, поспешно расступились, пропуская меня под крону. Сами они входить туда не хотели или не осмеливались.
Я шагнула вперед и едва не уткнулась лицом в перевернутую мертвую голову гантруса.
Они все были там — приплывшие на лодке. Я видела только шестерых, но остальных, очевидно, скрывал от меня ствол. Они висели, скрученные лианами и привязанные за ноги к ветвям дерева. И на шее у каждого из них багровел страшный отверстый рот с тянувшимися к подбородку кровавыми подтеками.
Впрочем, все еще не у каждого. Пока я в полном ступоре созерцала это зрелище, старуха шагнула к молодому матросу, который был еще жив и смотрел выпученными от ужаса и прилива крови глазами, ухватила его голову за свисавшие волосы, оттянула ее назад и ловко, одним движением перерезала горло от уха до уха. Из раны с коротким булькающим хрипом вырвался воздух, и тут же в подставленный воинами таз хлынула кровь. Из-за перевернутого положения тела она вытекала быстро. Тяжелый железистый запах мешался с ароматом листвы.
— Они вас слушают? Ведь правда? Слушают?
Голос вывел меня из ступора. Я не сразу узнала Каайле из-за того, что он был в перевернутом положении. Зато он не только узнал меня, но и сообразил, что я — не очередная жертва, доставленная на заклание. Меж тем старуха с ножом уже направлялась к нему.
— Остановите их! Вы же можете!
Я смотрела на него. На аньйо, который стрелял в меня только за то, что я родилась с крыльями, а он нет. И он понял, что означает для него этот взгляд.
— Пожалуйста! Не время сводить счеты! Мы же цивилизованные аньйо, неужели вы позволите этой дикарке…
Дикарка взяла его за волосы.
— Я умоляю вас! Ради всего святого!
Я демонстративно скрестила руки на груди.
— Ты ответишь за это! — В последний момент он решил сменить тон. — У меня важная мис…
Нож не дал ему договорить. Кровь с журчанием словно вода полилась в таз.
Каайле был последним. Старуха опустила свое оружие и обернулась ко мне, словно спрашивая моего одобрения. Я не подала ей никакого знака и медленно обошла дерево. Всего жертв оказалось одиннадцать, у всех было перерезано горло, но некоторые, видимо, умерли раньше — у четверых были раны на груди; как видно, это были те, что успели оказать сопротивление во время нападения туземцев. Вряд ли вся кровь, которую я видела на поляне, могла быть кровью четырех аньйо — значит, аборигены тоже понесли потери.
Зрелище, конечно, было не слишком эстетичным, но желания хлопнуться в обморок, как полагается приличной барышне в такой ситуации, у меня не возникало. Не потому даже, что мне уже приходилось убивать самой — аккуратные дырочки от шпаги несравнимы с подобными ранами. Но и по части подобных сцен кой-какой опыт уже имелся — начиная с того дня, когда я видела отчима за работой, и заканчивая головой матроса, разлетевшейся от выстрела капитана прямо перед моим лицом. А когда я увидела висевшего вверх ногами ремесленника, того самого, так и вовсе испытала всплеск радости. Все-таки справедливость время от времени торжествует! Жуткая смерть остальных у меня восторга не вызвала, но и сожаления тоже. Я помнила, какими глазами они на меня смотрели; возможно, среди них были и те, кто пытался линчевать меня перед началом шторма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86