Оригинальные цвета, удобная доставка
Меня, в частности, интересует, остались ли у тебя хоть какие-то чувства ко мне, пока ты там развлекался со всем этим отребьем.
– Но должен же я с кем-то общаться! Я ведь не монах. Да и ты сама тоже не сидишь безвылазно дома. Если тебе не нравятся девушки, с которыми я встречаюсь, разыщи мне кого-нибудь получше.
– В плане вкуса – это твое дело.
– Знаешь, в чем твоя беда? Ты воображаешь, будто ты – английская королева. Так вот, мы живем в Америке, а в Америке главное – это каков человек внутри. И если ты презираешь Сэнди за ее фигуру, Джейн – за ее внешность, а Соню – за грамматические ошибки, то хрен с тобой.
– Повторяю: в плане вкуса – это твое дело.
Днем, когда мы с Уэйдом ехали через пустыню на север, я спросил его:
– Тебе не кажется, что мы плохо поступили?
– Ты о чем?
– Ну, что обманули этих девушек.
– Почему ты считаешь, что мы их обманули?
– Они бы не сделали всего этого, если бы знали, что мы больше к ним не приедем.
– В таком случае это они нас обманули. Значит, они хотели показаться более соблазнительными, чем есть на самом деле.
Я задумался и немного погодя ответил:
– По-моему, это было нечто вроде сговора: они кое-что сделают, если и мы тоже что-то пообещаем. А теперь мы отказываемся выполнить то, что от нас требуется.
– Ну и что?
– Ты думаешь, это правильно?
– Я думаю, что мы получили от них столько же, сколько и они от нас. Ты ведь слышал, как они сказали, что так хорошо в Калифорнии еще ни разу не гуляли. Они побыли принцессами – правда, всего один день, но все же это лучше, чем никогда. И потом – либо им понравилось с нами спать, либо нет. Если понравилось – отлично, если нет – зачем было притворяться?
Я промолчал, и Уэйд, видимо, подумал, что я с ним не согласен.
– Послушай, – продолжал он, – мужчины и женщины постоянно обманывают друг друга. Такова жизнь. Мужчины обманывают женщин, говоря им о том, чего нет – о своей любви, о том, что готовы выполнить любое их желание. Женщины обманывают мужчин, притворяясь, будто они красивые, сексуальные и элегантные. Когда они мажутся косметикой – это обман, когда надевают подбитый ватой бюстгальтер – это обман, когда делают вид, что у них оргазм, – это тоже обман. Можно прожить всю жизнь, занимаясь только тем, что лгать женщинам, и все равно они оставят тебя в дураках.
"Нет, – подумал я, – все-таки здесь что-то не так. Не может быть, чтобы весь мир жил по этим законам".
Однако после нашего следующего приключения я был готов согласиться, что Уэйд кое в чем прав.
– Ладно, с демократками мы погуляли, – сказал однажды Уэйд, – теперь попробуем с республиканками. – "Гулять с демократками" на жаргоне того времени означало видеться с девушками второго сорта – как это было в Лос-Анджелесе. – На следующие выходные едем в Сан-Франциско. Твою девицу зовут Глория Чейс, мою – Фиби Уэнтворт.
И Уэйд рассказал мне о них все, что ему удалось узнать от своего приятеля, биржевого маклера, который и устраивал нам это свидание. Я стал было слушать, но скоро совершенно запутался в названиях многочисленных школ и колледжей. Где только они ни учились – и в Вассаре, и в Уэллесли, и в Стэнфорде, и в Смите! Одно я уяснил твердо: связи у этих девушек такие, каких у меня, наверно, никогда не будет.
В Сан-Франциско мы всегда останавливались в «Николае» – небольшой русской гостинице на Буш-стрит. Номер на двоих стоил там гроши, а Юнион-сквер и Ноб-Хилл были буквально в двух шагах. Своим товарищам по школе мы, надеясь поразить их воображение, говорили, что живем "в одном уютном заведении, между "Марком Хопкинсом" и "Сен-Фрэнсисом". На самом деле «Николай» был ничем не лучше студенческого общежития, за одним исключением: в холле всегда было полным-полно русских, которые часто приглашали нас выпить с ними чаю. Мы сидели вокруг самовара, обсуждали разные новости, и они говорили нам, как далеко мы продвинулись в изучении русского языка.
То, что номер стоил дешево, в этот наш приезд оказалось очень кстати: все деньги, которые нам удалось наскрести, предполагалось потратить на Глорию и Фиби. Нас предупредили, что девушки привыкли ходить в самые лучшие места. Целую неделю мы обсуждали, куда их повести, и сошлись на том, что пить коктейли на крыше «Марка» пошло, а лучше пойти в коктейль-холл отеля «Фэйрмонт», что, впрочем, было не менее пошло. Мы просмотрели список ресторанов, по разным причинам дали отставку «Эрни», «Барделли» и "Голубой лисице", остановившись в конце концов на "Амелио".
Оказалось, однако, что девушкам все это совершенно безразлично. Они были давнишние подруги, даже однажды совершили вместе кругосветное путешествие, но последние месяцы совсем не виделись. Фиби только что вернулась из какого-то потрясающего теннисного лагеря, а Глория была переполнена впечатлениями от поездки в Индию и на Цейлон. Затем они обменялись новостями об общих друзьях, которыми, казалось, были все без исключения жители Сан-Франциско, Барлингема и Сан-Матео. Какое-то время мы с Уэйдом пытались следить за их беседой, ожидая, когда можно будет вставить хоть слово, но так и не дождались. Иногда одна из девушек оборачивалась к нам и говорила: "Мы, наверно, страшно много болтаем", – и на нас обрушивалась очередная порция сведений о каких-то людях, которые то сходились, то расходились, то решали остаться в Сан-Франциско и работать в семейных фирмах, то ожидали первенцев, то находили себе теплое местечко в музеях. Наконец Уэйду это надоело.
– Что нового пишут из дома? – спросил он меня.
– Так нечестно! – воскликнула Фиби. – Ну, конечно, мы, наверно, страшно много болтаем! – И тут же вернулась к рассказу о какой-то Джэн Дэбни, которая подцепила в Риме очаровательного мальчика.
После ужина девушки предложили поехать в гости к их друзьям. Когда мы проезжали мимо клуба "Пасифик юнион", им на минуту пришла в голову мысль туда заглянуть – оба их семейства были членами этого клуба.
– Впрочем, не стоит, они ведь никого здесь не знают. – Глория говорила о нас с Уэйдом так, как будто мы отсутствовали. – Им тут не понравится. – Из чего я заключил, что для гостей мы еще сойдем, но никак не для клуба.
В конце концов мы подъехали к какому-то дому на Телеграф-Хилл, где жили эти самые друзья; фамилия их была Уоррен. Богато обставленная квартира занимала два этажа, из окон были видны огни ночного Сан-Франциско. Гостей собралось не меньше ста человек, но все они как бы растворялись в огромных залах и прочих помещениях. "Зачем одной семье столько комнат?" – подумал я. Вокруг сновало множество слуг – явно восточного вида – с подносами, уставленными напитками. Кто-то играл на роя Шопена. Не успели мы войти, как Фиби тут же воскликнула: "Гляди, вон Диди с Чарльзом", – и в мгновение ока обе девушки исчезли.
Мы с Уэйдом выпили одну за другой несколько рюмок виски.
– По-моему, это была не лучшая идея, – сказал Уэйд.
– По-моему, тоже.
– Ладно, пошли общаться. – И мы отправились бродить по комнатам.
В следующие два часа я познакомился с людьми, носившими такие звучные фамилии, как де Лимур, Мейн, Уилсон, де Тристан, Робертсон, де Гинье и Стент. Когда они узнавали, что я из Нашвилла, то казалось, испытывали какое-то чувство досады. Один из них спросил: "Это там, что ли, поют всякие народные песни?"; "А что вы имеете против негров?" – поинтересовался другой, и я отвечал: "Да, народные песни там поют"; "Лично я против негров ничего не имею". Вскоре к нашей компании присоединился какой-то бойкий, весьма упитанный парнишка.
– А я вам говорю, – начал он с места в карьер, – что у нас лучшая команда второкурсников на всем Западном побережье. К тому же за нас играют Tapp и Стюарт. Так что можно считать, что кубок у нас в кармане.
– Да, команда у нас неплохая, – согласился кто-то, – но в Калифорнийском университете все-таки лучше.
– У кого это "у нас"? – спросил я парня, стоявшего рядом.
– В Стэнфорде, – ответил он. – Ты что, не знаешь, кто такие Билли Tapp и Билл Стюарт?
– Нет.
– Tapp – лучший защитник на всем Западном побережье, а Стюарт в прошлом году принял больше всего передач.
– А потом у нас самая длинная скамейка запасных, – сказал кто-то еще, и все заговорили о футболе.
– Для папаши Уолдорфа это будет неплохой сезон.
– Да ты что! Он ведь потерял Ларсона, Хэнифана и Хейзелтайна.
– А у калифорнийцев – ни одного нового игрока.
– Да Питт их разобьет в пух и прах!
Я немного растерялся от этого словопрения, но все-таки решил тоже вставить слово:
– А вот Ред Сэндерс, который сейчас играет за калифорнийцев, раньше играл за Вандербилтский университет.
– Неужели? – спросил бойкий толстяк. – А все-таки Чак Тейлор – потрясный тренер. – И все снова заговорили о шансах стэнфордской команды.
Потом от футбола перешли к политике.
– Слышали, что отколол Гуди? – спросил какой-то парень, который, видно, только что подошел.
"Гуди" – было прозвищем Гудвина Найта, губернатора Калифорнии. Я, конечно, никогда не учился в Калифорнии, но тем не менее знал, что четверо представителей этого штата баллотировались на пост кандидата от республиканской партии на будущих президентских выборах в 1956 году. Это были Найт, Ноулэнд, Уоррен и Никсон, и каждый из них имел в Сан-Франциско своих почитателей. Я спросил у ребят, что они думают насчет Эйзенхауэра – будет ли он баллотироваться на следующий срок?
– Ни за что. Ему уже шестьдесят пять. Он спит и видит, как вернется в Геттисберг и будет играть в гольф.
Все согласились, что у демократов снова будет баллотироваться Стивенсон, и тут кто-то спросил:
– А кто такой этот Кефовер?
– Сенатор из Теннесси, – ответил я.
– Ну, и что он собой представляет?
Я собирался ответить, что, хотя Кефовер большой любитель выпить и поволочиться, он все-таки сделал много хорошего как сенатор, но успел сказать только: "Он пьет…", как кто-то сразу меня перебил:
– А кто не пьет? Лучше послушайте, что я вам расскажу про Билли Ноулэнда. – И пошло, и поехало…
Я отправился на поиски Уэйда и нашел его в группе студентов, столпившихся у рояля. Пианист как раз встал, чтобы немного отдохнуть, а его место занял какой-то кудрявый юноша, принявшийся наяривать боевой гимн Стэнфорда. За гимном последовала песня "На стэнфордской ферме", которую пели на мотив "Интендантов":
Только джин и виноват
В том, что тянет на разврат
На ферме, на ферме…
Я тоже присоединился к хору, и мы еще с полчаса горланили всякие песни, из-за чего гости постарше стали покидать зал. Потом кто-то крикнул:
– Поехали в Саусалито! Слышали, там открылся новый кабак, "Амалфи"?!
– В Саусалито сейчас не попадешь, – сказал парень за роялем.
– Почему?
– Мост не работает.
Через минуту до них дошло, и все враз загоготали и заорали наперебой: "Мост не работает! Мост не работает!" Под «мостом» имелись в виду Золотые Ворота в Сан-Франциско.
– Хочешь поехать в Саусалито? – спросил я Уэйда.
– А как девушки?
Выяснилось, что девушки хотят домой.
– Все было просто замечательно, – сказала Фиби, – но мне завтра с утра на корт, а Глория ночует у меня.
Было полдвенадцатого.
Когда мы выходили, толпа у рояля грянула новую песню:
Мы Билли увезли в автомобиле,
Доставили до места, где он жил.
Мы Билли привезли и уложили,
Поскольку Билли крепко заложил.
Последнее, что я слышал, уже входя в лифт, был дружный рев: «Калифорния победит! Калифорния победит!»
По дороге домой девушки, не закрывая рта, обсуждали свежие новости. Я преклонялся перед ними, не в силах понять, как можно держать в голове сразу столько событий, как они умудрялись запомнить, кто на ком женился и кто у кого родился. Когда мы подъехали к дому Фиби, она, разумеется, сказала напоследок: "Мы, наверно, страшно много болтали", а Глория спросила: "Так вы, говорите, откуда?"
– Из Вандербилтского университета, – ответил я. – Это на юге, в Нашвилле. Там поют народные песни и угнетают негров.
– Это что, шутка? – спросила Глория.
Прощаясь, она сказала:
– Вы вполне милые мальчики, хотя немного чудные, – и подставила мне щечку для поцелуя. Уже войдя в подъезд, она обернулась и крикнула:
– И не забудь, что я говорила про Индию! Обязательно туда съезди! Такого вы еще не видели!
– Наверняка не видели! – крикнул я в ответ.
Сев в машину, Уэйд вперил взгляд в руль и, вздохнув, сказал:
– И на старуху бывает проруха.
Вернувшись в гостиницу «Николай», мы решили заглянуть к Вере Петровне. В ответ на наш стук она крикнула по-русски: "Кто это?" Мы назвались, открыли дверь и остановились на пороге. Вера Петровна была одна.
– А почему так рано? – спросила она. Мы объяснили.
– Ах, бедные господа! Вам, наверно, грустно, да? Да, настроение было так себе.
– Ну, проходите! Или вы собираетесь куда-нибудь? Мы ответили, что нет – слишком устали, но не хотели бы, чтобы из-за нас она не ложилась спать.
– Ну, чепуха! Еще рано. Проходите! Садитесь!
Мы вошли и сели.
– Что вы будете пить?
Не успели мы ответить, как она громко позвала:
– Эй, Миша, что ты делаешь?
– Мою посуду, – донесся Мишин голос, должно быть, из кухни.
– Водка у нас есть? – спросила Вера Петровна.
– Есть, – ответил Миша.
"Выпить водки сейчас было бы в самый раз", – подумал я.
– Принеси!
Миша выглянул из-за двери, чтобы посмотреть, кто пришел, и через минуту принес бутылку водки и четыре рюмки. До этого мы с ними и с их друзьями пили только чай. Вере Петровне и Михаилу Владимировичу было за шестьдесят; они были знакомы чуть ли не со всеми русскими, жившими в Сан-Франциско, и часто приглашали в гости. Квартира их занимала почти весь первый этаж, но в других комнатах мы с Уэйдом не бывали, только в гостиной. Наш рассказ об испорченном вечере вызвал у них живейшее сочувствие. "Так бывает", – говорили они и пытались утешить нас, как могли. Хотя мы и раньше часто беседовали с ними, но даже не знали, откуда они родом, – эмигранты иногда болезненно относились к таким разговорам. На этот раз я все же решил спросить.
– Мы из Тулы, – ответила Вера Петровна без тени смущения. – То есть, это я жила в Туле, там мы с Мишей и познакомились. А Миша вырос в Ясной Поляне.
Ясная Поляна! Просто невероятно! В школе переводчиков мы уже успели узнать, что это было имение Толстого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
– Но должен же я с кем-то общаться! Я ведь не монах. Да и ты сама тоже не сидишь безвылазно дома. Если тебе не нравятся девушки, с которыми я встречаюсь, разыщи мне кого-нибудь получше.
– В плане вкуса – это твое дело.
– Знаешь, в чем твоя беда? Ты воображаешь, будто ты – английская королева. Так вот, мы живем в Америке, а в Америке главное – это каков человек внутри. И если ты презираешь Сэнди за ее фигуру, Джейн – за ее внешность, а Соню – за грамматические ошибки, то хрен с тобой.
– Повторяю: в плане вкуса – это твое дело.
Днем, когда мы с Уэйдом ехали через пустыню на север, я спросил его:
– Тебе не кажется, что мы плохо поступили?
– Ты о чем?
– Ну, что обманули этих девушек.
– Почему ты считаешь, что мы их обманули?
– Они бы не сделали всего этого, если бы знали, что мы больше к ним не приедем.
– В таком случае это они нас обманули. Значит, они хотели показаться более соблазнительными, чем есть на самом деле.
Я задумался и немного погодя ответил:
– По-моему, это было нечто вроде сговора: они кое-что сделают, если и мы тоже что-то пообещаем. А теперь мы отказываемся выполнить то, что от нас требуется.
– Ну и что?
– Ты думаешь, это правильно?
– Я думаю, что мы получили от них столько же, сколько и они от нас. Ты ведь слышал, как они сказали, что так хорошо в Калифорнии еще ни разу не гуляли. Они побыли принцессами – правда, всего один день, но все же это лучше, чем никогда. И потом – либо им понравилось с нами спать, либо нет. Если понравилось – отлично, если нет – зачем было притворяться?
Я промолчал, и Уэйд, видимо, подумал, что я с ним не согласен.
– Послушай, – продолжал он, – мужчины и женщины постоянно обманывают друг друга. Такова жизнь. Мужчины обманывают женщин, говоря им о том, чего нет – о своей любви, о том, что готовы выполнить любое их желание. Женщины обманывают мужчин, притворяясь, будто они красивые, сексуальные и элегантные. Когда они мажутся косметикой – это обман, когда надевают подбитый ватой бюстгальтер – это обман, когда делают вид, что у них оргазм, – это тоже обман. Можно прожить всю жизнь, занимаясь только тем, что лгать женщинам, и все равно они оставят тебя в дураках.
"Нет, – подумал я, – все-таки здесь что-то не так. Не может быть, чтобы весь мир жил по этим законам".
Однако после нашего следующего приключения я был готов согласиться, что Уэйд кое в чем прав.
– Ладно, с демократками мы погуляли, – сказал однажды Уэйд, – теперь попробуем с республиканками. – "Гулять с демократками" на жаргоне того времени означало видеться с девушками второго сорта – как это было в Лос-Анджелесе. – На следующие выходные едем в Сан-Франциско. Твою девицу зовут Глория Чейс, мою – Фиби Уэнтворт.
И Уэйд рассказал мне о них все, что ему удалось узнать от своего приятеля, биржевого маклера, который и устраивал нам это свидание. Я стал было слушать, но скоро совершенно запутался в названиях многочисленных школ и колледжей. Где только они ни учились – и в Вассаре, и в Уэллесли, и в Стэнфорде, и в Смите! Одно я уяснил твердо: связи у этих девушек такие, каких у меня, наверно, никогда не будет.
В Сан-Франциско мы всегда останавливались в «Николае» – небольшой русской гостинице на Буш-стрит. Номер на двоих стоил там гроши, а Юнион-сквер и Ноб-Хилл были буквально в двух шагах. Своим товарищам по школе мы, надеясь поразить их воображение, говорили, что живем "в одном уютном заведении, между "Марком Хопкинсом" и "Сен-Фрэнсисом". На самом деле «Николай» был ничем не лучше студенческого общежития, за одним исключением: в холле всегда было полным-полно русских, которые часто приглашали нас выпить с ними чаю. Мы сидели вокруг самовара, обсуждали разные новости, и они говорили нам, как далеко мы продвинулись в изучении русского языка.
То, что номер стоил дешево, в этот наш приезд оказалось очень кстати: все деньги, которые нам удалось наскрести, предполагалось потратить на Глорию и Фиби. Нас предупредили, что девушки привыкли ходить в самые лучшие места. Целую неделю мы обсуждали, куда их повести, и сошлись на том, что пить коктейли на крыше «Марка» пошло, а лучше пойти в коктейль-холл отеля «Фэйрмонт», что, впрочем, было не менее пошло. Мы просмотрели список ресторанов, по разным причинам дали отставку «Эрни», «Барделли» и "Голубой лисице", остановившись в конце концов на "Амелио".
Оказалось, однако, что девушкам все это совершенно безразлично. Они были давнишние подруги, даже однажды совершили вместе кругосветное путешествие, но последние месяцы совсем не виделись. Фиби только что вернулась из какого-то потрясающего теннисного лагеря, а Глория была переполнена впечатлениями от поездки в Индию и на Цейлон. Затем они обменялись новостями об общих друзьях, которыми, казалось, были все без исключения жители Сан-Франциско, Барлингема и Сан-Матео. Какое-то время мы с Уэйдом пытались следить за их беседой, ожидая, когда можно будет вставить хоть слово, но так и не дождались. Иногда одна из девушек оборачивалась к нам и говорила: "Мы, наверно, страшно много болтаем", – и на нас обрушивалась очередная порция сведений о каких-то людях, которые то сходились, то расходились, то решали остаться в Сан-Франциско и работать в семейных фирмах, то ожидали первенцев, то находили себе теплое местечко в музеях. Наконец Уэйду это надоело.
– Что нового пишут из дома? – спросил он меня.
– Так нечестно! – воскликнула Фиби. – Ну, конечно, мы, наверно, страшно много болтаем! – И тут же вернулась к рассказу о какой-то Джэн Дэбни, которая подцепила в Риме очаровательного мальчика.
После ужина девушки предложили поехать в гости к их друзьям. Когда мы проезжали мимо клуба "Пасифик юнион", им на минуту пришла в голову мысль туда заглянуть – оба их семейства были членами этого клуба.
– Впрочем, не стоит, они ведь никого здесь не знают. – Глория говорила о нас с Уэйдом так, как будто мы отсутствовали. – Им тут не понравится. – Из чего я заключил, что для гостей мы еще сойдем, но никак не для клуба.
В конце концов мы подъехали к какому-то дому на Телеграф-Хилл, где жили эти самые друзья; фамилия их была Уоррен. Богато обставленная квартира занимала два этажа, из окон были видны огни ночного Сан-Франциско. Гостей собралось не меньше ста человек, но все они как бы растворялись в огромных залах и прочих помещениях. "Зачем одной семье столько комнат?" – подумал я. Вокруг сновало множество слуг – явно восточного вида – с подносами, уставленными напитками. Кто-то играл на роя Шопена. Не успели мы войти, как Фиби тут же воскликнула: "Гляди, вон Диди с Чарльзом", – и в мгновение ока обе девушки исчезли.
Мы с Уэйдом выпили одну за другой несколько рюмок виски.
– По-моему, это была не лучшая идея, – сказал Уэйд.
– По-моему, тоже.
– Ладно, пошли общаться. – И мы отправились бродить по комнатам.
В следующие два часа я познакомился с людьми, носившими такие звучные фамилии, как де Лимур, Мейн, Уилсон, де Тристан, Робертсон, де Гинье и Стент. Когда они узнавали, что я из Нашвилла, то казалось, испытывали какое-то чувство досады. Один из них спросил: "Это там, что ли, поют всякие народные песни?"; "А что вы имеете против негров?" – поинтересовался другой, и я отвечал: "Да, народные песни там поют"; "Лично я против негров ничего не имею". Вскоре к нашей компании присоединился какой-то бойкий, весьма упитанный парнишка.
– А я вам говорю, – начал он с места в карьер, – что у нас лучшая команда второкурсников на всем Западном побережье. К тому же за нас играют Tapp и Стюарт. Так что можно считать, что кубок у нас в кармане.
– Да, команда у нас неплохая, – согласился кто-то, – но в Калифорнийском университете все-таки лучше.
– У кого это "у нас"? – спросил я парня, стоявшего рядом.
– В Стэнфорде, – ответил он. – Ты что, не знаешь, кто такие Билли Tapp и Билл Стюарт?
– Нет.
– Tapp – лучший защитник на всем Западном побережье, а Стюарт в прошлом году принял больше всего передач.
– А потом у нас самая длинная скамейка запасных, – сказал кто-то еще, и все заговорили о футболе.
– Для папаши Уолдорфа это будет неплохой сезон.
– Да ты что! Он ведь потерял Ларсона, Хэнифана и Хейзелтайна.
– А у калифорнийцев – ни одного нового игрока.
– Да Питт их разобьет в пух и прах!
Я немного растерялся от этого словопрения, но все-таки решил тоже вставить слово:
– А вот Ред Сэндерс, который сейчас играет за калифорнийцев, раньше играл за Вандербилтский университет.
– Неужели? – спросил бойкий толстяк. – А все-таки Чак Тейлор – потрясный тренер. – И все снова заговорили о шансах стэнфордской команды.
Потом от футбола перешли к политике.
– Слышали, что отколол Гуди? – спросил какой-то парень, который, видно, только что подошел.
"Гуди" – было прозвищем Гудвина Найта, губернатора Калифорнии. Я, конечно, никогда не учился в Калифорнии, но тем не менее знал, что четверо представителей этого штата баллотировались на пост кандидата от республиканской партии на будущих президентских выборах в 1956 году. Это были Найт, Ноулэнд, Уоррен и Никсон, и каждый из них имел в Сан-Франциско своих почитателей. Я спросил у ребят, что они думают насчет Эйзенхауэра – будет ли он баллотироваться на следующий срок?
– Ни за что. Ему уже шестьдесят пять. Он спит и видит, как вернется в Геттисберг и будет играть в гольф.
Все согласились, что у демократов снова будет баллотироваться Стивенсон, и тут кто-то спросил:
– А кто такой этот Кефовер?
– Сенатор из Теннесси, – ответил я.
– Ну, и что он собой представляет?
Я собирался ответить, что, хотя Кефовер большой любитель выпить и поволочиться, он все-таки сделал много хорошего как сенатор, но успел сказать только: "Он пьет…", как кто-то сразу меня перебил:
– А кто не пьет? Лучше послушайте, что я вам расскажу про Билли Ноулэнда. – И пошло, и поехало…
Я отправился на поиски Уэйда и нашел его в группе студентов, столпившихся у рояля. Пианист как раз встал, чтобы немного отдохнуть, а его место занял какой-то кудрявый юноша, принявшийся наяривать боевой гимн Стэнфорда. За гимном последовала песня "На стэнфордской ферме", которую пели на мотив "Интендантов":
Только джин и виноват
В том, что тянет на разврат
На ферме, на ферме…
Я тоже присоединился к хору, и мы еще с полчаса горланили всякие песни, из-за чего гости постарше стали покидать зал. Потом кто-то крикнул:
– Поехали в Саусалито! Слышали, там открылся новый кабак, "Амалфи"?!
– В Саусалито сейчас не попадешь, – сказал парень за роялем.
– Почему?
– Мост не работает.
Через минуту до них дошло, и все враз загоготали и заорали наперебой: "Мост не работает! Мост не работает!" Под «мостом» имелись в виду Золотые Ворота в Сан-Франциско.
– Хочешь поехать в Саусалито? – спросил я Уэйда.
– А как девушки?
Выяснилось, что девушки хотят домой.
– Все было просто замечательно, – сказала Фиби, – но мне завтра с утра на корт, а Глория ночует у меня.
Было полдвенадцатого.
Когда мы выходили, толпа у рояля грянула новую песню:
Мы Билли увезли в автомобиле,
Доставили до места, где он жил.
Мы Билли привезли и уложили,
Поскольку Билли крепко заложил.
Последнее, что я слышал, уже входя в лифт, был дружный рев: «Калифорния победит! Калифорния победит!»
По дороге домой девушки, не закрывая рта, обсуждали свежие новости. Я преклонялся перед ними, не в силах понять, как можно держать в голове сразу столько событий, как они умудрялись запомнить, кто на ком женился и кто у кого родился. Когда мы подъехали к дому Фиби, она, разумеется, сказала напоследок: "Мы, наверно, страшно много болтали", а Глория спросила: "Так вы, говорите, откуда?"
– Из Вандербилтского университета, – ответил я. – Это на юге, в Нашвилле. Там поют народные песни и угнетают негров.
– Это что, шутка? – спросила Глория.
Прощаясь, она сказала:
– Вы вполне милые мальчики, хотя немного чудные, – и подставила мне щечку для поцелуя. Уже войдя в подъезд, она обернулась и крикнула:
– И не забудь, что я говорила про Индию! Обязательно туда съезди! Такого вы еще не видели!
– Наверняка не видели! – крикнул я в ответ.
Сев в машину, Уэйд вперил взгляд в руль и, вздохнув, сказал:
– И на старуху бывает проруха.
Вернувшись в гостиницу «Николай», мы решили заглянуть к Вере Петровне. В ответ на наш стук она крикнула по-русски: "Кто это?" Мы назвались, открыли дверь и остановились на пороге. Вера Петровна была одна.
– А почему так рано? – спросила она. Мы объяснили.
– Ах, бедные господа! Вам, наверно, грустно, да? Да, настроение было так себе.
– Ну, проходите! Или вы собираетесь куда-нибудь? Мы ответили, что нет – слишком устали, но не хотели бы, чтобы из-за нас она не ложилась спать.
– Ну, чепуха! Еще рано. Проходите! Садитесь!
Мы вошли и сели.
– Что вы будете пить?
Не успели мы ответить, как она громко позвала:
– Эй, Миша, что ты делаешь?
– Мою посуду, – донесся Мишин голос, должно быть, из кухни.
– Водка у нас есть? – спросила Вера Петровна.
– Есть, – ответил Миша.
"Выпить водки сейчас было бы в самый раз", – подумал я.
– Принеси!
Миша выглянул из-за двери, чтобы посмотреть, кто пришел, и через минуту принес бутылку водки и четыре рюмки. До этого мы с ними и с их друзьями пили только чай. Вере Петровне и Михаилу Владимировичу было за шестьдесят; они были знакомы чуть ли не со всеми русскими, жившими в Сан-Франциско, и часто приглашали в гости. Квартира их занимала почти весь первый этаж, но в других комнатах мы с Уэйдом не бывали, только в гостиной. Наш рассказ об испорченном вечере вызвал у них живейшее сочувствие. "Так бывает", – говорили они и пытались утешить нас, как могли. Хотя мы и раньше часто беседовали с ними, но даже не знали, откуда они родом, – эмигранты иногда болезненно относились к таким разговорам. На этот раз я все же решил спросить.
– Мы из Тулы, – ответила Вера Петровна без тени смущения. – То есть, это я жила в Туле, там мы с Мишей и познакомились. А Миша вырос в Ясной Поляне.
Ясная Поляна! Просто невероятно! В школе переводчиков мы уже успели узнать, что это было имение Толстого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61