– Хэмилтон, – спросила она наконец, – ты правда этого хочешь?
– Правда.
Ее глаза наполнились слезами.
– Ах ты хороший, хороший мой! – воскликнула она и крепко прижалась ко мне.
Вышло так, что мы обручились в те же выходные, что и Лэнс Ларкин, очередная избранница которого принадлежала к студенческому обществу «Тэта». В один из апрельских вечеров члены нашего братства, как положено, спели песню в честь студенток из "Три дельты" и «Тэты», а потом бросили меня с Лэнсом в Столетний пруд. Выбираясь из воды, я вдруг вспомнил, что на занятиях по английскому почему-то уделялось большое внимание сценам крещения в американской литературе. Выяснилось, что таких сцен великое множество, так что каждый раз, когда какой-нибудь персонаж оказывался в воде, нужно было быть начеку. Вытираясь, я вдруг подумал, что, может быть, жизнь следует литературе. Я и в самом деле чувствовал себя как-то по-другому. Я не был уверен, что эта перемена к лучшему, но на меня определенно что-то снизошло.
По мере того как проходили выпускные экзамены и вечеринки, я начинал видеть Сару Луизу в каком-то новом свете. Чем чаще я говорил, что люблю ее, тем больше мне казалось, что так оно и есть. В начале июня, в последнее воскресенье перед моей отправкой в армию, Колдуэллы пригласили меня с родителями в церковь и на обед. И мы, и они принадлежали к англиканской церкви, но наша семья ходила в Храм Христа в Нашвилле, а Колдуэллы – в Храм Св. Павла во Франклине. Родители были знакомы с Колдуэллами, но не очень близко. Правда, они бывали у нас дома, а мы у них, но только тогда, когда приглашался широкий круг людей. В то воскресенье отец никак не мог решить, что ему лучше надеть – костюм или легкий спортивный пиджак, а мать поинтересовалась у меня, то ли она выбрала платье; первый раз в жизни родители спросили моего совета.
В церкви мы с Сарой Луизой оказались вместе перед алтарем. Стоя на коленях, я подумал: вполне возможно, мы когда-нибудь обвенчаемся на этом самом месте. В ожидании чаши мы то и дело переглядывались, касаясь друг друга локтями. После церкви наши родители вдруг стали обращаться с нами как со взрослыми – возможно, из-за того, что стоял прекрасный июньский день, что служба привела их в благостное расположение духа, а я уходил в армию. В доме Колдуэллов на время коктейля брата Сары Луизы Клея и сестру Элеонору отослали из комнаты. Клей учился в десятом классе, а Элеонора в девятом; раньше мне никогда не приходило в голову, что между нами такая большая разница в возрасте.
– Кэтрин, что вы с Хэмом будете пить? – спросил Симс Колдуэлл моих родителей. Отец Сары Луизы был подвижным, щеголевато одетым мужчиной, обладавшим мощным голосом, звук которого наполнял всю его приемную в банке.
– А вы что выпьете с Сарой Луизой, Хэмилтон? – Когда мы с отцом бывали где-нибудь вместе, то меня как младшего называли «Хэмилтон», а отца "Хэм".
– Сисси, я тебе уже налил. – Сисси – так Симс Колдуэлл называл свою жену Сисилию, такую же яркую и нарядную, как и он сам. Симс делал коктейли с какой-то милой неуклюжестью: видно было, что он привык, чтобы обслуживали его самого. Я слышал от Сары Луизы, что, хотя ее предки родом откуда-то из-под Нашвилла, познакомились они в Нью-Йорке – Симс учился в Принстоне, а Сисилия в Уэллесли. Поженившись, они остались в Нью-Йорке, где Симс служил в банке. Спустя три года он вернулся домой, поступил в банк "Камберленд Вэлли" и за месяц до событий в Пирл Харборе был избран его президентом.
Банковскому делу Симс, вероятно, обучился в Нью-Йорке, но во всем остальном жизнь большого города не оставила в нем ни малейшего следа. Он был южанином до мозга костей. Когда он говорил: "Кэтрин, Хэм, как я счастлив, что вы пришли!" или "Нам крупно повезло, что у нас такие отличные дети", постороннему человеку могло показаться, что это притворная радость. Но Симс действительно так думал. Он всегда был доброжелателен, всегда видел во всем только хорошее. Если его внимание к другим людям и бывало напускным, то это никак не проявлялось.
– Хэм, – сказал Симс отцу после обеда, когда мы, глядя на лужайку возле дома, пили коньяк, – знаешь, о чем я хочу тебя попросить? Чтобы ты мне рассказал про битву при Франклине. Ты ведь у нас самый большой специалист по всем этим делам, а я вот живу во Франклине и ничего не знаю о том, что тогда произошло.
У отца загорелись глаза. Он просто не мог поверить в свою удачу и поспешил поддаться соблазну. Он тут же обрисовал план Худа, имевший целью отрезать путь подвоза Шермана и соединиться с войсками Ли в Вирджинии. Он проследил маршрут отрядов Худа от Флоренса в штате Алабама до Колумбии, Спринг Хилли и дальше до Франклина. Отец уже собрался было заговорить о нападении войск Худа на армию Шофилда, как вдруг ему пришла отличная мысль.
– Симс, – сказал он, – а что если нам сесть ко мне в машину, и я покажу тебе все эти места?
Симс согласился, а женщины отказались, и мы втроем – Симс, отец и я – битых два часа катались по южным окраинам Франклина. Я всегда был равнодушен к истории родного края, в том числе и к битве при Франклине, и о тех событиях знал не больше Симса. Я только помнил, что южане понесли большие потери, чем северяне, и что союзная армия отступила к Нашвиллу. Но отец рассказывал так, будто сам сражался в той битве. Он говорил о корпусе Стюарта, о корпусе Читэма, о корпусе Ли; он говорил о бригаде Опдайка, спасшей северян от поражения, о приказах, отданных Форрестом Чалмерсу и Джексону, о кавалерии Буфорда, лишившейся лошадей, о сражении у дома Картера, во время которого семья хозяина пряталась в подвале, о пяти генералах-конфедератах, позавтракавших вместе в Спринг-Хилле, а на следующее утро сложивших свои головы у дома Мак-Гавока неподалеку от Франклина.
– Так кто же победил в битве? – спросил отец. – Не северяне, это точно. Томас приказал Шофилду продержаться здесь три дня, а того едва хватило на три часа. Как только предоставилась возможность, он бросился к Нашвиллу, побросав всех погибших и раненых. Какая уж тут победа! Но и южане тоже не победили. Худ потерял втрое больше солдат, чем Шофилд, а генералов у него тут полегло столько, сколько не погибло ни в одной другой битве в ту войну. Позже у него не хватило сил, чтобы взять Нашвилл. Так что же это все означает? Я думаю, что наши ребята шли и шли на брустверы, пока в живых не осталось ни одного солдата. Здесь полегло более шести тысяч человек.
Последнюю остановку мы сделали на Конфедеративном кладбище во Франклине. Мы вышли из машины и пошли вдоль могил.
– Да, Хэм, – сказал Симс отцу, – отчаянные это были ребята. Настоящие храбрецы.
Не знаю, насколько искренним был интерес, проявленный Симсом, но мне показалось, что он не был притворным, и еще я подумал, что мы с ним, наверно, чувствуем одно и то же. Перед поездкой мы боялись, что она окажется довольно-таки нудной, а в конце чуть ли не расплакались от сочувствия к южанам. И хотя говорил главным образом отец, лучше всего мне запомнились слова, сказанные Симсом: "Отчаянные это были ребята".
Накануне дня призыва приятели устроили в мою честь ужин. Сара Луиза сперва обиделась из-за того, что мы не проведем вечер вдвоем, но я обещал ей, что это ненадолго. Виски текло рекой, мы спели все наши песни, а потом кто-то крикнул, чтобы выступил Джон Медоуз, наш главный комик, который мог по заказу изобразить кого угодно. Джон поднялся, сжимая в руке стакан, и ждал, когда мы скажем, кого ему показать.
– Изобрази-ка нам монгольского вождя. Джон на минуту задумался и начал:
– Мои воины вдоволь напились кумыса и конской крови. Я разогнал их по юртам спать. Я знал, что им нужно отдохнуть перед тем, как идти на Стену. – И далее последовал увлекательный рассказ про осаду Великой китайской стены.
– А теперь Сэра Джона, охотника-англичанина! – крикнул кто-то, и Джон принял новый образ:
– Долго охотились мы за Симбой. Носильщики мои сделали все, что могли, я не имел права заставить их продолжать путешествие. И вдруг, когда мы вышли к Замбези, я напал на след этого страшного зверя. Он решил дальше не отступать. – И Джони рассказал, как он предупредил кинооператоров, взял свой карабин и отправился на поединок с Симбой. Симба вскоре появился и стал преследовать сэра Джона, сперва медленным шагом, потом галопом. Тогда сэр Джон, сняв карабин с плеча, прицелился, но ждал, пока чудовище подойдет поближе. Двадцать, пятнадцать, десять ярдов…
– Но я по-прежнему не стрелял.
– Почему?! – закричали мы все.
– Да киношники все еще снимали.
Затем Джон изобразил исследователя Арктики, потом приятеля Джона Фальстафа и под конец хирурга, спасающего президента от смерти.
Когда он устал, мы перешли на шуточные стихи и тосты. Вэнс Фурьер прочитал нашего любимого "Северного орла":
О грозный Северный орел,
Пари себе, летай.
Ты жрешь на Севере свой корм,
А срешь на южный край.
Но южный край богат и горд,
Так скажем, как один:
Не нужно нам твое говно,
Ты, янки, сукин сын!
На следующий день, когда я, совершенно разбитый, садился в самолет, чтобы лететь в лагерь, где должен был проходить начальную подготовку, две фразы не выходили у меня из головы. Всю дорогу до Мемфиса, Литтл Рока и Далласа я был в каком-то тумане, и в мозгу моем не переставая звучало: «Это были отчаянные ребята» и «Ты, янки, сукин сын». Казалось, я отправляюсь на битву за Правое Дело, за Юг. Но ранним утром в Лос-Анджелесском аэропорту я вдруг осознал, что никакое это было не вдохновение, а скорее что-то вроде галлюцинации. Пока самолет, на который я пересел, летел вдоль побережья в Монтеррей, а стюардесса объявляла города, где мы делали остановки – Окснард, Санта-Барбара и Сан-Луис-Обиспо, – я все время пытался вспомнить, чем же меня могли так задеть эти две фразы. «Отчаянные ребята», «Янки, сукин сын» – сейчас эти слова меня совершенно не трогали, как будто они были написаны на суахили.
Вечером я уже стоял в Форт-Орде в очереди к полевой кухне, среди сотни других таких же новобранцев в застегнутых наглухо гимнастерках и бесформенных фуражках. Со стороны залива накатывались холодные волны тумана. Июнь был в самом разгаре, но погода была такая, как дома в ноябре. Время от времени мимо проходили солдаты-старожилы в расстегнутых у ворота гимнастерках, под которыми виднелись белые майки, и в ладно сидящих фуражках. Мы им завидовали. Да, я завидовал этим расстегнутым пуговицам, этим фуражкам. Долгий же путь я прошел за один день! Кончилось славное время – и кончилось навсегда.
ГЛАВА III
Но оказалось, что славное время еще не кончилось. Точнее было бы сказать, что я сделал два шага вперед, один шаг назад.
Казалось бы, в моих воспоминаниях о военной подготовке должно бы преобладать дурное – ведь его было так много, – но странным образом на память приходят редкие добрые поступки. Пожалуй, самый добрый поступок совершил один мой земляк. Как-то вечером, когда занятия подходили к концу, по радио вдруг объявили, что меня вызывают в дежурную часть. Сперва я подумал, что ослышался или, возможно, мне предстоят какие-нибудь неприятности, но, явившись по вызову, увидел Уэйда Уоллеса из Нашвилла. Он окончил Вандербилтский университет раньше меня и, насколько мне было известно, поступил в Гарвардскую школу предпринимателей. "Хэм, – сказал мне Уэйд, – мне надоело ждать и бояться, когда меня призовут. Рано или поздно это все равно бы случилось". Он попал в армейскую службу безопасности и был направлен в Монтеррей, в ту самую школу переводчиков, где предстояло учиться и мне. "Слушай, Хэм, что ты делаешь в эти выходные? Может, тебе удастся смыться?" Увы, наша рота должна была нести караульную службу, и увильнуть от нее не было никакой возможности. "Все равно, – сказал Уэйд, – вот мой номер телефона. Звякни, если у тебя что-нибудь выгорит". Школа армейских переводчиков находилась на другом краю залива.
Перед началом караульной службы всю роту минут двадцать гоняли по инструкциям до первой ошибки. В конце концов нас осталось только двое: я и еще один новобранец, игравший в армейской бейсбольной команде. Этот бейсболист был – не в пример мне – хорошим солдатом, но и он засыпался на очередном вопросе: что-то перепутал в инструкции номер шесть. Свирепо взглянув на бейсболиста, капитан бросил мне: "Твоя очередь! Выйти из строя!" Сначала я не понял, какая такая очередь, но сержант объяснил: я становлюсь "солдатом недели", а солдат недели получает увольнительную на все выходные. Я позвонил Уэйду, и через час мы уже катили в его машине прочь от Форт-Орда.
– Как тебе Калифорния? – спросил Уэйд.
– Не особенно.
– А в чем дело?
– Тут все переселенцы. Отбросы восточных штатов. У них нет прошлого. Даже времен года, и тех у них нет.
Был прохладный туманный день, и мне казалось, что другой погоды в Калифорнии и не бывает.
– Знаешь, почему ты так думаешь? – спросил Уэйд.
– Наверно, потому, что так оно и есть.
– Нет, потому, что ты еще новобранец, а новобранцам никогда не нравится то место, где они проходят подготовку.
– Сомневаюсь, чтоб Калифорния мне когда-нибудь понравилась.
– Ты ее еще не видел. Это потрясающая страна.
Мы ехали мимо публичных домов Уотсонвилла.
– А тебя не раздражает, что здесь всегда одно и то же время года?
– Да нет. А что в этом плохого? Ты что, любишь потеть?
– В общем-то, летом я привык потеть.
– Это можно устроить.
Он свернул с шоссе, и мы поехали через горы Санта-Крус в Сан-Хосе. Тут и впрямь было жарко – градусов под восемьдесят, – пот лил с нас ручьем, и мы выпили жбан пива на двоих. Потом мы отправились в Сан-Франциско, где поужинали в ресторанчике «Эрни» и посетили еще несколько заведений: «Бачче болл», «Для голодных», «Лиловая луковица»; там мы послушали Стена Уилсона и Эрла Хайнса, а в «Клаб Синалве» видели выступление Инес Торрес. На следующий день мы прогулялись через Ноб Хилл до Чайнтауна и пообедали на Рыбачьем причале. Погода разгулялась, и весь Сан-Франциско светился какими-то светлыми, мягкими тонами, и я подумал, что красивее города еще никогда не видел. Когда мы подъезжали к Гилрою, я спросил себя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61