https://wodolei.ru/catalog/unitazy/roca-dama-senso-346517000-25096-item/
Лейтенант Куинн, к которому он приказал мне явиться, оказался женщиной. Она с места в карьер начала рассказывать мне о своей жизни – о том, что училась в колледже Брин-Мар, потом преподавала в школе в Эльмире, потом ей это надоело, и она пошла служить в армию. Работать здесь было приятнее, чем учить пятиклассников, но зато все друзья и близкие стали презирать ее за этот шаг, и для них она как бы перестала существовать. Когда лейтенант Куинн говорила, ее взгляд редко оставался неподвижным: казалось, что-то новое постоянно привлекает ее внимание – то на одной стене, то на другой. Впоследствии я узнал, что у нее вообще бегают глаза и что за это ее зовут "городской сумасшедшей". Посередине своего рассказа она вдруг осеклась и сказала: "Боюсь, я попалась в собственные сети, – и, поморгав, добавила: – А теперь вам пора познакомиться с вашими будущими сотрудниками".
Мы шли по коридору, и в своем нетерпеливом воображении я уже рисовал картины, как вот сейчас окажусь среди старых, опытных волков, углубившихся в перевод какого-нибудь советского плана нападения – возможно даже, что эти документы забрызганы кровью. Чем ближе мы подходили к комнате переводчиков, тем громче слышалась классическая балетная музыка.
– Опять этот Игнатьев! – сказала лейтенант Куинн. – Рано или поздно он непременно попадется в собственные сети.
Когда она открыла дверь, музыка смолкла, а двое находившихся в комнате людей моментально уткнулись в бумаги, лежавшие у них на столах. Визит лейтенанта Куинн был для них неожиданностью. Нас представили друг другу. Сидевший рядом с магнитофоном Серж Игнатьев, небольшого роста и жилистый, был из Чикаго; его напарник Саша Савицкий из Сиэттла был длинный и тощий, с черными волосами, падавшими на лоб.
– Послушайте, – сказала лейтенант Куинн, – с этим заданием надо бы поторопиться. Зимой все должно быть готово. Кстати, Игнатьев, вам не мешает работать эта музыка?
– Никак нет, только помогает. С музыкой дело идет быстрей.
– Вы мне говорили, что осталась половина?
– Плюс-минус несколько страниц, – ответил Савицкий.
– Ну, работайте, работайте. Не хотелось бы попасться в собственные сети.
– Так точно! – хором ответили оба.
Когда лейтенант Куинн ушла, Игнатьев, подождав, пока не затихнут ее шаги, включил магнитофон. "Не обращай на меня внимания", – сказал он и вдруг взмыл вверх в каком-то антраша. Затем он снова и снова проиграл тот же самый отрывок, всякий раз совершая прыжки, а потом принялся писать какие-то значки на листе бумаги, расчерченном на три столбца.
Я посмотрел на Савицкого, который пояснил:
– Это он лабанотирует.
– А что это такое? – спросил я.
– Система записи танца, изобретенная Лабаном. Ты читаешь эту запись снизу вверх и по значкам видишь нужные позиции и движения.
– А зачем ему это? – спросил я тихо.
– Это для одной балетной труппы в Чикаго, – ответил Савицкий. – Ей срочно понадобились записи танцев, а Серж – редкий специалист в этом деле.
– Он играет здесь в какой-нибудь команде?
– Он бегает на одну милю. Весной победил на чемпионате базы.
– А ты занимаешься спортом?
– Не то что бы спортом. Тотализатором.
– Тотализатором?
– Да, тут многие ставят на команды, и суммы разыгрываются довольно приличные. Кто-то ведь должен всем этим заведовать.
– И тебя направили сюда именно для этого?
– Ну да, когда увидели, что у меня в анкете, в графе "будущая профессия", написано: «игрок». А что – дело очень прибыльное.
– И много ты зарабатываешь на тотализаторе?
– Тотализатор – это семечки. Казино в Бад-Хомбурге – вот где можно по-настоящему выиграть. Ты был там?
– Нет, я тут только второй день.
– Обязательно съезди. Я там бываю три-четыре раза в неделю. Играю в рулетку. Сейчас я тебе покажу. – Он вытащил лист бумаги, над которым трудился, когда мы с лейтенантом Куинн вошли в комнату. – Это называется "звездная система". Ты выписываешь все числа по порядку в столбик и играешь на все фишки, поставленные на нижнее и верхнее число. Если выигрываешь, делаешь то же самое со следующими числами; если проигрываешь, прибавляешь то, что проиграл на нижнем числе и ставишь на новые верхние и нижние числа. Так ты в конце концов переберешь все числа и выиграешь пятьдесят пять раз.
В этот момент мимо нас в глиссе пронесся Игнатьев. Из надписи на футляре от пленки следовало, что идет работа над «Жизелью». Я снова посмотрел на Савицкого – тот с головой ушел в свои цифры. Разобрав подготовленные для меня бумаги, я выяснил, что наша группа переводит документ, который называется "Ордена и медали СССР". Мне была отведена область сельского хозяйства. И я принялся излагать по-английски, сколько нужно произвести каракуля, чтобы тебя наградили званием Героя Социалистического Труда и вручили медаль "Серп и молот".
Перед тем как нам надо было идти на тренировку, пришла лейтенант Куинн, чтобы узнать, сколько страниц мы сделали за день.
– Игнатьев?
– Две.
– Савицкий?
– Две.
– Дэйвис?
– Шесть.
Вечером, когда я прихрамывая тащился в столовую, ко мне подошел Игнатьев.
– Послушай, Дэйвис, – сказал он, – я обратил внимание, что ты перевел за сегодня шесть страниц.
– Да, боюсь, я перестарался. Обещаю умерить свой пыл.
– Да нет, это как раз неважно. Но мы, понимаешь, попали в довольно хреновое положение.
– А в чем дело?
– Видишь ли, лейтенант Куинн думает, что мы перевели половину книги.
– Ну?
– Ты заметил, сколько мы с Сашей сегодня сделали? Так вот, это, можно сказать, наш средний показатель.
– Две страницы?
– Ни одной страницы. Понимаешь, она никогда не смотрит, сколько сделано, а только спрашивает.
– Так вы, что ли, совсем ничего не перевели?
– Ну, может, страниц десять.
– А если она проверит?
– Скажем, что неправильно посчитали.
– И она хочет, чтобы через два месяца все было готово?
– Вроде бы да.
– А сколько всего страниц?
– Триста восемьдесят.
– Что же делать?
– Об этом-то я и хотел с тобой поговорить. Понимаешь, мне необходимо кончить «Жизель» и «Коппелию», иначе труппа останется без спектаклей. Не мог бы ты одолжить мне несколько страниц?
– Одолжить?
– Ну, скажем, по паре страничек в день. Ради общего блага.
Я уже был готов ответить отказом, но тут сообразил, что проще отдать ему эти страницы, чем весь следующий год иметь под боком врага. А кому достанутся лавры – какое это имеет значение?
– Хорошо, – ответил я.
После ужина, когда я ковылял из столовой, ко мне подошел Савицкий.
– Послушай, Дэйвис, – сказал он, – я заметил, что ты сегодня перевел шесть страниц.
– Прошу прощения.
– И я видел, как ты говорил с Сержем. Ты, наверно, уже в курсе дела?
– Да.
– Слушай, а не мог бы ты одалживать мне страницы по две в день, а? Понимаешь, это заведение в Бад-Хомбурге отнимает кучу времени. Приходится записывать все числа, которые выпали за вечер, а на следующий день искать закономерность. Все жутко сложно.
– Ладно, я согласен.
– Согласен?
– Две страницы твои.
– Дэйвис, ты настоящий друг! Но и я в долгу не останусь – как только сорву хороший куш, отдам тебе половину.
Обещание показалось мне довольно фантастическим, но я все-таки согласно кивнул, и Савицкий моментально куда-то умчался – наверно, в Бад-Хомбург.
Нам повезло, что у нас была большая комната и что сидели мы в ней только втроем. Игнатьеву был нужен простор. Целыми днями он грациозно плавал среди столов, исполняя всевозможные пируэты, батманы, кабриоли и жете. Иногда пленки менялись, так что со временем мы проработали, вдобавок к «Жизели» и «Коппелии», еще и «Сильфиду», «Раймонду» и "Лебединое озеро". Савицкий тоже не бездельничал, стоически трудясь над цифрами рулетки. Я же сидел и переводил книгу и чувствовал себя сонным и разбитым – как, впрочем, и предсказывал Скотт Вудфилд. Бывали минуты, когда страшно хотелось послать все к чертям и тоже заняться своим делом, но я не поддавался этому искушению, веря, что, может быть, когда-нибудь эта книга все-таки понадобится Америке. Я ничего не имел против Игнатьева и его лабанотирования – в конце концов, все это делалось ради искусства, – но, переходя к разделу о медалях, которыми награждались работники промышленности, испытывал прямо-таки ненависть к Савицкому. Я вообще не любил азартных игр, а тут передо мной торчал этот тип, весь день занимавшийся одной своей рулеткой. Я уже начал искать способ высказать ему все, что я об этом думаю, как вдруг однажды он подбежал ко мне возле столовой.
– Послушай, Дэйвис… – начал он. Я сделал вид, будто не слышу и прошел мимо, но он догнал меня. – Да подожди ты. Помнишь, я рассказывал тебе про казино?
– Да, и по-моему, ты регулярно получаешь свои две страницы в день.
– Да я не об этом. Помнишь – насчет того, что мы с тобой поделим выигрыш?
– Кажется, ты сказал, что дашь мне половину.
– Верно. Так вот, вчера я крупно выиграл. На, держи, тут две тысячи марок. А это, между прочим, сто рас. Будь здоров. – И он вразвалочку удалился.
Я подошел к свету посмотреть, что такое он сунул мне в руку, и действительно увидел двадцать бумажек по сто марок. Я и раньше слышал, что бывают сумасшедшие русские, но впервые столкнулся с одним из них. Две тысячи марок – почти пятьсот долларов! Но что это за "сто рас", о которых он говорил, – столько ведь и на всем свете-то нет? И тут до меня дошло: не "сто рас", а "сто раз" – то есть, на эти деньги можно сто раз взять проститутку. А я и не знал, что это стоит двадцать марок! Бывая во Франкфурте, я во все глаза смотрел на женщин, стоявших вдоль Кайзерштрассе, – в Америке, конечно, тоже было полным-полно проституток, но я никогда не видел, чтобы они торговали собой прямо на улице. А здесь пожалуйста – сколько хочешь женщин, притом в любое время. Когда я только приехал в Германию, то, бывало, шатался переулками между вокзалом и Галус-парком, прикидывая, на каких девиц я готов был бы раскошелиться, если бы по глупости вдруг решил просадить деньги подобным образом. Надо сказать, что таких девиц было на удивление много. Но голос шотландской крови, которая течет во мне, оказался сильнее, и я устоял. Все это, впрочем, было до того, как на меня нежданно свалились эти две тысячи марок, которыми я теперь мог распоряжаться как душе угодно. В субботу, решил я, начинаю действовать.
Остаток недели тянулся невыносимо медленно, но когда наконец наступила суббота и надо было отправляться во Франкфурт, все мое желание как-то улетучилось, а вместо него на память стали приходить всякие вещи, которые я когда-то читал о проститутках и об их клиентах: как проститутки ненавидели этих мужчин, как гадко было этим мужчинам потом. В поезде у меня от волнения начало сводить живот, и я вспомнил, что в последний раз такое со мной случилось перед выпускными экзаменами в университете. Несколько дней до поездки я во всех подробностях обдумывал, что скажу, понимая, однако, что уже в самом начале разговора столкнусь с непреодолимой трудностью: я не знал, как полагается обращаться к проституткам – на «вы» или "ты". Ничего себе история – не переспать с женщиной из-за какого-то местоимения! В конце концов я решил, что «вы» безопаснее: пусть будет немного официально, зато не так развязно. Был еще один вопрос – сколько денег платить и когда? Словом, к началу своего обхода я был уже настолько перепуган, что в считанные минуты промчался по Кайзерштрассе из конца в конец – мимо всех стоявших там девушек. Пройдя через какой-то скверик, я очутился среди сверкающих витрин магазинов, а немного подальше увидел «Кайзер келлер» – лучший ресторан в городе. Тут я вспомнил про две тысячи марок, лежавших в моем бумажнике. Да, Савицкий сказал, что на эти деньги можно сто раз переспать, но с какой стати я должен его слушаться и истратить все на шлюх? Через минуту я уже сидел в ресторане и уплетал вкусный обед, запивая его мозельским.
Две порции виски, выпитые перед обедом, вино да еще двойной коньяк оказали свое благотворное воздействие, и, шагая обратно к вокзалу, я почти совсем успокоился. Пора было приступать к делу. Около часа я разглядывал девушек, а девушки разглядывали меня. Могли ли они принять меня не за американского солдата, а за кого-нибудь еще – скажем, за студента или продавца, – ведь я был в штатском? Нет, не может быть: меня должна выдавать стрижка. В конце концов я подошел к одной брюнетке, которая до этого уже пару раз мне улыбнулась.
– Guten Abend, – обратился я к ней, готовясь произнести заранее отрепетированную пятиминутную речь.
– Guten Abend, – ответила она. – Kommst du mit? Вот так, «kommst du mit» – и никаких вопросов.
Обращаться, значит, нужно на «ты», причем она сразу берет все в свои руки. Я ожидал, что вблизи эта девица окажется какой-нибудь страхолюдиной, но, странное дело, чем ближе я подходил, тем привлекательнее казалось ее лицо. Правда, оно было покрыто толстым слоем косметики, но даже это придавало ему заманчивость. Конечно же, я пойду с ней, но сперва надо хотя бы ради приличия поинтересоваться ценой, и я спросил:
– Wieviel?
– Ach, Mensch, ?berall kostet's zwanzig.
Так, значит, берут тут все одинаково – двадцатку. Несколько секунд я делал вид, что обдумываю, согласен ли потратить целых пять долларов, потом кивнул и улыбнулся, как я надеялся, достаточно вежливо. Чтобы попасть в пансион, куда она меня привела, нужно было взбираться по лестнице. В холле я нарочно отвернулся от человека, который дал ей ключи, но краем глаза заметил, что он был поглощен чтением газеты. Мы прошли в комнату – не особенно шикарную, но и не совсем убогую. Не успел я закрыть дверь, как девица тут же игриво схватила меня за галстук и сказала:
– Ich heisse Uschi. Wie heisst denn du?
Я ответил, что меня зовут Хэм. Это поразило ее до глубины души.
– Aber das ist Schinken, also Schweinefleisch!
Я начал было объяснять ей разницу между ветчиной и тем, как меня зовут, но Уши засмеялась и, приложив свой пальчик к моим губам, сказала:
– Na, gut, H?m. – У нее вышло «Хем». – Hast du ein kleines Geschenk f?r mich?
Подарочек? Так, значит, нужно платить вперед. А если она возьмет деньги и убежит? С другой стороны, если и правда надо заплатить, а я этого не сделаю – что тогда будет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Мы шли по коридору, и в своем нетерпеливом воображении я уже рисовал картины, как вот сейчас окажусь среди старых, опытных волков, углубившихся в перевод какого-нибудь советского плана нападения – возможно даже, что эти документы забрызганы кровью. Чем ближе мы подходили к комнате переводчиков, тем громче слышалась классическая балетная музыка.
– Опять этот Игнатьев! – сказала лейтенант Куинн. – Рано или поздно он непременно попадется в собственные сети.
Когда она открыла дверь, музыка смолкла, а двое находившихся в комнате людей моментально уткнулись в бумаги, лежавшие у них на столах. Визит лейтенанта Куинн был для них неожиданностью. Нас представили друг другу. Сидевший рядом с магнитофоном Серж Игнатьев, небольшого роста и жилистый, был из Чикаго; его напарник Саша Савицкий из Сиэттла был длинный и тощий, с черными волосами, падавшими на лоб.
– Послушайте, – сказала лейтенант Куинн, – с этим заданием надо бы поторопиться. Зимой все должно быть готово. Кстати, Игнатьев, вам не мешает работать эта музыка?
– Никак нет, только помогает. С музыкой дело идет быстрей.
– Вы мне говорили, что осталась половина?
– Плюс-минус несколько страниц, – ответил Савицкий.
– Ну, работайте, работайте. Не хотелось бы попасться в собственные сети.
– Так точно! – хором ответили оба.
Когда лейтенант Куинн ушла, Игнатьев, подождав, пока не затихнут ее шаги, включил магнитофон. "Не обращай на меня внимания", – сказал он и вдруг взмыл вверх в каком-то антраша. Затем он снова и снова проиграл тот же самый отрывок, всякий раз совершая прыжки, а потом принялся писать какие-то значки на листе бумаги, расчерченном на три столбца.
Я посмотрел на Савицкого, который пояснил:
– Это он лабанотирует.
– А что это такое? – спросил я.
– Система записи танца, изобретенная Лабаном. Ты читаешь эту запись снизу вверх и по значкам видишь нужные позиции и движения.
– А зачем ему это? – спросил я тихо.
– Это для одной балетной труппы в Чикаго, – ответил Савицкий. – Ей срочно понадобились записи танцев, а Серж – редкий специалист в этом деле.
– Он играет здесь в какой-нибудь команде?
– Он бегает на одну милю. Весной победил на чемпионате базы.
– А ты занимаешься спортом?
– Не то что бы спортом. Тотализатором.
– Тотализатором?
– Да, тут многие ставят на команды, и суммы разыгрываются довольно приличные. Кто-то ведь должен всем этим заведовать.
– И тебя направили сюда именно для этого?
– Ну да, когда увидели, что у меня в анкете, в графе "будущая профессия", написано: «игрок». А что – дело очень прибыльное.
– И много ты зарабатываешь на тотализаторе?
– Тотализатор – это семечки. Казино в Бад-Хомбурге – вот где можно по-настоящему выиграть. Ты был там?
– Нет, я тут только второй день.
– Обязательно съезди. Я там бываю три-четыре раза в неделю. Играю в рулетку. Сейчас я тебе покажу. – Он вытащил лист бумаги, над которым трудился, когда мы с лейтенантом Куинн вошли в комнату. – Это называется "звездная система". Ты выписываешь все числа по порядку в столбик и играешь на все фишки, поставленные на нижнее и верхнее число. Если выигрываешь, делаешь то же самое со следующими числами; если проигрываешь, прибавляешь то, что проиграл на нижнем числе и ставишь на новые верхние и нижние числа. Так ты в конце концов переберешь все числа и выиграешь пятьдесят пять раз.
В этот момент мимо нас в глиссе пронесся Игнатьев. Из надписи на футляре от пленки следовало, что идет работа над «Жизелью». Я снова посмотрел на Савицкого – тот с головой ушел в свои цифры. Разобрав подготовленные для меня бумаги, я выяснил, что наша группа переводит документ, который называется "Ордена и медали СССР". Мне была отведена область сельского хозяйства. И я принялся излагать по-английски, сколько нужно произвести каракуля, чтобы тебя наградили званием Героя Социалистического Труда и вручили медаль "Серп и молот".
Перед тем как нам надо было идти на тренировку, пришла лейтенант Куинн, чтобы узнать, сколько страниц мы сделали за день.
– Игнатьев?
– Две.
– Савицкий?
– Две.
– Дэйвис?
– Шесть.
Вечером, когда я прихрамывая тащился в столовую, ко мне подошел Игнатьев.
– Послушай, Дэйвис, – сказал он, – я обратил внимание, что ты перевел за сегодня шесть страниц.
– Да, боюсь, я перестарался. Обещаю умерить свой пыл.
– Да нет, это как раз неважно. Но мы, понимаешь, попали в довольно хреновое положение.
– А в чем дело?
– Видишь ли, лейтенант Куинн думает, что мы перевели половину книги.
– Ну?
– Ты заметил, сколько мы с Сашей сегодня сделали? Так вот, это, можно сказать, наш средний показатель.
– Две страницы?
– Ни одной страницы. Понимаешь, она никогда не смотрит, сколько сделано, а только спрашивает.
– Так вы, что ли, совсем ничего не перевели?
– Ну, может, страниц десять.
– А если она проверит?
– Скажем, что неправильно посчитали.
– И она хочет, чтобы через два месяца все было готово?
– Вроде бы да.
– А сколько всего страниц?
– Триста восемьдесят.
– Что же делать?
– Об этом-то я и хотел с тобой поговорить. Понимаешь, мне необходимо кончить «Жизель» и «Коппелию», иначе труппа останется без спектаклей. Не мог бы ты одолжить мне несколько страниц?
– Одолжить?
– Ну, скажем, по паре страничек в день. Ради общего блага.
Я уже был готов ответить отказом, но тут сообразил, что проще отдать ему эти страницы, чем весь следующий год иметь под боком врага. А кому достанутся лавры – какое это имеет значение?
– Хорошо, – ответил я.
После ужина, когда я ковылял из столовой, ко мне подошел Савицкий.
– Послушай, Дэйвис, – сказал он, – я заметил, что ты сегодня перевел шесть страниц.
– Прошу прощения.
– И я видел, как ты говорил с Сержем. Ты, наверно, уже в курсе дела?
– Да.
– Слушай, а не мог бы ты одалживать мне страницы по две в день, а? Понимаешь, это заведение в Бад-Хомбурге отнимает кучу времени. Приходится записывать все числа, которые выпали за вечер, а на следующий день искать закономерность. Все жутко сложно.
– Ладно, я согласен.
– Согласен?
– Две страницы твои.
– Дэйвис, ты настоящий друг! Но и я в долгу не останусь – как только сорву хороший куш, отдам тебе половину.
Обещание показалось мне довольно фантастическим, но я все-таки согласно кивнул, и Савицкий моментально куда-то умчался – наверно, в Бад-Хомбург.
Нам повезло, что у нас была большая комната и что сидели мы в ней только втроем. Игнатьеву был нужен простор. Целыми днями он грациозно плавал среди столов, исполняя всевозможные пируэты, батманы, кабриоли и жете. Иногда пленки менялись, так что со временем мы проработали, вдобавок к «Жизели» и «Коппелии», еще и «Сильфиду», «Раймонду» и "Лебединое озеро". Савицкий тоже не бездельничал, стоически трудясь над цифрами рулетки. Я же сидел и переводил книгу и чувствовал себя сонным и разбитым – как, впрочем, и предсказывал Скотт Вудфилд. Бывали минуты, когда страшно хотелось послать все к чертям и тоже заняться своим делом, но я не поддавался этому искушению, веря, что, может быть, когда-нибудь эта книга все-таки понадобится Америке. Я ничего не имел против Игнатьева и его лабанотирования – в конце концов, все это делалось ради искусства, – но, переходя к разделу о медалях, которыми награждались работники промышленности, испытывал прямо-таки ненависть к Савицкому. Я вообще не любил азартных игр, а тут передо мной торчал этот тип, весь день занимавшийся одной своей рулеткой. Я уже начал искать способ высказать ему все, что я об этом думаю, как вдруг однажды он подбежал ко мне возле столовой.
– Послушай, Дэйвис… – начал он. Я сделал вид, будто не слышу и прошел мимо, но он догнал меня. – Да подожди ты. Помнишь, я рассказывал тебе про казино?
– Да, и по-моему, ты регулярно получаешь свои две страницы в день.
– Да я не об этом. Помнишь – насчет того, что мы с тобой поделим выигрыш?
– Кажется, ты сказал, что дашь мне половину.
– Верно. Так вот, вчера я крупно выиграл. На, держи, тут две тысячи марок. А это, между прочим, сто рас. Будь здоров. – И он вразвалочку удалился.
Я подошел к свету посмотреть, что такое он сунул мне в руку, и действительно увидел двадцать бумажек по сто марок. Я и раньше слышал, что бывают сумасшедшие русские, но впервые столкнулся с одним из них. Две тысячи марок – почти пятьсот долларов! Но что это за "сто рас", о которых он говорил, – столько ведь и на всем свете-то нет? И тут до меня дошло: не "сто рас", а "сто раз" – то есть, на эти деньги можно сто раз взять проститутку. А я и не знал, что это стоит двадцать марок! Бывая во Франкфурте, я во все глаза смотрел на женщин, стоявших вдоль Кайзерштрассе, – в Америке, конечно, тоже было полным-полно проституток, но я никогда не видел, чтобы они торговали собой прямо на улице. А здесь пожалуйста – сколько хочешь женщин, притом в любое время. Когда я только приехал в Германию, то, бывало, шатался переулками между вокзалом и Галус-парком, прикидывая, на каких девиц я готов был бы раскошелиться, если бы по глупости вдруг решил просадить деньги подобным образом. Надо сказать, что таких девиц было на удивление много. Но голос шотландской крови, которая течет во мне, оказался сильнее, и я устоял. Все это, впрочем, было до того, как на меня нежданно свалились эти две тысячи марок, которыми я теперь мог распоряжаться как душе угодно. В субботу, решил я, начинаю действовать.
Остаток недели тянулся невыносимо медленно, но когда наконец наступила суббота и надо было отправляться во Франкфурт, все мое желание как-то улетучилось, а вместо него на память стали приходить всякие вещи, которые я когда-то читал о проститутках и об их клиентах: как проститутки ненавидели этих мужчин, как гадко было этим мужчинам потом. В поезде у меня от волнения начало сводить живот, и я вспомнил, что в последний раз такое со мной случилось перед выпускными экзаменами в университете. Несколько дней до поездки я во всех подробностях обдумывал, что скажу, понимая, однако, что уже в самом начале разговора столкнусь с непреодолимой трудностью: я не знал, как полагается обращаться к проституткам – на «вы» или "ты". Ничего себе история – не переспать с женщиной из-за какого-то местоимения! В конце концов я решил, что «вы» безопаснее: пусть будет немного официально, зато не так развязно. Был еще один вопрос – сколько денег платить и когда? Словом, к началу своего обхода я был уже настолько перепуган, что в считанные минуты промчался по Кайзерштрассе из конца в конец – мимо всех стоявших там девушек. Пройдя через какой-то скверик, я очутился среди сверкающих витрин магазинов, а немного подальше увидел «Кайзер келлер» – лучший ресторан в городе. Тут я вспомнил про две тысячи марок, лежавших в моем бумажнике. Да, Савицкий сказал, что на эти деньги можно сто раз переспать, но с какой стати я должен его слушаться и истратить все на шлюх? Через минуту я уже сидел в ресторане и уплетал вкусный обед, запивая его мозельским.
Две порции виски, выпитые перед обедом, вино да еще двойной коньяк оказали свое благотворное воздействие, и, шагая обратно к вокзалу, я почти совсем успокоился. Пора было приступать к делу. Около часа я разглядывал девушек, а девушки разглядывали меня. Могли ли они принять меня не за американского солдата, а за кого-нибудь еще – скажем, за студента или продавца, – ведь я был в штатском? Нет, не может быть: меня должна выдавать стрижка. В конце концов я подошел к одной брюнетке, которая до этого уже пару раз мне улыбнулась.
– Guten Abend, – обратился я к ней, готовясь произнести заранее отрепетированную пятиминутную речь.
– Guten Abend, – ответила она. – Kommst du mit? Вот так, «kommst du mit» – и никаких вопросов.
Обращаться, значит, нужно на «ты», причем она сразу берет все в свои руки. Я ожидал, что вблизи эта девица окажется какой-нибудь страхолюдиной, но, странное дело, чем ближе я подходил, тем привлекательнее казалось ее лицо. Правда, оно было покрыто толстым слоем косметики, но даже это придавало ему заманчивость. Конечно же, я пойду с ней, но сперва надо хотя бы ради приличия поинтересоваться ценой, и я спросил:
– Wieviel?
– Ach, Mensch, ?berall kostet's zwanzig.
Так, значит, берут тут все одинаково – двадцатку. Несколько секунд я делал вид, что обдумываю, согласен ли потратить целых пять долларов, потом кивнул и улыбнулся, как я надеялся, достаточно вежливо. Чтобы попасть в пансион, куда она меня привела, нужно было взбираться по лестнице. В холле я нарочно отвернулся от человека, который дал ей ключи, но краем глаза заметил, что он был поглощен чтением газеты. Мы прошли в комнату – не особенно шикарную, но и не совсем убогую. Не успел я закрыть дверь, как девица тут же игриво схватила меня за галстук и сказала:
– Ich heisse Uschi. Wie heisst denn du?
Я ответил, что меня зовут Хэм. Это поразило ее до глубины души.
– Aber das ist Schinken, also Schweinefleisch!
Я начал было объяснять ей разницу между ветчиной и тем, как меня зовут, но Уши засмеялась и, приложив свой пальчик к моим губам, сказала:
– Na, gut, H?m. – У нее вышло «Хем». – Hast du ein kleines Geschenk f?r mich?
Подарочек? Так, значит, нужно платить вперед. А если она возьмет деньги и убежит? С другой стороны, если и правда надо заплатить, а я этого не сделаю – что тогда будет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61