Если она расскажет бошам то, что надо, то ее как-нибудь устроят.
– А со мной она не попытается связаться?
– Она не будет знать, как это сделать. Мы ей сказали, что за общение с источником тебя отсылают в Штаты, что ты нарушил инструкцию, оставшись с ней во Франкфурте. Теперь она думает, что тебя ждет трибунал. Ты бы только послушал, как она распиналась насчет того, что вы собираетесь пожениться. Нет, о ней нечего беспокоиться. Это тебя больше не касается.
– Скажите, сэр, вас когда-нибудь мучает совесть?
– Да, и такое бывало – давным-давно. Со временем это проходит. Теперь, когда мне становится не по себе, я вспоминаю, что они вытворяют с нами. После того как Соколов провернул это дело в Нюрнберге, сорок три наших агента оказались в тюрьме. Я вижу, сейчас у тебя подавленное настроение, но ты в этом деле новичок. Немного поработаешь – и бросишь думать, что быть мерзавцем – это плохо. Мерзавцы, между прочим, выигрывают войны – всякие там шерманы и паттоны, – а мы, заметь себе, сейчас воюем с русскими. И если бы не мы, мерзавцы, все эти чистоплюи там, в Штатах, не чувствовали бы себя такими чистенькими.
В эту минуту в палатку заглянул сержант Рэймонд, внушительных размеров негр, и поманил меня. Пора было снова идти в караул. Позади сержанта стояли двое здоровенных детин, которых я видел впервые.
– Дэйвис, – сказал сержант, – это новички. Покажи им, что надо делать.
– Слушаюсь, сержант.
По дороге на наш участок я спросил:
– Вы, случайно, не играете в футбол?
– Играю, – ответил один.
– Играю, – ответил другой.
– Кем? – спросил я.
– Защитником, – ответил один.
– Защитником, – ответил другой.
– Где вы играли раньше? – спросил я.
– В Иллинойсе, – ответил один.
– В Техасе, – ответил другой.
Я понял, что мне крышка. Размерами эти ребята превосходили всех других защитников, а угрюмый взгляд из-под низкого лба ясно говорил, что они уж постараются меня прикончить. Я показал новичкам их посты, а женщины пели где-то вдалеке "Лунный залив".
Около часа я ходил взад-вперед, успев прослушать "Дейзи, Дейзи", "Лунным вечером" и "По извилистой тропинке". Время от времени в моем мозгу возникали разные картины: вот расстрелянный Соколов тяжело оседает на землю, а вот Надю отправляют в Ганновер. "Он мой жених! – кричит Надя. – Он увезет меня в Америку!" Никогда еще у меня не было так гадко на душе.
Женщины запели "В долине Ред Ривер", и тут мои скорбные размышления были прерваны появлением сержанта Рэймонда.
– Дэйвис, – сказал он, – слышите – что-то шуршит в траве?
Я ничего не слышал, кроме женского хора, но через некоторое время до меня действительно донесся какой-то звук, похожий на шуршание.
– Знаете, что это такое? – спросил сержант.
– Нет, не знаю.
– Это агрессор.
"Агрессором" назывался небольшой отряд наших солдат, которым давалось задание рассыпаться вкруговую и под видом русских попытаться проникнуть в наше расположение. Их поимка была предметом гордости всех сержантов.
– Сходите за теми новичками и доставьте их сюда.
Я исполнил приказание, вслед за чем сержант Рэймонд объяснил нам нашу задачу.
– Значит, так, – сказал он, – вы окружаете это место, где шуршит. По сигналу из ракетницы нападаете сзади, а я пойду с этой стороны. Надо этого агрессора захватить.
Мы расположились вокруг источника шороха. Увидев выпущенную сержантом ракету, мы бросились в атаку с незаряженными карабинами наперевес и оказались на месте одновременно с Рэймондом. На земле среди травы какие-то немец с немкой занимались любовью.
– Was wollen Sie den von uns? – со злобным испугом спросил с земли немец.
– Патруль, отставить! – скомандовал сержант Рэймонд. Караул окончился, и я потащился назад в палатку.
Женский хор выводил последний куплет "У ручейка за мельницей", а я шел и размышлял о событиях сегодняшнего вечера и вообще о тех шести месяцах, которые провел в лагере «Кэссиди». "Почему, – думал я, – все здесь такие: или никудышные работники, или отъявленные мерзавцы? Почему этот лагерь, на который всерьез рассчитываем и мы, и наши союзники, так и просится в какой-нибудь водевиль? Если бы Роджеру и Хаммерстайну дали б пожить здесь недельку, они бы развеселили всю Америку. Все тут, кого ни возьми, – какие-то персонажи из голливудских кинокомедий – от танцора балета и игрока в рулетку, которые числятся переводчиками, до часового, приказывающего остановиться, иначе он будет срать, или патруля, вмешивающегося в половой акт. Неужели так и должно быть? Неужели англичане, французы, немцы и русские – такие же клоуны? Или они все-таки больше похожи на капитана Мак-Минза? Что лучше?"
В палатке по американскому радио передавали новости. Предварительные выборы в штате Висконсин были успешными для Эйзенхауэра с Кефовером. В результате ураганов, обрушившихся на Средний Запад, погибло тридцать три человека, ранено более ста. Некто миссис Джулия Чейс из городка Хейгерзтаун, штат Мэриленд, подожгла Белый дом в пяти местах. Задержавшим ее охранникам она объяснила, что хотела сжечь весь накопившийся у нее хлам. Пресс-секретарь Эйзенхауэра Джеймс Хэйгерти заявил, что миссис Чейс "не обладает вполне ясным разумом". Новости спорта: Дон Ларсен, бейсболист нью-йоркских «Янки», возвращаясь в гостиницу в пять часов утра, врезался на машине в столб и лишился переднего зуба, после чего принял участие в общей разминке. Когда начальника команды Кейси Стенджела спросили, будет ли Ларсен наказан, он ответил: "Я найду, как разобраться с этим делом", добавив, что Ларсен неплохо выглядел на весенних тренировках. Потом он отправил Ларсена бегать вокруг стадиона. После новостей выступил Билл Галей со своими "кометами".
Все это тоже наводило меня на размышления. Да, когда я врал Наде и добывал сведения, чтобы уничтожить Соколова, я служил этой стране. Это была моя страна, я любил эту страну, но сейчас было такое чувство, будто она находится где-то за тридевять земель. Я был рад успехам Айка и Эстеса в Висконсине. Мне было больно слышать про жертвы ураганов. Я искренне надеялся, что с миссис Чейс все будет улажено, а старик Кейси разберется с Ларсеном по справедливости. Но все это, казалось, происходило где-то далеко-далеко, будто речь шла о результатах референдума или об эмиссии ценных бумаг в каком-нибудь заштатном северном городке. У меня прямо в паху похолодело от мысли, что пенис предпоследнего Надиного любовника вскоре окажется пенисом мертвеца и что произойдет это не без моей помощи. В воображении моем вновь и вновь возникала картина того, как Соколова ведут по двору на расстрел. Привяжут ли его к столбу или просто крикнут: "Стой здесь!"? Наденут ли ему на глаза повязку или обойдутся без этого? Бывают ли у коммунистов капелланы? Может, у них есть какой-нибудь специальный комиссар, который читает перед казнью из Маркса и Ленина? Как звучит по-русски команда к расстрелу? Ничему этому в Монтеррее нас не учили. Будет ли Соколову больно, когда в него выстрелят, и сколько времени он будет чувствовать эту боль? О чем он будет думать?
А Надя? Скоро ли она сообразит, что я ее одурачил? Узнает ли она, что Соколов казнен? Рано или поздно – обязательно, и тогда она поймет, что сама послала его на расстрел. Как она поступит? Вряд ли ей удастся найти меня, чтобы за все рассчитаться, – значит, мстить ей придется себе самой. Какое орудие она изберет? Снотворное или бритву? Да, Надя дурно воспитана, а все-таки я уже стал по ней скучать. Во Франкфурте она всегда привлекала внимание мужчин. Себя она, конечно, очень любила, но жизнь любила тоже. И даже эти ее рассказы про деревья и про кошек казались мне теперь не лишенными некоей значительности. А уж в постели-то она была настоящая тигрица! А что если поехать в Ганновер и спасти ее? Но что я ей скажу? Сказать правду – нельзя, а продолжать врать я тоже не мог. Нет, Нади больше для меня не существует, а через какие-нибудь полгода она, подобно Соколову, совсем уйдет из жизни. Вот так я послужил своим согражданам, в том числе и Эйзенхауэру с Кефовером и Джулии Чейс с Доном Ларсеном.
Не прошло и нескольких дней, как я убедился в том, что нрав у обоих новичков-защитников вполне соответствует их грозному виду. Я пробовал с ними заговорить – в ответ встречал лишь колючий взгляд. Во время игры я пытался их остановить – с тем же успехом можно было пытаться остановить паровоз. Когда же они вставали на моем пути, обойти их было невозможно. Тренеры говорили всякие слова, стремясь разбудить во мне злость и упорство, но и сами прекрасно понимали, что только зря сотрясают воздух. Даже других наших игроков – тех, которые были на голову выше меня, – эта новая парочка повергла в ужас. Я же с трудом ковылял по лагерю и чувствовал себя препогано. Мысли мои все больше и больше настраивались на какой-то похоронный лад. Где, спрашивал я себя, похоронят Соколова – в России или в Германии? Закопают ли его просто так или все-таки поставят какую-нибудь плиту? Бедная Надя тоже вряд ли могла рассчитывать на приличные похороны. Я ясно представлял себе ее скромную могилку на заброшенном немецком кладбище для бедняков. А я – что будет со мной? Ведь каждый год на футбольном поле кого-нибудь да убивают, и я прекрасно понимал, что если кому-то и грозит такая гибель, так это мне. Интересно, а много ли солдат сложило голову подобным образом? Что, если я буду первым? Как тогда преподнесут мою смерть в армейской печати? Кем я предстану в глазах людей – героем или фофаном? А в нашвиллских газетах – будет ли там, по крайней мере, сказано, что я играл за сильную команду? А мои старые друзья – утрут ли они слезу, прочитав обо мне в «Альманахе Вандербилтского университета», или махнут рукой и скажут: «Что с него возьмешь – вечно он все делал по-дурацки»? А что будет со страховкой? Много ли получат за меня родители?
Вот такие мысли обуревали меня, когда я однажды сжигал во дворе всякую секретную макулатуру. Посмотрев по сторонам, я вдруг увидел в отдалении чью-то фигуру, неуклюже шагавшую по направлению ко мне, и через минуту узнал сержанта Хусака и подумал, что он уже, наверно, под градусом. Сержант Хусак работал в отделе личного состава лагеря, а кроме того, был ответственным за нашу казарму. Обыкновенно он появлялся в казарме уже в шесть утра, громогласно крича: "Разойдись! Разойдись!" – с таким видом, как будто ему предстояло повести нас на бой. Далее, однако, наступал спад. Чем ближе время подходило к вечеру, тем ниже клонилась его голова, в конце концов обретая покой на стойке бара. Впрочем, если сержант Хусак и был алкашом, то по-настоящему напивался, надо сказать, нечасто. Бегая по штабным коридорам, он выписывал такие кренделя, что встречные оборачивались, чтобы посмотреть, попадет ли он туда, куда ему нужно. Сейчас, однако, он ступал медленно и достаточно трезво.
– Дэйвис, – сказал сержант Хусак, – у меня для вас неприятные известия. – Его глазки хитро поблескивали, и я с удивлением убедился, что сержанту Хусаку, оказывается, не чужда ирония. – Вы ведь видели этих двух новых защитников – не слабые ребята, верно? В общем, капитан Уолтерс считает, что с ними у нас теперь полный комплект. Он просил сказать, что ценит ваше упорство и все такое, но команде вы больше не нужны. – Уголки его губ насмешливо искривились. "Что происходит?" – подумал я.
– Значит ли это, что мне больше не надо ходить на тренировки?
– Вообще-то, да. Конечно, если вы перестанете быть членом команды, мы не сможем держать вас в лагере.
– И куда меня пошлют?
– После того как сбежал Уикс, у нас появилось свободное место в Берлине. Капитан Мак-Минз считает, что вы на него годитесь. Как у вас с немецким?
– Нормально. – Хотя я бегал по бабам во Франкфурте не для того, чтобы выучить немецкий, разговорной практики я получил достаточно. Девицы, как правило, болтали без умолку, а одна дородная и не первой молодости дама по имени Гудрун часто зазывала меня на чашку кофе. За день она произносила слов этак миллион. Немцу слушать ее, конечно, было бы скучно, а мне – очень полезно. У меня даже возникла идея: пополнить штат школы военных переводчиков иностранными проститутками – это бы здорово помогло.
– Сможете вести допросы по-немецки? – спросил сержант Хусак.
– Думаю, смогу.
– Тогда, хочешь не хочешь, а придется вам отправиться в Берлин. Понимаю, как вам жалко, что футбольный сезон пройдет без вас. Да и в караулы в Берлине не ходят, и одежду носят только штатскую.
Для всех в лагере «Кэссиди» берлинский разведцентр был чем-то вроде Валхаллы, но я и думать не смел, что могу оказаться в числе избранных. Сержант Хусак протянул мне руку и сказал:
– Что ж, поздравляю. Ну и везет же тебе, бродяга! Все, кому я сообщал эту новость, говорили те же самые слова.
Скотт Вудфилд воскликнул:
– Берлин? Да это же самое удачное место в Европе! Ну и везет же тебе, бродяга!
Капитан О'Киф, когда я явился к нему насчет жалованья, старался сохранить серьезный вид.
– Дэйвис, – сказал он, – в Берлине вам нельзя будет ходить в форме, придется носить штатское. Есть у вас штатская одежда?
– Так точно, сэр.
– А вы уверены, что вам хватит? Дам-ка я вам на всякий случай четыреста долларов – купите себе еще. Ну-ка отвернитесь, пока я буду открывать сейф.
Передавая мне деньги, он вдруг улыбнулся и сказал:
– Ну и везет же тебе, бродяга!
С этими деньгами я, не мешкая, отправился во Франкфурт, в американское ателье на Адикусаллее, и уже через неделю имел шесть новых костюмов.
Скотт Вудфилд приехал проводить меня на вокзал. Я высунулся из окна вагона, мы пожали друг другу руки, и он крикнул:
– Непременно заеду тебя навестить! Это ведь самое злачное место в Европе!
Из репродукторов громко неслось: "Bitte, alle einsteigen! T?ren schliessen! Vorsicht an der Bahnsteigkante!" Поезд тронулся, Скотт помахал мне рукой, и я отправился в самое злачное место в Европе.
ГЛАВА V
По идее, в поезде я должен был бы поспать. Все треволнения остались позади, а французский спальный вагон, в котором я ехал, был прямо-таки роскошный – меня поразила полированная отделка купе, граненая бутылка для воды, выдвижной умывальник и унитаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61