Разве Вильбер тебе не говорил? У нас у каждой своя комната на втором этаже.
Шесть вильбреток на выбор! Сигарный дым уже почти не чувствовался: в комнате стоял терпкий запах марихуаны. На экране тем временем пожилой господин, добравшись-таки до Парижа, вошел в квартиру к своей любовнице и увидел – ни больше ни меньше, – что она стоит раком перед каким-то дюжим негром, а тот нажаривает изо всех сил. Пожилой господин зачарованно смотрит на эту картинку и мы все тоже. Этот ходящий туда-сюда, словно поршень, лоснящийся член, расслабляющий дым марихуаны, ласки вильбреток – да, ничего похожего я в жизни еще не испытывал. Целых сорок лет я ждал этой минуты и, право же, ждал не зря.
Действие на экране снова перенеслось на курорт: жена пожилого господина заманивает блондинку к себе в спальню и там ее раздевает. Долгие поцелуи, энергично лижущие язычки, искусственные мужские члены. И как только могут вильбретки спокойно такое смотреть? Почему они не набрасываются с жадностью друг на друга? Впрочем, минутку. Вот там, кажется, что-то происходит. Ну, конечно: вильбретка, которая крутила фильм, вернулась и теперь сидела, обнявшись с другой вильбреткой. Я немного подвинулся к ним и напряг слух: интересно, о чем разговаривают бисексуалки в такой момент? Одна из них протянула другой руку и сказала шепотом:
– Пощупай, какая холодная. У нас у всех так в семье: и руки холодные, и ноги. Нет, ты только пощупай.
– Я бы на твоем месте к врачу пошла.
– А я что, не ходила? Он говорит: у тебя с щитовидкой не в порядке, поэтому и руки такие холодные, и запоры все время. Ну, надавал мне таблеток, а я их и принимать-то забываю. И кожа, говорит, у тебя сухая тоже из-за щитовидки.
– Не напоминай мне про сухую кожу. Я так из-за нее мучаюсь – прямо взяла бы и залезла в ванну с вазелином.
Тут с экрана грянула музыка, заглушившая дальнейший разговор, а когда она затихла, пожилой господин уже катил домой в своем «феррари». По дороге он прихватил какую-то девицу, голосовавшую на шоссе, и теперь трахал ее – какой же это было по счету раз? – в деревенской гостинице. И эта сценка тоже была будь здоров. Интересно, насколько она возбудила вильбреток? Прислушавшись, я разобрал:
– А я залепляю их на ночь салициловым пластырем, а утром делаю теплые ванночки, пока кожа не смягчится, а потом тру эти мозоли пемзой. Сходят моментально.
Мозоли! Да как же можно думать про какие-то мозоли, когда эта парочка такое вытворяет на экране! Снова появились жена с блондинкой, а вильбретки тем временем начали шептаться о стрессах – эти стрессы на каждом шагу, из-за них-то и происходят нарушения функций кишечника, сердцебиение и головные боли. Днем я мог бы поклясться, что эти вильбретки здоровы и бодры, сейчас же плохо понимал, почему они еще не на больничной койке. Выяснив, что физически обе они – полные развалины, вильбретки обсудили, какие надо делать упражнения, чтобы линия подбородка была твердой. На экране девица – уже новая, – вытащив из штанов пожилого господина его член, стояла и смотрела на него, облизываясь, а одна из вильбреток рассказывала другой, как она сперва подводит веки коричневым карандашом, а потом сверху наносит фиолетовые тени, на что та отвечала, что она кладет перламутровые тени, но только посередке и самую малость – чтобы получился переливчатый колорит. В то время как пожилой господин приближался, с грехом пополам, к дому, а его жена доводила блондинку до исступления, вильбретки мирно болтали о массаже лица, картофельной диете и удалении волос с тела. Когда, наконец, пожилой господин переступил порог своей виллы на морском берегу, блондинка уже вконец распалилась; недолго думая, он разделся и набросился на блондинку сзади, одновременно лобзая свою жену, которая крутилась у него под боком. В этот самый момент вильбретки обменивались рецептами шоколадного суфле.
Да что же это такое? Почему вильбретки рядом со мной прямо-таки корчатся от страсти, а те две ведут себя так, словно они девочки-скауты, беседующие по душам около костра? Нет, что-то здесь не так, подумал я, надо это обмозговать, но Вильбер лишил меня такой возможности: приподнявшись на подушках, он помахал нам рукой. "Коммуникация, старик, – произнес Вильбер, – межличностные, понимаешь, отношения – словом, пора в баню". Я не вполне уловил его логику, но все вильбретки поднялись, и мы пошли в сауну, оказавшуюся одной из главных достопримечательностей дома. Огромное помещение, в котором места поваляться хватило бы и полсотне людей, было разделено на кабинки; Вильбер направился в одну из них, я – в другую, и с каждым из нас пошли по три вильбретки. Меня начали тереть какими-то особыми губками, поливая водой по мере поступления пара; из динамиков звучали песенки о любви и страсти. Когда мы смотрели кино, мои вильбретки довели меня чуть ли не до оргазма, а потом, в самый решающий момент, вдруг забили отбой. Неужели сейчас повторится то же самое? Нет, напрасные страхи. В то время как одна из вильбреток меня целовала, а другая терла мне грудь, третья взяла мой член в рот. Где-то радом постанывал Вильбер. Потом две вильбретки помогли мне взобраться на третью, и я принялся за работу, а они меня массировали; потом под меня легла другая вильбретка, потом третья. Наверно, я издавал какие-то звуки, но до Вильбера мне наверняка было далеко: он ревел, словно бык. Так прошел час, затем вильбретки тихо удалились, а я задремал. Когда я проснулся, Вильбер сказал: "Пора баиньки, старичок", и, поддерживаемый вильбретками, шатаясь, вышел из сауны. Потом он еще два раза возвращался, как будто что-то забыл, – но, так и не вспомнив, что, уходил снова. Я сидел и не знал, остался ли я в сауне один или нет. Это же, впрочем, не знали и две вильбретки в соседней кабинке.
– Слушай, – спросила одна из них, – а этот ушел?
– Кто?
– Ну, как его – Хэм Дэйвис.
– Ушел. Вильбер за ним и возвращался.
Я узнал их по голосам: с этими вильбретками я развлекался, когда смотрел кино.
– Ну, и как он тебе?
– Кто?
– Да Хэм.
– Так, серединка наполовинку. Я вообще такая: если кто мне сильно нравится, тогда я что-то чувствую, а если так – лежу себе и думаю о своем.
– А я только с Лонни и кончаю; он один меня заводит. Если б тут таких бабок не платили, драпанула бы отсюда, как пить дать.
– А то я не знаю! Я вот вчера вечером вспомнила магазин, где работала, – так чуть не разревелась. Я ведь чего желала: из дома вырваться да в звезды пробиться – представляешь? Ну и получила свое: торчу теперь здесь вместо декорации. Да по мне лучше на кассе в магазине сидеть, чем трахаться тут со всеми, кого Вильбер приводит.
– Во мне, бывает, так и свербит: вернуться бы в Туллахому да устроиться на бензоколонку. Честно, уехала бы, если б не бабки. Мать-то у меня в больнице, а отец – да он в жизни никогда не работал, а тут еще сестрица родила по новой – так у ребенка круп, кашляет до посинения. А муж ее даже ничего и не сказал – смылся, и все дела. Чего я им пришлю – они на это и живут.
– А то я не знаю! У меня у матери такой артрит, что встать не может, а папаша сидит себе, смотрит телек да пиво хлещет. А Орен – это брат мой – подался в армию: захотел, понимаешь ли, героем стать – ну и погиб во Вьетнаме. На мину наступил. В закрытом гробу хоронили.
Долго еще рассказывали они друг другу о своих родственниках, которые, казалось, все до единого или уже умерли, или еще болели, или были безработными. Покончив с кошмарами Туллахомы и Льюисбурга, вильбретки переключились на собственные беды, которых обнаружилось великое множество, вслед за чем заговорили о контактных линзах, комнатных растениях и дешевой распродаже в магазине "Рич-Шварц".
Дождавшись, когда они наконец ушли, я отправился к себе. На душе у меня было неспокойно. На своей кровати под балдахином я прометался всю ночь. Подумать только, даже здесь, в этом, можно сказать, храме плотских утех, женщины всего лишь симулируют любовь! Неужели они не чувствовали того, что чувствовали мы с Вильбером? Мне казалось, что я так и не сомкнул глаз, но когда я проснулся, было уже около полудня и лучи солнца струились сквозь шторы. Я выглянул в окно: широкая, с массивными перилами, лестница спускалась от виллы к смотровой площадке, огороженной фигурной решеткой и уставленной декоративными урнами. В тени сосен стояли садовые скамейки, а на скамейках сидели, глядя на озеро, вильбретки в бикини во главе с Вильбером, облаченным в просторный халат. Рядом на тележке стояли стаканы с "кровавой Мэри" и тарелки с яйцами бенедикт.
Я поймал себя на том, что пересчитываю присутствующих – все ли в сборе? Да, все – и я, повинуясь внезапному порыву, бросился на второй этаж, в комнаты вильбреток. Конечно, это был не самый умный поступок, но когда бы еще представилась такая возможность – побывать внутри гарема? Не может быть, чтобы эти вильбретки говорили вчера всерьез, не может быть, чтобы они не были так же переполнены вожделением, как мы с Вильбером. Интересно, что я сейчас найду в их комнатах? Я бежал, перескакивая через две ступеньки, на второй этаж вдоль отделанных под старину стен, и в воображении моем уже рисовались какие-то хлысты, кожаные сапоги и искусственные члены. Обнаружил я, однако, совсем иное. Я промчался по этим комнатам в таком темпе, что сперва даже ничего и не понял, и лишь потом, через несколько часов, уже вернувшись домой и отправившись на пробежку, я сумел воссоздать подробную картину. Три из шести комнат были просто в беспорядке, а три в ужасающем беспорядке. Потребовалось бы не меньше недели на то, чтобы разобрать все эти сваленные в одну кучу носильные вещи, рок-журналы, пакетики с печеньем и полупустые коробки с ватными тампонами. Что еще запомнилось? Ну, во-первых, густой кошачий дух и множество скачущих котят; потом еще был щенок кокер-спаниеля, который вышел мне навстречу, жалобно скуля; чучела животных – их был добрый десяток; какие-то цветастые балахоны а ля хиппи; куколки-херувимчики; большие цветные фотографии влюбленных пар: он и она, взявшись за руки, идут вдоль берега, по полю, мимо церкви; карточки мальчиков, оставшихся дома; картинки с изображением Христа. И ничего, буквально ничего, что указывало бы на порочные наклонности владелиц этих комнат. Вильбреткам нужно было одно: чтобы кто-нибудь их холил, согревал и любил – ни больше ни меньше.
Эта ночь во дворце Вильбера Вейкросса занимала мои мысли на протяжении нескольких месяцев. Как могло получиться, что мы все казались такими близкими друг другу, а на самом деле были такими далекими? Это было выше моего понимания; но однажды, чисто случайно, ответ все-таки был найден. Я сидел в самолете, летевшем из Нашвилла в Торонто, и, перелистывая какие-то журналы, наткнулся на статью, озаглавленную "Вы и ваши гормоны". Бегло проглядев ее, я уже готов был двинуться дальше, но тут мое внимание привлек один абзац. В нем говорилось о тестостероне. Что это такое, я представлял себе довольно смутно, но чем дальше читал, тем больше убеждался, что именно тестостерон руководил всей моей жизнью. У меня было такое чувство, какое, наверное, было у Архимеда, когда он погрузился в ванну, или у Ньютона, когда он сидел под яблоней.
Раньше я всегда считал, что женщины испытывают такую же сильную страсть, как и мужчины, только они научились эту страсть скрывать – по-видимому, из-за боязни частых беременностей. Такое объяснение вполне устраивало меня, пока я был молод, но со временем в нем начали обнаруживаться определенные пробелы. Почему это женщины, принимающие противозачаточные средства, спрашивал я себя, выказывают ничуть не больше страсти, чем их способные к зачатию сестры? Последний удар по моей теории был нанесен в ту самую ночь у Вильбера, когда вильбретки не только не смогли угнаться за нами, мужчинами, но даже и не пытались этого сделать. А тут, в статье, все объяснялось просто и ясно: страсть, оказывается, вызывается тестостероном, а тестостерон – это мужской гормон. То есть, в небольших количествах он имеется и у женщин, поэтому-то у них иногда все-таки возникают желания, но у мужчин его гораздо больше – вот и желания у них проявляются значительно чаще. Впрыснуть любой женщине побольше тестостерона – и она начнет бросаться даже на женщин вокруг. Выкачать тестостерон из мужчины – и мысли его унесутся подальше от секса. Приставить к мужчине пяток-другой женщин, и уровень тестостерона у него резко подскочит. Вопросы, которые мучили меня на протяжении сорока лет, свелись к химии.
Не удивительно, что женщины делают вид, будто секс их особенно не интересует: он и вправду их не интересует. И не удивительно, когда матери говорят своим детям, что секс – это бяка: они и в самом деле так думают. Я злился на женщин за то, что я им нужен меньше, чем они мне, но к кому я испытывал настоящую ненависть, так это к их подпевалам – моралистам мужского пола. Так и хотелось взять автомат и разделаться со всеми этими краснобаями, проповедующими целомудрие. Кем бы они ни были – педиками-теоретиками или просто маменькиными сынками, – в любом случае это были предатели, изменившие своему полу, и автоматная очередь пошла бы им только на пользу. Откуда эти безволосые тела, эти писклявые голоса? Да если бы их семенники вырабатывали столько тестостерона, сколько полагается нормальному мужчине, они бы только и делали, что гонялись за бабами, а не кричали бы на каждом углу, как это дурно.
К тому времени как мы приземлились в Торонто, я был уже настолько взбешен, что когда вечером в баре рядом со мной села какая-то блондинка, мне захотелось не познакомиться с ней, а взять за горло и задушить. Ну, уговорю я ее отдаться, размышлял я, – и что? Она просто променяет свое тело на что-нибудь еще: на мои деньги, на мое время, на мое сочувствие. "Вы пробовали здешний банановый ликер?" – негромко спросила меня блондинка. "Пошла ты в жопу", – ответил я и сам удивился: это был чуть ли не единственный случай в моей сознательной жизни, когда я так грубо ответил. Пожав плечами, блондинка взяла свой стакан и отошла. Потом, наверно, будет рассказывать подружкам, как налетела на гомика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61