– Нет, – сказала она, – это ливийская пустыня, и завтра мы придем в Сиву.
– Что они судят? – спросил Александр, безжалостный, как ребенок, и такой же невинно настойчивый.
– Души, – ответила она.
– Но мы-то живы, я полагаю.
– Мы живы, – сказала она. – Это страна живых. Это солнце, которое встает утром и садится вечером. Это звезды, которые восходят и заходят.
Каждое слово весило, как целый мир. Здесь встречались миры. Здесь, если она окажется слабой или ошибется, не назовет имена так, как они были даны на заре миров, мир, построенный ею, рассыплется и исчезнет.
– Это небо, – сказала она, – это солнце, это лодка Ра, которая плавает по морю миллионы лет. Это песок, Красная Земля запада, пустыня за зелеными полями Египта. Это жизнь.
Ее нога задела камешек. Мериамон подобрала его. Он был острый, он пытался поранить ей руку, как поранил ногу. Она улыбнулась камню. Боль – это жизнь. Боль реальна. В этом изменчивом, колеблющемся месте боль была силой.
Пустыня растаяла в тумане. Перед Мериамон простирался зал. Она знала, как он называется. Зал Двойной Истины. И в нем, движущиеся мимо нее, чтобы занять свои древние места, шесть раз по семь Наблюдателей. С человеческими фигурами, то ростом с человека, то огромные, как гиганты, с мордами голодных зверей. В безжалостном свете сверкали их ножи, сверкали зубы. Один, с шакальей мордой, встретился с ней глазами кровавого цвета и изобразил нечто вроде поклона.
Она бросила взгляд через плечо. Ее тень была на месте, как всегда, и глаза ее были ясны, как живое небо страны Кемет. И все-таки она тоже была принадлежностью этого зала.
Наблюдатели медленно сошлись. Перед ними покачивались весы. Подобие ее тени стояло возле них, насторожив уши. В его когтистой лапе, колыхаясь от воздушных потоков, лежало перо. Оно называлось Справедливость. Под весами притаился зверь. Пасть разинута, глаза горят. Голодный.
Души Мериамон содрогнулись. Они знали его имя, они знали его лучше любого другого. Пожиратель Душ.
Что-то – кто-то – виднелся перед весами. Мертвая душа, наверное, женская, стройная и перепуганная. Позади нее возвышался трон, а на троне – властелин этого места, мертвый бог, завернутый в саван и увенчанный двумя коронами. Коронованная голова склонилась. Лицо его было маской, маской смерти. В пустых провалах глаз зияла тьма среди звезд.
Проводник положил перо на одну чашу весов. На другую он положил что-то трепещущее и алое – сердце, и в нем сущность имени, имени души, ожидавшей суда. Весы заколебались. Если сердце окажется тяжелее, сильнее в своей истине, тогда душа свободна и может отправляться в землю вечно живущих. Но если сердце окажется легче и слабее в своей истине, душа упадет и будет пожрана. Душа протянула руку, как будто хотела, чтобы сердце опустилось под тяжестью ее воли.
Перо опустилось. Сердце взлетело вверх, и душа застонала. Наблюдатели схватили ее, прежде чем она успела убежать, связали нитями тьмы и скорби. Они не обращали внимания на ее сопротивление и стенания, похожие на крики птицы. Ее бросили в пасть чудовища, ожидающего поживы.
– Великий Зевс! – разнесся среди колонн голос Александра. Здесь не бывал ни один бог, сквозь тьму веков сюда не проникал ни один луч божественного света. Ничто эллинское не имело здесь силы.
Александр появился возле Мериамон и схватился за рукоять меча, наполовину вытащил лезвие из ножен. Мериамон схватила его за руку и удержала, хотя он чуть не свалил ее с ног.
Он остановился. Глаза его были дикими.
– Это… – сказал он, – этим…
Их окружили. Глаза, клыки, злоба такая, что душила, как веревка на шее. Живая плоть, живая кровь, холодная сталь в этом месте всех мест из всех миров…
Живые, пришедшие сюда, должны быть наказаны смертью. Холодные лезвия пронзят их плоть, теплую и прочную, вырежут сердца, осмелившиеся биться там, где все сердца неподвижны, выхватят души и бросят их в пасть Пожирателя.
Александр никогда ничего не боялся – ни в мире, ни за его пределами. Он расхохотался в адские морды.
– Иди! – воскликнула Мериамон. – Голос ее звенел от напряжения. – Ради любви к жизни, иди!
Он пошел, и за ним оставался световой след. Зал заколебался, как отражение в воде.
Мериамон, какой бы слабой ни была ее магия, вдруг обнаружила в себе силы, о которых прежде не подозревала. Она пожелала другой образ, другой мир, мир света и жизни. Она строила его из света, который исходил от царя. Она взращивала его вокруг себя. Она сделала его сильным, она сделала его реальным, она укрепила его силой и слова, и воли, и имени.
Зал мертвых исчез. Они шли в мире живых. Живой песок под ногами. Живое небо над головой. Солнце клонилось к западу, но стояло еще высоко. Потом будет ночь и утро, которое приведет их к концу пути. Сива. Или, если они не выдержат испытания, Зал Двойной Истины, шесть раз по семь Наблюдателей, Пожиратель Душ, который широко раскроет пасть и пожрет все, чем они были.
– Солнце, – сказала она. – Небо. Земля. Песок. Камень.
Снова и снова. Никакого изящества в оборотах. Никаких красивых фраз. Силу давало не изящество – его давало имя и воля, скрытая за ним. Сделать мир реальным. Держать Наблюдателей в безвыходном положении. Принести ночь, а не вечный день; звезды, которые изменяются и восходят, а не звезды, которые не могут умереть.
Ее тело или тело ее Ка шли вслед за тенью и змеями. И шел яркий свет. При солнце – второе солнце. В ночи – маяк.
– Александр, – сказала она. Имя прозвучало, отдаваясь во всех уровнях мира. Имя, данное ему отцом, имя, которого желали боги. Александр
31
Иногда душа Мериамон имела облик ее тела и шла так же, как ее тело, зажав в ладони камешек. Иногда она была птицей с головой женщины, блуждающей в неизменном небе под неподвижными звездами. Какой бы она ни была, она знала, за кем следует – за Проводником и двумя змеями; знала, куда идет за ними, что там, за горизонтом. Живая зелень, лес в сердце пустыни, в середине его – храм, дворы и залы, и фонтан Солнца, положивший начало всему этому оазису.
За душой Мериамон шли и другие. Тени, но тени, имевшие лица и вокруг них, одних больше, других меньше, отблеск света. Глубокая земля, зеленая тишина и звон металла – Николаос, ее страж и возлюбленный, без страха готовый защитить ее в этом самом страшном из всех мест. Тоже земля, но с резкостью пламени, с оттенком серы – Птолемей, явно родственный Нико, но родственный и тому мятежному пламени, которым был Александр, гораздо уступающий ему, но достаточно сильный в глубине души. И с ними еще один, который был весь земля, пронизанная светом, то затуманенным и мутным, то сияющим много ярче и чище, чем звезды в небе Эллады, – Арридай в своем душевном облике, близкий Александру по крови, с неожиданной красотой и силой. Они укрепляли ее силу, делали ее шире и глубже и сохраняли прочность мира.
Превосходил их всех, таким ярким, что бросал тени в этой стране, лишенной теней, был тот, кто шел ближе всех к ней. Он шел к своей судьбе. Была ли это та судьба, которой он хотел, или ему будет дана совсем другая, об этом боги молчали.
– Если я, – услышала она, как он говорит другой тени, – если я действительно… но если нет…
– Бог скажет тебе, – отвечала тень. Спокойная прохлада воды, холод железа, внезапный блеск – Гефестион шел рядом с царем, охраняя его так же, как Николаос охранял Мериамон.
– Но если я не сын бога, – продолжал Александр, – если я позволил себе поверить в это, потому что мне так хотелось, и потребовал всего остального во имя лжи, как же я буду уживаться сам с собой после этого?
– Не думаю, что это ложь, – сказал Гефестион. – Ты должен жить сам в себе. Все мы прекрасно видим, кто ты. Ты сияешь, как факел в ночи, знаешь ли ты об этом?
Воцарилось молчание, как будто Александр рассматривал себя.
– Я выгляжу совершенно так же, как всегда.
– Верно, – подтвердил Гефестион.
– Но, – сказал Александр снова, – если я не…
Она не видела, что сделал Гефестион, чтобы заставить его замолчать. Что-то очень незаметное, иначе все бы уже смеялись и кричали.
Сомнение – Враг. Она уже пострадала от него однажды, когда она и ее души были единым созданием. Очень может быть, что снова пострадает, когда они воссоединятся. Если воссоединятся. Ее душа-птица любила свободу неба, даже под неизменными звездами. Ее Ка чувствовала себя вполне хорошо, шагая по дороге вслед за проводниками. Ее тело делало то, что делало. Место, куда они шли, было уже близко. Можно было видеть отблеск на краю земли, отблеск благословенной, неправдоподобной зелени. Некоторые деревья были в цвету – сладкий аромат, хрупкие лепестки; другие с плодами, зелеными или сверкающими спелостью. После долгого пути по Красной Земле и Серой Земле зрелище это просто разрывало сердце.
Не только это. Тени людей подходили сзади и устремлялись вперед. То ли она пошла медленней, то ли они перешли на бег, она этого не знала. Проводники все еще были впереди, но ей они были ни к чему. Место, открывшееся перед ними, не было ни трюком, ни обманом. Оно было реально в любом мире. Жилище бога, место его предсказаний. Сива.
– Мериамон.
Имя стало веревкой, крепкой и тонкой, как паутина. Оно захватило душу-птицу в ее блужданиях. Обвилось вокруг ее Ка. Связало их вместе так быстро, что даже крылатое создание не успело дернуться, как все было сделано.
После столь долгого пребывания в виде души тело показалось очень тяжелым. Солнце было ослепительно ярким. Она заморгала.
– Мериамон, – сказала более высокая из двух теней, стоявших перед нею.
– Мери, – сказала другая, – посмотри, Мери. Ты чуть не заблудилась.
Она растерянно смотрела на дорогу, на которой стояла. Дорога выходила из оазиса и вела в пустыню. Тело ее шло по ней, ничего не видя и без проводников, пока жара и жажда не свалили его с ног. Ее души прошли мимо Озера Огня и Озера Цветов и видели Наблюдателей с ножами и голодными глазами, Пожирателя Душ под золотыми весами и мертвого царя на троне.
Мысль, слово, причуда желания – и она была бы там. Ее сердце сравнили бы с Весами Справедливости, нашли бы весомым или нет, приговорили бы ее к разрушению или к вечной жизни. Ей нужно было только говорить. Или не говорить. С ее кровью и с ее силой все было очень просто.
– Мериамон!
Это настоящий страх. И гнев.
– Ты всегда отзываешь меня обратно с самого края, – сказала Мериамон.
– И я уже устал это делать, – ответил Нико. – Когда ты перестанешь грезить наяву и ходить во сне и станешь нормальной женщиной?
– Я не могу, – сказала она. – Это сильнее меня.
– А ты попробуй.
Ему ничего не втолкуешь. Но он уже вполне привел ее в себя. Она думала, что устанет гораздо сильнее. Ноги ныли, и это было не удивительно: она прошла невероятное расстояние. Она хотела пить. И есть. Мериамон была уже весьма и весьма из плоти.
– Я бы могла прекрасно умереть, – сказала она.
– Пока я не разрешу, ты не умрешь.
– Ты, правда, так думаешь?
– Думаю.
Она яростно взглянула на него. Он ответил ей таким же взглядом. Внезапно Мериамон рассмеялась. Через мгновение и он тоже. И Арридай, не пытаясь понять, в чем дело, просто радуясь, что радуются они.
Пока ее душа блуждала в вечности, в мире живых времени прошло совсем немного. Друзья Александра только что прошли через лес, среди спутанных ветвей, в сумраке после яркого солнца и песка. И снова внезапное солнце и открытое пространство у ворот храма. Жрецы вышли навстречу – гудение труб, звон систр, высокие голоса женщин, низкие голоса мужчин, кружение танцоров.
– Добро пожаловать, – пели они. – Приветствуем тебя, Властелин Двух Царств!
Змеи-проводники исчезли. Тень Мериамон снова была у нее за спиной, почти бесплотная. Александр стоял впереди своего отряда – покрытый дорожной пылью, растрепанный, похожий на мальчишку человек в пурпурном плаще, порядком испачканном в дороге, он не мог похвастаться ни ростом, ни красотой, лицо у него было докрасна загорелое, нос лупился, и царственной осанки у него тоже было незаметно. Затем он пошел, и все забыли обо всем, кроме того, что он – Александр.
Глаза. Они царили и над ним самим, и над всем миром.
Мериамон была рядом с ним. Кто-то подвинулся, чтобы дать ей место. Птолемей. Она слегка поклонилась ему. Он ответил ей поклоном.
Толпа встречающих остановилась и выстроилась рядами вдоль стены. В проход между ними вошел человек. Он был не стар и не молод, не высок и не мал, не красив и не уродлив – бритый темнокожий человек в одежде из белого полотна. На нем было единственное украшение, но его было достаточно: тяжелое ожерелье из золота, с лазуритом и кровавиком. У него был посох из темного дерева, очень старый, с набалдашником, вырезанным в виде змеи. Мериамон почувствовала движение за спиной, когда македонцы увидели, что это такое.
Верховный жрец храма Амона в Сиве направился к Александру. Александр ждал, стоя свободно, никаких признаков волнения; только те, кто знал его, поняли бы его напряжение, увидев, как его рука сжимается и разжимается в складках плаща. Мериамон подумала, что он похож на боевого коня на краю поля битвы. Настороженно поднятая голова, но ни малейшего страха.
Жрец остановился в нескольких шагах. Он был одного роста с Александром. Его темные глаза встретились со светлыми глазами Александра. Взгляд был острый, оценивающий. Александр чуть вздернул подбородок. Сейчас не его черед говорить. Он – гость. Хозяин должен или приветствовать его, или отказать ему.
Верховный жрец чуть заметно улыбнулся. Он согнул колено; медленно, с изяществом бывшего танцовщика, он склонился в почтительном поклоне. По-гречески он говорил четко, хотя и с акцентом.
– Приветствую тебя, – сказал он, – сын Амона.
Александр весь напрягся. Жрец продолжал:
– Охраняемый Гором, лик Ра в мире живых, дитя бога, живущего в лесах и в весне, Великий Дом Двух Царств, приветствуем тебя, приветствуем тебя, приветствуем тебя!
Последние слова он пропел на языке страны Кемет, и хор женщин вторил ему – сладостные голоса, звенящие между каменной стеной и стеной леса и устремляющиеся к небесам. Среди потока звуков жрец взял Александра за руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48