– Он может теперь не пойти в Египет. Ты сделаешь что-нибудь, чтобы заставить его?
– Если смогу, – ответила Мериамон, – сделаю.
– Я бы могла помочь тебе, – сказала Барсина.
– Зачем?
Барсина не ожидала такого вопроса, даже от Мериамон. На мгновение она подняла глаза, на мгновение их глаза встретились.
– Я не имела в виду предательство.
– Нет?
– Я люблю Александра, – сказала Барсина. Правда. Но что такое правда для персов?
– Он восхищается тобой, – продолжала Барсина. – Даже когда ругает тебя за глупое упрямство. Он собирается сделать то, о чем ты просишь, после того, как удовлетворит свою гордость, взяв Тир. Но если он умрет здесь…
– Если он умрет здесь, Персия будет спасена.
– Я принадлежу теперь Александру, – сказала Барсина. – Персия для меня ничто.
– Персия для тебя все.
У Барсины перехватило дыхание.
– Как же ты нас ненавидишь!
– Да, я ненавижу вас, – воскликнула Мериамон. – Я ненавижу все, что исходит от вас. Вы явились из Персии. Вы повергли мою страну к своим ногам. Вы убили наших царей, вы смеялись над нашими богами или пытались присвоить их.
– Ты так же горда, как и Александр, – сказала Барсина. – И так же не чувствуешь этого.
– Я из Египта. Ни один чужестранец не правил моим народом мирно.
– И вы собираетесь сделать Александра своим царем?
– Мы выбрали Александра. Александр будет править по воле наших богов.
– Мы правим по воле Ахурамазды.
– Он не египетский бог.
– Он – Истина.
Здесь, в звенящей тишине, была суть.
– Ваша Истина одна, – сказала Мериамон. – Она не уступает и не прощает. Наших – много: они меняются, изменяются и становятся иными вместе с изменением мира.
– Истина может быть только одна. Все остальное Ложь.
– Нет, – сказала Мериамон.
– Да, – сказала Барсина.
– Ты из Персии. Ты всегда будешь думать только так, а я всегда буду думать как египтянка. Александр… Он всегда Александр, и только Александр, но он так же бесконечно разнообразен, как облик наших богов. Камбиз, Дарий, проклятый Артаксеркс, Ок, приведший моего отца к гибели, – они пришли со своей Истиной, наложили на нас ее ярмо и удивлялись, что мы ненавидим это ярмо, а потому ненавидим и их. Александр будет нашим царем, нашим фараоном, нашим Великим Домом Египта.
– Если он сумеет взять Тир.
– Если сумеет, – согласилась Мериамон.
– Ты можешь защитить его?
Вот. Наконец-то. Мериамон уловила знак в персидской уклончивости. Она едва ли сможет защитить и себя, но сказала: – Его охраняют боги.
– Ты волшебница, – молвила Барсина, – и говорят, очень могущественная. Ты защитишь его от зла?
– Его защищают, – ответила Мериамон, не зная, говорит ли она правду. Хорошая жрица, сказала она себе, должна верить, что боги в силах позаботиться о том, что принадлежит им.
Мериамон поднялась. Ей были необходимы солнце и свежий воздух.
– Береги себя, – сказала она, – и ребенка, которого ты носишь.
Клеомен ждал возле шатра Барсины, старательно делая вид, что оказался здесь случайно. Нико смотрел на него, как обычно, хмуро. Нико не одобрял этой ручной собачки, как он называл мальчика.
Мериамон прошла мимо них. Нико устремился следом. У него хватило ума ничего не говорить. Клеомен торопливо ускорил шаг, потому что шла она быстро. Он был помоложе, и ему не терпелось узнать, в чем дело.
– Что случилось? – спросил он. – У тебя такой свирепый вид. Кто рассердил тебя?
Мериамон не ответила. В ней было слишком много слов, и все они перепутались.
– Это Барсина, да? – продолжал спрашивать Клеомен. – Она ревнует к тебе, все знают. Царь слишком много думает о тебе, и ей это не нравится. Что она сказала? Я бы ей показал.
Мериамон резко остановилась. Клеомен еле удержался, чтобы не налететь на нее.
– Клеомен, – сказала она очень ласково, но в голосе ее слышался металл. – Я прекрасно знаю, что ты удрал от Филиппоса. Даже если сейчас в лазарете особенно нечего делать.
– Но там действительно нечего делать, – ответил он, чуть не плача, глядя на нее грустно, как побитая собака.
– Ты все еще ученик Филиппоса. Ему не понравится, что я отвлекаю тебя от твоих обязанностей.
– Но… – начал Клеомен.
– Ступай, – приказала Мериамон.
И он пошел, волоча ноги, часто оглядывался и даже пустил слезу. Она словно ничего не видела и не чувствовала. Он испустил тяжкий вздох и повернулся к ней спиной.
Ей было не до жалости. Мериамон свернула с дороги и отправилась к коновязям.
Ее лошадь была там, принимая заботы конюха с царственным величием. Фракиец радостно ухмыльнулся, увидев Мериамон, и закивал лохматой головой. Оба они теперь обрели имена. Конюх звался Ламп; это было, конечно, не то имя, которое дал ему отец, но оно ему нравилось, и он на него откликался. Лошадь была Феникс. Мериамон произнесла имена про себя, связывая себя с ними, кивнула конюху и положила руку на шею лошади. Ламп улыбнулся еще шире. Феникс фыркнула и замотала головой.
– Ты ехать? – спросил Ламп.
– Ехать, – ответила Мериамон.
Неважно куда. Лошади хотелось пробежаться, и Мериамон ей это позволила.
Долгая поездка и свежий воздух помогли Мериамон прийти в себя. Она все еще оставалась женщиной без тени, но это не было больно и ничего не значило.
Нико догнал их недалеко от Леонта, потому что Мериамон остановилась, чтобы дать лошади попастись. Он ехал на горбоносом мерине, который не умел бежать быстро, но был так же вынослив, как кобыла Мериамон. У него был с собой сверток и полный бурдюк вина, и Сехмет ехала с ним в складках его плаща.
Мериамон вопросительно посмотрела на Нико, но он ничего не сказал. Она заметила, что он вооружен мечом и копьями. Казалось, он собрался в долгое путешествие.
Мериамон пожала плечами. Почему бы и нет? Она заставила лошадь поднять голову. Река шумно бежала вниз с горы, где среди темной зелени кедров лежал глубокий снег. Там работали люди Александра: рубили огромные деревья для строительства дамбы. Мериамон пустила лошадь легким галопом вверх, к снегу и кедрам.
Путь становился круче, и река прокладывала себе путь среди леса, который становился все гуще. Эти кедры были передовым отрядом лесов Ливана. На земле лежал толстый слой опавшей хвои, сильный чистый аромат зелени кружил голову. Деревья здесь были небольшие, но и небольшой ливанский кедр высотой с башню, огромные ветви простираются широко, как вытянутые руки.
– Они молятся Зевсу, – сказала Мериамон, остановившись под одним из таких деревьев.
– Может быть, у них есть свои боги, – ответил Нико и закинул голову, измеряя дерево взглядом. – Наверное, титаны. Среди деревьев они такие же, как гиганты среди людей.
– У нас в Египте нет ничего подобного.
– Нигде нет ничего подобного. – Нико перекинул ногу через шею коня и соскользнул на землю. Он теперь пользовался простым мундштуком, как и Мериамон, совсем не похожим на те жуткие приспособления, которыми взнуздывали боевых коней. Мерину это, по-видимому, нравилось: он радостно заржал, пока Нико отвязал бурдюк и передал его Мериамон.
Она отпила, задержала вино во рту и медленно проглотила. Вино было хорошее, в меру разбавленное – такое пил царь.
Мериамон слезла с лошади, разминая затекшие мышцы. Она была еще слишком худа, и кости выступали в самых неудобных местах. Она растерла особенно болевшее место, стараясь делать это незаметно. Нико, конечно, видел: уголок его рта дрогнул. Мериамон сжала челюсти и продолжала растирать. Он присел у своего свертка и принялся рыться в нем, а Сехмет подавала советы.
Мериамон немного побродила по лесу, ведя Феникс в поводу, а может быть, лошадь вела ее. И очень правильно: склон стал более пологим, деревья внезапно кончились, открыв широкое чистое пространство, ведущее к реке. Здесь поработали лесорубы, но уже давно: трава выросла выше пней; из одного пня появился молодой кедр, по колено Мериамон и не толще ее пальца.
Лошадь натянула повод. Мериамон распрягла ее, стреножила и отпустила пастись. Мерин Нико вскоре последовал ее примеру, тоже стреноженный и без уздечки.
Нико подошел к Мериамон, сидевшей на пне, принес хлеб, сыр и вино. Они ели в дружественном молчании, слушая, как перекликаются птицы в лесу и лошади хрустят травой на поляне. Мериамон устала, но это была приятная усталость, в ней были ветер, солнце, а все беды остались далеко позади. Солнце стояло еще высоко, согревало лицо, согревало так приятно, что Мериамон сняла шапку и расстегнула плащ, позволив ветерку холодить тело.
Немного погодя Нико встал и пошел вниз к реке. Он наклонился, чтобы напиться, и так и замер, погрузив руку в быструю воду. Конечно, он не сумасшедший, чтобы купаться, вода была холодна, как лед.
Нико выпрямился и сбросил одежду. Мериамон уже собиралась его окликнуть, но он остался на берегу, прижав, как часто делал, к телу правую руку и глядя на несущийся поток. Сехмет терлась об его ноги. Он поднял ее. Сехмет была почти такого же цвета, как его кожа.
Мериамон перевела взгляд на лошадей. Они мирно паслись рядом, то одна, то другая махали хвостами. Мериамон подумала, что ей и раньше приходилось видеть обнаженных мужчин. Но в этом, стоящем у речки, было что-то такое, от чего внутри у нее все сжалось.
Он не был красив. Честно говоря, он был некрасив: нос у него был, как таран корабля, подбородок тяжелый, как гранитный выступ. Но он был отлично сложен, высокий, худощавый, и двигался изящно, как породистый конь. На него было приятно смотреть.
Была весна, и она оправилась наконец после тяжелой болезни, и тело ее прекрасно знало зачем. Неважно, что Нико был последним мужчиной в мире, который соблазнился бы прелестями Мериамон. Но ведь он мужчина, разве нет? Молодой и сильный, несмотря на искалеченную руку, он так хорош, когда стоит, освещенный солнцем, с кошкой на плече.
Он вернулся с реки и подошел к ней. Одежду он нес в руке. Нико что-то сказал.
– Что? – спросила она.
– Ничего, – отвечал Нико. Он расстелил на земле свой плащ и сел. На нее он не смотрел. Ей было бы приятно, если бы он ее заметил и смотрел, пока у нее по коже побегут мурашки, но он решил вдруг вспомнить о своих обязанностях стража и был рассеян.
– Я нравлюсь Клеомену, – сказала она. Тогда он наконец взглянул на нее.
– Что?
– Ничего, – отвечала она.
Он прихлопнул муху, которая укусила его. Сердито ворча, почесал ногу. Но сердился он не на муху.
– Уж этот щенок! Почему ты все-таки прогнала его?
– Он увиливал от работы. Филиппос человек суровый – Клеомену не стоит его раздражать.
– Выпороть бы его.
– Не стоит, – сказала Мериамон. – Не так уж он плох. Я учила его, чему могла. Он хороший ученик, только… настойчивый.
– Настырный.
– Думаю, он бы тебе понравился, – продолжала Мериамон. – Он неглуп, и такой старательный.
– Он бродит за тобой, как влюбленный теленок.
Голос его прозвучал ядовито. Мериамон удивленно взглянула на него. Нико внимательно разглядывал свои босые ноги, хотя смотреть там было особенно не на что.
– Я думаю, – сказала Мериамон, – что иногда с ним можно потерять всякое терпение. С молодыми это бывает. Но они взрослеют.
– Только не этот, – возразил Нико.
– Почему, что он тебе сделал?
– Ничего. – Нико вскочил, и как раз в этот миг Сехмет спрыгнула с его плеча. Он споткнулся об нее, и нога у него подвернулась. Падая, он почти не задел больную руку, но сильно ударился, у него даже перехватило дыхание.
Мериамон даже не помнила, как вскочила и бросилась к нему. Он не поранился. Кость уже срослась, мышцы исхудали, как обычно бывает при переломах. Зрелище не из красивых, но радует глаз того, кто видел, как это выглядело раньше. Она взяла его руку, ощупывая пальцами бледную кожу. Нико охнул. Рука дернулась. Еле заметно, но она двигалась! Мериамон сгибала его слабые пальцы один за другим, осторожно, отпуская, когда он задерживал дыхание.
Нико пристально смотрел. Губы его были плотно сжаты, пот катился градом – больно. Но он не издал ни звука, как всегда.
– Все будет в порядке, – сказала она.
Он отвернулся, не желая верить. Бессильные пальцы, скрюченная рука.
– Нет, – сказала она так твердо, что он снова повернул голову. – Пальцы нельзя было упражнять, пока не срослась кость. Но теперь ты можешь снова сделать руку сильной. Это будет больно, скажу честно, но у тебя снова будут две руки.
– Полторы.
– Больше, – возразила Мериамон. – Конечно, она уже не будет такой же сильной, как раньше, но не будет и бесполезной. Сколько силы нужно, чтобы нести щит?
В глазах Нико мелькнула надежда, но он подавил ее.
– Филиппос сказал, что меня признают негодным к службе в армии.
Мериамон чуть не присвистнула.
– Он сказал что?
– Он сказал, что я буду достаточно здоров для легкой работы, если не буду особенно напрягаться, но сражаться я уже не смогу.
– Когда он сказал это?
– Какая разница?
– Большая! – вспылила она.
– Где-то там еще, – ответил Нико.
– До Сидона?
Он пожал плечами.
– Наверное.
– А с тех пор он ничего не говорил?
– Зачем?
От ярости Мериамон хотелось плеваться.
– Хорош! И ты тоже! Оба вы! У него глаза не хуже моих, он может видеть то же, что вижу я.
– Шрамы.
– Чудо, – вот что! – Она ударила его кулачком в плечо. – Ты помнишь храм Эшмуна?
– Глупости это. Ничем это не помогло.
– Помогло! – воскликнула Мериамон. – Посмотри! Все это должно было загнить и отвалиться, а оно заживает. Только бог мог заставить зажить такое.
– Если это сделал бог, – спросил Нико, скривив губы, – почему он не сделал это сразу, а заставил тянуться так долго?
– Может быть, он хотел научить тебя терпению.
Нико яростно глянул на нее. Мериамон ответила таким же взглядом.
Она никогда в жизни не смогла бы объяснить, почему она сделала то, что сделала. В ней было солнце, и запах зелени, и жар души. Она наклонилась и крепко поцеловала его.
Она почувствовала вкус вина и кедра. И пахло от него, как всегда, лошадьми, шерстью и свежим потом.
Она выпрямилась. Щеки ее горели. Он весь залился краской, до самого края хитона. Его рука все еще лежала у нее на коленях. Он осторожно убрал ее.
Он не смотрел на нее. Она не могла решиться взглянуть на него. Конечно, он терпеть ее не может, это было ясно давно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48