И убийство детей. Но сильный мужчина против сильного мужчины, город против завоевателей, царь против царя – таким и должен быть мир.
– Я не стану убивать детей, – сказал он. – И женщин, если только они не попытаются убить меня первыми.
– Я знаю. Я видела.
Нико подошел ближе, остановившись прямо перед ней, теперь Мериамон увидела его лицо, блеск его глаз. – Значит, ты была там. Такая… вещь, что была со мной.
– Что ты видел? – спросила она.
– Что-то вроде птицы, – ответил он, – но не совсем. Это была ты. Я подумал, что такое возможно.
– Так было проще, – объяснила она. Или попыталась. – Зная тебя и зная, что ты знаешь меня. Но ты не мог видеть меня. Царь отправил бы меня назад, если бы я захотела пойти с ним. Понимаешь, он мог видеть меня.
– Понятно. – Голос его прозвучал бесстрастно. Она закусила губу. Ей очень хотелось рассмеяться вслух, но вряд ли стоило делать это.
– Ты обиделся? Ужасно?
– Ладно, – сказал он, – не ужасно. Но ты могла бы сказать мне.
– Чтобы ты запретил мне?
– Разве я имею право запрещать тебе?
– Но ты ведь все равно бы запретил?
– Возможно, нет, – сказал Нико после некоторого раздумья. Его руки сами легли ей на плечи и вздрогнули, почувствовав под тончайшей вуалью обнаженную кожу. Но убрать пальцы он не мог.
Они наконец почувствовали свою гибкость и медленно вспоминали свою силу.
Она не шелохнулась и не убежала. Сердце ее сильно забилось. Сейчас он будет трясти ее, назовет колдуньей и обманщицей, заплатит ей так, как она заслуживает, за то, что она им так воспользовалась.
– В тебе есть больше, чем известно кому-либо, – сказал Нико. – Даже царю.
– Он знает, – грустно ответила она.
– Не все.
– Достаточно.
– Ты кажешься такой маленькой, – сказал Нико. – Такие удлиненные глаза, такой сильный голос, а как ты держишься – то скользишь, словно темная мышка, то ведешь себя, как царица. И носишь платья, которые могли бы взбунтовать целую армию, но ни одна армия не осмелится, если ты сама не захочешь.
– Тебе не нравится моя одежда?
Он открыл было рот. Закрыл. Потом сказал:
– Мне она слишком нравится.
– В ней прохладно, – ответила она. – И она впечатляет. Таис тоже сделала себе такую. По ее словам, когда придет зима, она попробует персидские штаны.
– Боги! – воскликнул Нико. – Мой бедный брат!
– Почему? Потому что его женщина хочет, чтобы ей было тепло зимой и прохладно летом? Вот вы же ходите круглый год чуть ли не голые. Что вы можете понимать в женской одежде?
– Ничего. – Он отпустил ее и полуотвернулся. – Я забылся, прости, госпожа.
Она дернула его обратно. Мериамон рассердилась и забыла все глупости; она могла смотреть на вещи прямо, и сердце было там, где ему положено быть, а не в горле и не где-то над его головой.
– Прекрати! – сказала она. – Мы знаем друг друга достаточно хорошо, чтобы говорить честно. И такие слова, как «моя госпожа», – глупости. Я не царица и не богиня. И ты не мой страж. Теперь ты сам командир, у тебя в подчинении есть люди. Я видела вчера, как ты выиграл бег и скачки. Что сказал царь, когда снова увидел тебя верхом на Тифоне?
– Примерно то же, что сказала бы ты, – ответил Нико. – Но я же победил, разве нет? И не свалился.
– И помешал ему сожрать коня, который чуть не обогнал его в последней скачке. Глупый конь. Он совсем не соображал, что делает, и чуть не проиграл.
– Ты бы справилась лучше, – ядовито сказал Нико.
– Вовсе нет, – возразила Мериамон. – Я кричала до хрипоты. И все остальные тоже. Ты любимец армии. И ты думаешь, что можешь изображать передо мной слугу?
– Я ничто, – ответил Нико. – И все ничто по сравнению с тобой. Ты могла бы стать равной Александру, если бы только пожелала. Вместо этого ты выполняешь волю своих богов. Силой и хитростью ты заставляешь Александра выполнять ее вместе с тобой. Когда же вы оба увидите, что отлично подходите друг другу?
– Только не мы, – возразила Мериамон. – Он не хочет жену.
– Захочет, если захочешь ты.
– А я не хочу. – Она держала его руку, правую, ту, что была повреждена. Она прижала ее к щеке. – Я не хочу его.
Неподвижные пальцы Нико дрогнули. Распрямились – он задержал дыхание от усилия и боли, – согнулись по форме ее щеки. Он отдернул руку.
– Конечно, ты хочешь царя! Он единственный мужчина, достойный тебя. Он блистателен, великолепен, в нем есть бог. Он находит тебя очаровательной. Больше того, ты ему нравишься. Он доверяет тебе. Может быть, любит. Если бы только вы оба согласились признать это.
Он крепко сжал поврежденную руку здоровой, трясясь так, что больно было смотреть.
– Нет, – сказала Мериамон.
– Тогда вы оба дураки.
– Несомненно, – согласилась она.
– Если бы я был Александром, – сказал он. – Если бы я был царем, знай, я бы хотел тебя. И я хочу тебя.
– Если бы ты был Александром, – ответила она, – тогда бы я хотела его.
– Не хотела бы.
Он сказал это так твердо, что она засмеялась. Ей было лучше знать. В ней не было веселости, только злость, недоверие и безумная радость. Он хотел… Он хотел …
Нико пришлось трясти ее, чтобы Мериамон прекратила заливаться смехом.
– Я думала, – сказала она, задыхаясь, – что ты… не можешь…
– Не могу. Ну и при чем здесь…
Его резкость немного привела ее в чувство. Все так знакомо: по характеру они стоили друг друга.
– Иногда мне хочется, чтобы я хотела царя, – сказала она. – С ним проще. Огонь и воля, гениальный командир для армии. А ты… Я никогда не знаю, что ты сделаешь или скажешь.
– Я всего-навсего конник. Для царя я не представляю ничего особенного.
– Он знает тебя, – сказала Мериамон, – и знает, кто ты такой. Ты не рос вместе с ним, как Птолемей. Но ты и не сын его отца.
Нико вздрогнул и до боли сжал ей руки.
– Что ты…
– Они братья. Я вижу. Знал ли об этом Лаг?
Нико отпустил ее и пошел прочь. На сей раз она не пыталась его остановить. Он пошел вдоль берега, она шла следом.
– Он знал, – сказал Нико. – С самого начала. Он женился на ней, зная, что она носит ребенка от Филиппа. Филипп не был царем, и непохоже было, что он им станет: его брат царь был еще достаточно молод, мог жить еще долго и иметь сыновей. Так что она вышла за Лага, и, когда родился сын, Лаг принял его и назвал своим собственным. К тому времени, когда Пердикка умер, не оставив детей, и Филипп стал царем, Птолемей был сыном Лага, вот и вся история. Но у Филиппа была хорошая память на женщин – он всегда следил за ними, так же, как следил за всем, что когда-либо касалось его, – и нашу мать он тоже не забывал. Так что все знают, но никто не говорит вслух.
И неудивительно: Птолемей был старше, он мог предъявить претензии на трон Александра.
Нико хорошо понял, о чем она думает.
– Он не станет. Он не такой дурак.
– Нет, конечно, – согласилась Мериамон. – У Птолемея побольше здравого смысла, чем у большинства людей. Он знает, что лучше для него и для его народа.
– И он любит Александра. – Нико остановился. – Мы все его любим. Даже те, кто сначала хотел другого царя, – все они так или иначе согласились. Перед ним трудно устоять.
– И женщине тоже? – Мериамон вступила в воду. Она была ни теплой, ни холодной, ласково плескалась у ее колен, замочив подол. Если напрячь свои чувства, можно различить в ней блеск Нила – величайшей реки мира, реки, полной силы и воды, начинавшейся в неведомых глубинах Африки и изливавшей свои обильные воды в море. Река давала и отнимала, давала Двум Царствам их богатства и силу, забирала их обратно и уносила в Великую Зелень, море у подножия мира.
Мериамон обернулась. Нико стоял у края воды – темные очертания головы и плеч, белый отсвет хитона.
– Твоя мать отвергла царя, – сказала Мериамон.
– Он еще не был царем.
– Но он мог им стать. И, когда он стал царем, когда у нее был сын, которым можно было воспользоваться, как оружием, она не сказала ни слова. Она жила так, как выбрала сама. Она подарила мужу сына, который был его собственным.
– Обычный здравый смысл. К тому времени уже родился Александр. Всем было известно, что у него была за мать.
– Женщина себе на уме.
– Гарпия. – Нико вздрогнул. – Ну нет, может быть, она была и не так плоха. Они вполне подходили друг другу, даже когда он пошел на сторону. Он всегда возвращался, или она, или оба. Неправду говорят, что Александр и Олимпия заплатили убийце, который прикончил Филиппа.
– Я знаю, – сказала Мериамон.
– Ты, наверное, видела. Мериамон не ответила. Не нужно.
– Она была вне себя, когда он умер, – продолжал Нико. – То вне себя от радости, что он наконец получил по заслугам, то вне себя от горя. Но все время сохраняла хладнокровие и следила, чтобы ее сын получил то, что ему причиталось. Ужасная женщина. В ней есть богиня, я думаю, а может быть, фурия.
– А может быть, ум, – заметила Мериамон, – и нетерпимость к мужским выходкам. От них быстро портится характер.
– Как вы нас только терпите? Мериамон засмеялась.
– Иди сюда, – сказала она.
Он, к удивлению, повиновался. Мериамон взяла его руки в свои.
– Не спрашивай, – сказала она, – и не сомневайся. Просто принимай как есть.
– Но ты же… я не…
Встав на цыпочки, она прижала ладонь к его губам, заставив замолчать.
– Я тоже не понимаю до сих пор. Ты такой высокий и сильный, а я такая маленькая и совсем не красавица…
Он неожиданно поднял ее, как ребенка, и она оказалась с ним лицом к лицу.
– Ты красавица. – Он сказал это так, как будто командовал воинами на параде.
– Нет, – возразила она. – Могу быть хорошенькой, если специально постараюсь. А в остальном…
– И что ты нашла во мне? Я калека, а лицо у меня, как старая сандалия. Если бы у меня был какой-нибудь чин, или власть, или боги бы как-то отметили меня…
– Ты есть ты, – сказала она и прижала ладонь к его щеке. Она была шершавая от щетины. Тяжелый подбородок, большой рот, непреклонный нос не привели бы в восторг скульптора, но они были его собственные. – Я хочу, чтобы ты был таким, какой ты есть. Даже когда сердишься.
– У тебя змеиный язычок, – вспыхнул он.
– Точно, – ответила она. – Видишь, как мы подходим друг другу.
– У меня нет магической силы.
– Глаза-то у тебя есть.
И они сурово смотрели на нее. Мериамон обняла Нико за шею. Он легко удерживал ее. Мериамон весила едва ли больше, чем его доспехи, как она обнаружила, попытавшись однажды поднять их. Она потрепала волосы, вившиеся у него на затылке.
– И волосы у тебя красивые, – сказала она. – Почти такие же светлые, как у царя. Ты унаследовал их от матери?
– Да.
В темноте было трудно рассмотреть, но она подумала, что он, наверное, весь залился краской. Она прижалась щекой к его щеке. Точно: она прямо горела.
– Бедный мальчик, – сказала она. – Я тебя смущаю.
– Ты не старше меня, – огрызнулся он.
– Старше. Я родилась на полгода раньше царя.
– Тогда ты просто древняя, – сказал он ехидно. – Целых три года!
– Все женщины стары, как само время, а я египетская женщина. Я была древней уже при сотворении мира. Для нас вы, греки, просто дети.
– Да, я слышал.
Мериамон засмеялась. Она чувствовала, как ее тело тесно прижалось к нему, что было приятно: он был теплый, теплее, чем окружавшая их ночь.
– Самая маленькая из моих сестер больше тебя, – сказал Нико.
– Ты огромный, – согласилась Мериамон.
В нем поднималась такая жара, что его тело обжигало. Он резко опустил ее и зашлепал обратно к берегу. Там он остановился.
– Нико, – позвала она. Он не обернулся, но и не убежал. – Нико, ты так же сильно хочешь меня, как я тебя?
Его голос прозвучал почти как обычно, хотя говорил он с трудом.
– Все египтяне так прямолинейны насчет этого?
– Не знаю, – ответила она. – Я никогда не хотела никого другого.
Его плечи затряслись. Она с удивлением подумала, не довела ли его до слез.
– Ты никогда… – Его голос прервался. Смех. Его одолел смех. Внезапно он прекратился. – Разве ты… не давала клятвы? Не знать мужчины?
– Конечно, нет.
– Но боги…
– Боги так же, как мы, любят жизнь. Вряд ли они запретят мне.
– Я не понимаю тебя.
– Я тоже, – сказала она. – Часто.
Нико повернулся. Мериамон не могла видеть его лица – он был лишь высокой тенью на фоне звездного неба.
– Конечно, так нельзя, – сказал он на безупречном греческом, тщательно выговаривая слова. Никакой мягкой македонской картавости. – Ты царской крови, а я нет.
– Твоя мать родственница царя.
– Я не царь, – сказал он, – и не сын царя. И я не могу дать тебе ничего, кроме долины в Македонии, с крепостью на холме над ней и с хорошими пастбищами для лошадей. Для тебя там слишком холодно.
Она уставилась на него.
– Ты хочешь жениться на мне?
– Я объясняю, почему я не могу.
– Вот, – сказала она, – самая большая наглость, какую я когда-либо слышала.
– Да, – ответил он сквозь зубы.
Ей захотелось его трясти. Она часто так делала, почти по привычке.
– Я не то имела в виду! Как ты осмеливаешься решать, что подходит и что не подходит для меня? Я принадлежу только себе. Ты – человек царя. Если я его попрошу, он просто отдаст тебя мне.
– Нет! – закричал он, потом понизил голос. – Мариамне. Мари… Мериамон. Не проси его.
– Ты меня не хочешь.
– Хочу! – Он с трудом заставил себя опять говорить спокойно и негромко: – Дело в том… ты его защищаешь. По-своему. Пока ты здесь, а Египет там, те, кто хотят заставить его жениться, будут меньше давить на него.
– Есть же Барсина, – сказала Мериамон.
– Да, и Мемнонов ублюдок? Даже Арридай может сосчитать на пальцах, и каждый, кто понимает в детях, скажет тебе, что он не новорожденный. Ему два месяца? Три?
– Два, – ответила Мериамон и медленно выдохнула. – Да, – сказала она, – думаю, ты прав: я нужна Египту, я нужна Александру. Пока дело не сделано, я не могу связывать себя ничем другим.
– Не можешь, – сказал он.
– Но, – возразила Мериамон, – помимо обязанностей, там, в сердце, я свободна. – Она вышла из воды и приблизилась к Нико. Он стоял на месте. Она прижала ладони к его груди у сердца. – Не сейчас, – сказала она, – но скоро я заявлю на тебя права. Ты разрешаешь?
Грудь его вздымалась. Он дрожал, но затем, задержав дыхание, успокоился. Он был великолепен: у него было мужество встретиться лицом к лицу с тем, чего он больше всего боялся, и преодолеть страх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48