Наступило молчание. Мериамон открыла глаза, но не поднимала их, глядя на свои сплетенные пальцы. Она чувствовала присутствие Аи, слышала его хриплое прерывающееся дыхание, быстрые нервные вздохи молодого жреца за его спиной, бормотание ветра за стеной. Она не знала, что сказать, пока не сказала. Теперь, когда это было сделано, она чувствовала пустоту и облегчение. То, что она могла бы быть тем, кем был ее отец, делать то же, что делал он, и умереть так, как умер он, – это почти радость. Но она этого не сделает.
– Я думаю, что люблю его, – сказала она. – Не так, как женщина любит мужчину – ничего подобного. Но так, как солдат может любить своего командира, как жрец может любить царя. В нем есть свет, даже когда он безумен сам или сводит с ума других. Он полон божественной силы.
– Да, но какого бога? – спросил Аи. – Сет, Гор или Амон породил его?
– Может быть, все трое. И Дионис тоже… и еще Осирис, повелитель всех живых и мертвых.
Аи задумался над этим, сидя неподвижно, как сам Осирис, и только блеск глаз показывал, что он живой. Жить ему оставалось недолго, Мериамон знала это, и это было горе. Хрипы в его легких стали гораздо сильнее с тех пор, как она покинула Фивы, и от него мало что осталось, кроме воли и магической силы. Но он обязательно доживет до конца – доброго или злого. Александр будет коронован и принят Великим Домом, и страна Кемет снова обретет свое величие или сойдет на нет, превратится в нацию рабов под пятой тирана.
– Это игра, – сказала она. – Ставка огромная. Мы начали эту игру давно. Стоит ли отказываться от нее теперь, когда конец так близок?
– Тебе решать, – отвечал Аи, – согласиться или отказаться. Я только сказал тебе, что может случиться.
– Ты испытываешь меня, – сказала Мериамон. Она не спросила почему, хотя, возможно, он ждал этого вопроса, она знала. Потому что у нее была сила сейчас, в критический момент, позволить делу идти дальше или все остановить, пока еще можно. И, более того, потому, что Аи был не таков, чтобы слепо идти туда, куда его ведут, пусть даже его ведут боги. Он хотел, чтобы она подумала. Сделала выбор. И решила для себя.
Она ужасна, эта свобода. Знать, что ее тень ждет так же, как ждет Аи, и никто не шевельнется, чтобы поторопить ее. Боги во всем их величии, сама Мать Изида, царица их всех, не скажут ни слова. Что бы Мериамон ни сказала, что бы ни сделала, это будет ее выбор, и только ее.
– Нет, – сказала она. – Я не стану его останавливать. Если это трусость, пусть будет так. По крайней мере я буду честным трусом.
– Или самой смелой в мире, – сказал Аи. – Отказаться от власти, когда ее тебе предлагают, когда ты имеешь на нее право по рождению, – это не самая обычная трусость.
– Нет, благородная, даже царственная. – Мериамон поднялась. Колени у нее подкашивались. Она напряглась. – Это только начало, то, что ты говоришь мне, заставляешь меня увидеть.
Блестящие глаза скрылись за веками. Старик улыбался.
– Теперь ты начинаешь понимать.
Она чуть не ударила его. Взглянула яростно и помимо воли рассмеялась. Она осторожно обняла его, такого хрупкого, и поцеловала в лоб.
– Я и забыла, как ты умеешь выводить из себя. И, несмотря на все это, как ты мне необходим.
– Вроде как одно из слабительных для жрецов?
– Вроде того, – согласилась Мериамон, заставив бедного молодого жреца покраснеть от смущения, а Аи расхохотаться. И это она тоже забыла – что значит разделять веселье с человеком своего народа. Но благодаря этому она поняла, что вернулась, наконец, домой.
23
В день коронации Александра в Мемфисе Мериамон поднялась задолго до рассвета. Но все равно Александр был на ногах еще раньше: жрецы и слуги позаботились об этом. Они давали ему наставления насчет того, что должно будет происходить днем, и, как они говорили, нашли в нем способного ученика.
– Или по крайней мере, – сказал господин Аи, – понятливого.
Он был явно доволен.
Мериамон улыбнулась, представив Александра и Аи вместе. Аи, конечно, не заставит Александра сделать что-либо вопреки его воле, но в самом присутствии старого жреца была мощная магия убеждения.
Мериамон готовилась тщательно. Так давно она не выступала в роли жрицы Амона. Одеяния, парик, краски казались с непривычки тяжелыми, как доспехи. В сегодняшнем ритуале она будет лишь глазами и голосом; она не имела никакого ранга и была только певицей бога. На этом она настояла твердо. Аи, мудрый человек, не настаивал. Александр, может быть, и стал бы возражать, но со времени прибытия в Мемфис они почти не виделись. За короткое время он должен был полностью войти в страну Кемет, и Мериамон не должна была стоять между ними и отвлекать его тем, что была ему хорошо знакома.
Едва рассвет забрезжил на горизонте, она покинула Великий Дом и направилась к храму Мина, а не мемфисского Птаха, поскольку Мин покровительствовал земным плодам и, стало быть, царской власти. Улицы были полны народа, но все было очень спокойно: утренние сумерки и прохлада сдерживали возбуждение. Мериамон скользила среди прохожих, как тень. Она чувствовала себя легкой, невесомой, не ощущала ни радости, ни страха. Она – только глаза, ничего больше, а когда придет время – голос.
Она знала, что в ней есть еще кое-что. Но сейчас эта телесная часть, этот клубок радостей, опасений и противоречий был отчасти глубоко сокрыт, отчасти остался позади, там, в Великом Доме, под охраной некоего македонца. Сейчас она вся должна быть только Кемет, только жрицей. Такой она вышла из Фив. Такой она пришла на поле Иссы и нашла царя, которого избрали боги.
Она была тогда такой ничтожной. Такой чистой в своей пустоте. Такой бесформенной, словно глина, за которую еще не принимался гончар.
Ее странствия сформировали ее. Александр – царь, избранник богов, но кроме того – мужчина и друг – был тем огнем, который дал ей силы.
Александр и его друзья, которые стали ее друзьями. И Николаос.
Она стояла на террасе между великим Домом и храмом Мина, уже не тень из воздуха и тьмы, но земная и телесная, и в ней горела жизнь. Скоро взойдет солнце, и вместе с ним придет царь.
Он выступил из дворца, когда на востоке ярко запылало небо. Выступил как Властелин Двух Царств – не эллинский царь верхом на коне, но фараон, высоко вознесенный на плечах князей, под золотым балдахином, и перед ним князья страны Кемет, и позади него вельможи Двух Царств, а за ними – войска, пешие и на колесницах, под звуки барабанов и труб. Впереди всех в облаке ладана шли два жреца, а между ними еще один, поющий гимн.
Когда царь выступил из Великого Дома, процессия Мина выступила из обители бога, неся его так же, как царя, на плечах многочисленных жрецов. Белый бык бога шел впереди, а позади – длинная вереница жрецов, несущих царские регалии и изображения богов. На этот день первенство уступалось Мину, но присутствовали все боги, освящая ритуал своей объединенной силой, Амон и Мут, Консу, Птах, Сехмет и Нефертем, Гор и Осирис, и Мать Изида, Хнум, Себек, Сет, Хатор, Тот и Баст, и все другие боги, которые были в стране Кемет.
Как раз в момент восхода солнца они встретились на поднимавшейся террасами площади, огромной, как город. Из толпы жрецов и народа раздался приветственный крик. В последних его отзвуках, когда воздух еще дрожал от его силы, жрец Мина вышел на середину площади. Он казался крошечным на ее просторе, и в то же время удивительное могущество чувствовалось в нем. Следом вышли еще жрецы с клетками. Одну за другой они открывали их и доставали упирающихся, рассерженных гусей. Гусь, подброшенный в воздух, замирал на мгновение, расправляя крылья, и устремлялся ввысь. Жрец кричал им вслед пронзительным, похожим на птичий, голосом:
– Разнеси весть по всему миру, в четыре небесные сферы, что Гор, сын Изиды и Осириса, принимает две короны, что сын живущих богов получает Белую Корону и Красную Корону страны Кемет.
Мериамон, стоя на краю площади, перевела взгляд с улетающих птиц на царя. Ее души, как всегда, узнали его, но перед взором предстал незнакомец.
На нем было одеяние наподобие юбки. Широкоплечий, с мускулистым изящным телом, он выглядел хорошо, хотя его светлая кожа, покрасневшая и шелушащаяся, казалась странной там, где должна была бы быть кожа цвета бронзы. На нем был головной убор, ниспадающий на плечи, сзади закрученный в хвост в белых и голубых полосках. Глаза его не были подведены – такого не потерпит ни один эллин, считая это достойным лишь варваров и женщин, – но с расстояния лицо под париком казалось царственной маской. О чем он думал, знали только боги.
Когда жрецы сняли с него головной убор, его можно было бы узнать безошибочно по золотой гриве волос и по тому, как он, забывшись, тряхнул головой, чтобы откинуть волосы. По толпе пролетел шум удивления. Такая грива у царя, да еще и желтая, – это было непривычно. Жрец Мина слегка нахмурился. Шум затих.
Лицо Александра совсем не изменилось. Его глаза были неподвижно устремлены к горизонту. Он смотрел туда, пока жрецы подносили ему регалии Великого Дома: посох, плеть и накладную бороду. Когда поднесли короны, он перевел на нее свой взгляд.
Мериамон ощутила это всеми фибрами души. Как собирается сила. Как нарастает мощь. Как земля сознает, что вот, наконец, спустя такое долгое время, настоящий царь снова стоит здесь, в сердце Двух Царств. Мериамон бросилась на колени, не замечая ничего, кроме земли под ногами. Она прижала ладони к камням. Их добывали, обтесывали и укладывали люди, но они тоже были частью страны Кемет, под небом Кемет, перед лицом царя страны Кемет.
Он стоял так же спокойно, как прежде, только слегка расставил ноги, словно противостоял корабельной качке. Когда соединенные короны коснулись его лба, он замер, глаза его расширились.
Он почувствовал это, по крайней мере, так же сильно, как она: белый жар, чистая первозданная сила, концентрирующаяся в нем. Начиная с этого момента, он стал частью страны Кемет. Его сердце было ее сердцем, его жизнь была ее жизнью. Если он будет процветать, будет процветать и она. Если он потерпит поражение, потерпит поражение и она, разве только найдется преемник, способный воскресить силу.
Через всю залитую солнцем мощеную площадь он встретился взглядом с Мериамон. Свет его глаз был ужасен, но все же ее не ослепил. Так ли все было, спросила она его голосом души, усиленным мощью, которой было пропитано все, когда он стал царем Македонии?
Он ответил ей, душа ответила душе. «Похоже, – сказал он, – но все же по-другому». Темнее земля, моложе сила, мягче, слабее, но с огромными возможностями. Он показал это ей. Она представила себе воду, низвергающуюся со скал, и барана на алтаре, охотно подставляющего горло под жертвенный нож.
Здесь не было ничего подобного. Здесь был глаз солнца, древний и страшный. И все же Александр был здесь властелином. Все подчинилось ему так же охотно, как жертвенный баран.
Он принял это. Взял так же, как посох и плеть – посох пастуха и плеть хозяина, убеждение и сила в связи и равновесии.
«Для тебя, – сказал он голосом сердца. – Я сделал это для тебя. Потому что ты этого так страстно желала».
«Я? – спросила она его без слов. – Разве не ты?»
Он стоял неподвижно в центре площади, как статуя царя. Но внутри себя она слышала его смех, и в этом был весь Александр.
«Ладно. Я тоже. Но я бы сделал это на греческий манер, а об остальном бы не волновался».
«Тогда ты был бы чужеземным царем, – сказала она. – Не лучше Кира и Камбиза, а вовсе не настоящим царем Египта. Теперь ты будешь нашим, а мы твоими».
«На некоторое время», – сказал он.
«Навсегда», – возразила Мериамон.
Александр отдал себя стране Кемет и принял ее взамен, и Два Царства были рады ему. Часом позже он надел хитон, украсил голову венком из нильских лилий и отправился на свои греческие игры; и все это было для его эллинов.
Мериамон никоим образом не могла пойти на эти игры, поскольку она была там чужестранкой и, хуже того, женщиной; но она не пропустила их. Она никогда не могла понять, какое удовольствие можно находить в том, чтобы час за часом наблюдать, как обнаженные мужчины бегают, прыгают и борются. Конные соревнования были немного интересней, а также состязания в музыке и танцах, хотя она не стала бы судить выступления и давать за них призы. Разве каждый не показывал все лучшее, на что только был способен?
Все это она высказала Нико. Она сидела вместе с Таис в одном из дворов Великого Дома, слушая флейтиста, который занял в состязании второе место, – египтянина, чья игра звучала бы еще более прочувствованно, если бы греки по глупости не напоили его, чтобы сгладить ему горечь поражения. Нико, который заглянул сюда в поисках брата, взял чашу с вином из рук слуги и был, по-видимому, склонен поболтать.
– Зачем нужно выбирать лучшего? – спросила у него Мериамон. – Неужели каждый не может быть доволен тем, что он есть?
– Нет, – сказал Нико и добавил, прежде чем она набросилась на него: – Каждый должен стремиться быть лучшим, иначе к чему тогда жить?
– А если он не может быть лучшим? Что тогда?
Он молча укоряет себя или начинает мечтать о смерти?
– Он стремится еще больше, – отвечал Нико. Она сердито взглянула на него.
– Ты снова выиграл гонку. Птолемей говорил нам. Тебе еще не надоело выигрывать?
Он засмеялся, отчего она нахмурилась еще более.
– Никогда! Я обожаю выигрывать. Тифон живет для этого. Разве ты не гордишься нами?
– Я не понимаю тебя, – отвечала она.
– Как, разве в нас есть какая-нибудь тайна? Ты же египтянка.
– Мы вовсе не таинственны.
– Нет? – Он обвел рукой все вокруг: двор с деревьями и фонтанами, стены, которые эллины называли созданием богов или гигантов, небо глубокого, чистого цвета лазури и дальше, видимые если не глазами, то умом, Черную Землю, Красную Землю и загадочные гробницы фараонов древности. – Эта страна не похожа ни на что, бывшее до сих пор. Ее размеры больше, чем у любой другой в мире, такая древняя, такая странная, с тысячами богов. И ты не можешь понять, зачем мы ищем лучшего и после этого награждаем его?
– Нам не нужно искать лучшего. Мы и есть лучшие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48